– Ты весь грязный. – Шепчу я, делая к нему шаг. И начинаю пальцами собирать с его одежды травинки и отряхивать с нее пыль. У меня нет сил, смотреть ему в глаза, я больше не могу. – И ты поранился. – Говорю, задержав взгляд на царапине на его шее, по краям которой выступила кровь.

Я умираю от желания его обнять, но все еще помню, что мы тут не одни. И я в ужасе от того, как все запуталось.

– Лель, я пойду, ладно? – Тихо произносит Никита.

Он осторожно дотрагивается до моего плеча, и я вздрагиваю.

– Нет! Нужно обработать рану!

– Алена, все хорошо. – Бормочет Никита мне в волосы. Его губы почти касаются моей макушки, и это ощущается как поцелуй, от которого у меня все внутренности сводит. – Я обработаю дома. Все в порядке. Правда.

– Зачем ты приходил? – Я поднимаю на него умоляющий взгляд.

В моей памяти проносится вся палитра ощущений, пережитых наедине с ним: вот мы катаемся по траве и смеемся, вот поднимаем сотни брызг, купаясь в море, подпрыгиваем на кочках в автобусе, гоняем наперегонки на велосипедах, и солнце играет бликами на наших лицах и в волосах. Это все мгновения безудержного счастья, которые не могу отпустить. Мне хочется, чтобы они длились вечно.

– Давай завтра. – Почти шепчет Никита, бросая взгляд куда-то мне за спину.

– Зачем ты приходил? – Упрямо повторяю я.

Но Высоцкий молчит. Смотрит сквозь меня, и я понимаю, что сейчас самое время обернуться. Что я и делаю. И ожидаемо вижу Стаса.

– Я поехал. – Он на удивление выглядит спокойным. Приветливо улыбается Никите, затем подходит ко мне. – Заеду завтра утром.

– Тебе не обязательно… – Начинаю говорить я, но Стас прерывает мою речь коротким, но нежным поцелуем в губы.

– Все нормально, еще спишемся сегодня. – Говорит он, поглаживая большим пальцем мою щеку. – Мне, правда, нужно домой – помочь матери. А вы… поговорите спокойно. – Видно, что ситуация ему неприятна, и Стас делает над собой усилие, чтобы улыбнуться. Но при этом он уверен в себе и не ревнует меня к лучшему другу. Ну, разве что самую малость. – Пока, Никитос! – Он взмахивает рукой на прощанье. – В следующий раз выбирай лиану покрепче!

– Я лучше через дверь. – Не оценив шутку, без эмоций отвечает Высоцкий.

Небо разрывает внезапный раскат грома.

– Да, – подмигивает Стас, – отличная идея. И не забывай стучаться!

Смеясь, он отправляется к машине, припаркованной с другой стороны, у дороги, а я поворачиваюсь к Никите.

Мои щеки горят, сердце в груди грохочет. Я вижу, как помрачнело лицо Высоцкого, и чувствую вину: пламя стыда охватывает буквально весь горизонт за его спиной, где яростно догорает солнце в закатном небе.

– Я тоже пойду. – Выдыхает Никита тихо, когда за домом слышится урчание двигателя.

– Нельзя так уходить. – Говорю я.

В его чертах горит разочарование. Он мотает головой.

– Нет, так будет лучше.

С неба начинают падать холодные капли.

– Мне так жаль. – Почти пищу я, когда Никита разворачивается, чтобы уйти.

Он замирает и не двигается.

– Я тоже тебя любила! – Кричу я ему в спину сквозь шум набирающего силу дождя. – Любила, но ты не видел! Не замечал этого…

Высоцкий медленно оборачивается. Вода льется по его лицу, просачивается сквозь одежду.

– Сколько мне еще было ждать, чтобы ты заметил?! – Дождь меня тоже не щадит: стекает с волос на лицо, путается в ресницах, сбегает струйками по шее. – Ты кроме Полины никого не видел, а Стасу я нравилась и прежней…

– Это неправда. – Он делает ко мне шаг. – Я просто не понимал…

– Ты и сегодня был с ней, я вас видела. – Ору я, как безумная, а выходит лишь жалобный писк.

Никита отчаянно мотает головой. Ливень обрушивается на наши головы с новой силой.

– Я видела. – Повторяю я, пытаясь контролировать свое дыхание и сжимая пальцы в кулаки.

– Мы просто поговорили! – Отчаянно восклицает он. – Она не нужна мне. Я сказал, что люблю другую.

– Слишком поздно. – Надломлено произношу я. Внутри меня происходит настоящая истерика. – У меня есть парень!

– Я знаю, что облажался. – Никита кладет мне ладони на лицо. – Я виноват. Позволь мне все исправить?

Он выглядит таким смятенным и подавленным, что я забываю про проклятый дождь, пытающийся смыть нас с поверхности земли.

– Я не знаю. – Честно отвечаю я. – Не знаю, что чувствую. Это так сложно…

– Я помогу. – Говорит Никита, наклоняясь к моему лицу.

И мы целуемся, а дождь хлещет нас, как безумный, жалит даже через одежду. Он проскальзывает везде – будто мы стоим под душем, и только увеличивает силу, словно собирается смыть с нас следы этих поцелуев, как следы преступления.

Никита запускает руки в мои влажные волосы, прижимает меня к себе. Мне передается его бешеное биение сердца. Он целуется неуверенно, но так страстно, что от его хриплого стона, щекочущего губы, на меня обрушивается волна дикого возбуждения: словно щелкнул какой-то внутренний переключатель, и я больше не могу остановиться, больше не владею собой.

Никита прихватывает зубами мою нижнюю губу, и на это тут же, как будто только этого и ждало, отзывается мое тело. Я сильнее вцепляюсь в него, вжимаю в себя и углубляю наш поцелуй, буквально терзая его рот – яростно, задыхаясь, будто изголодавшись по тому, чего так долго хотела.

Целое полчище хрупких бабочек устраивает танцы в моем животе, заставляя меня стонать от удовольствия и желать, чтобы это не заканчивалось никогда. Никогда.

Но тут перед глазами вспыхивает картина того, чем мы занимались со Стасом перед тем, как появился Никита, и снова накатывает стыд. Высоцкий не замечал меня, он с ума сходил по Полине в то время, как Стас всегда был тверд в своем выборе. Я не могу поступить с ним так, это неправильно. Он этого не заслужил.

– Подожди. – Мой голос звучит отчаянно, когда я пытаюсь отстраниться. Но Никита продолжает тянуться ко мне, и наши губы снова соприкасаются в поцелуе, грозящемся растянуться надолго. Из его объятий вырваться намного труднее, чем из объятий Кощея. – Остановись, Никит. – Задыхаясь, шепчу я.

Дождь больно бьет меня по щекам.

– Ты же чувствуешь это? Чувствуешь? Скажи! – Тяжело дышит Никита, не желая отпускать меня.

Я кладу руку ему на грудь и осторожно отодвигаюсь. Мое сердце рвется из груди, и на его месте рождается страшная пустота.

– Чего ты хочешь?

– Чтобы ты выбрала. – Решительно говорит он.

– Прости. – Я разворачиваюсь и бегу в дом.

Никита бросается за мной.

– Вот твоя худи. – Говорю я, когда мы оказываемся в гостиной. – Забирай и уходи. – Указываю на аккуратно сложенную толстовку с капюшоном, лежащую на кресле.

– Алена! – У него сбивается дыхание. Он руками смахивает влагу с лица и волос. – Ну, ты ведь тоже меня любишь. Я знаю. Я чувствую! Ты могла меня обмануть до нашего поцелуя, но не теперь.

– А вдруг тебе опять кажется? – Тихо спрашиваю я, поворачиваясь к нему. – Вдруг как с Полиной? Померещилось, а завтра пройдет?

Его лицо вспыхивает болью.

– Нет, это другое. Теперь я знаю, что это совсем другое. Я могу отличить настоящие чувства, а ты?

Мы замираем друг напротив друга, и я тону в его глазах, полных печали, не зная, что ответить. А затем тишину дома разрывает звук мобильника.

– Мне нужно ответить. – Вздыхаю я, взяв со столика телефон.

– Алена. – Опускает плечи Никита.

– Мне нужно ответить, – повторяю я, надеясь, что это даст мне, хотя бы, минуту на то, чтобы прийти в себя и начать соображать нормально.

Но этот телефонный звонок меняет вообще все.

– Ксюши больше нет. – Вместо приветствия дрожащим голосом говорит Тая. – Она ум-мерла. – Заикается подруга. – Алена, ты слышишь меня?! Ее больше нет…

17.2.

НИКИТА

Мы сидим в холле приемного отделения больницы и сами не знаем, чего ждем. На нас все та же мокрая одежда, а за окном по-прежнему бушует ливень. Алена вздрагивает от подступающих всхлипов, лежа у меня на груди, а я обнимаю ее левой рукой и смотрю на черное небо за окном. Мне в голову почему-то лезут воспоминания о том дне, когда весь мир узнал о смерти фронтмена «Linkin Park» Честера Беннингтона.

По словам его друзей и близких, он выглядел спокойным и жизнерадостным за день до гибели, и ничто не указывало на то, что он решится свести счеты с жизнью. Больше всего мне тогда врезался в память комментарий эксперта-психиатра об особенностях протекания депрессий и подавленных эмоциональных состояний: «Людям вокруг очень тяжело распознать признаки того, что происходит с их близкими. И не каждый человек планирует покончить с жизнью заранее: иногда это просто вспышка, минутное помутнение рассудка, короткая мысль о том, что больше уже никогда не будет хорошо – и в такой тяжелый момент важно, чтобы кто-то был рядом и оказал поддержку».

Наверное, Ксюша осталась совсем одна, и рядом не было никого, кто сказал бы ей, что однажды боль отступит. Однажды ей обязательно станет легче, и нужно только подождать. Это мог быть совсем короткий промежуток времени, или какое-то событие, которое стало триггером… И тут меня словно окатывает ледяной водой: та их встреча с Драгачевым в школе. «Осень. Обострилось все» – его слова, словно пощечина, обесценивающие все ее чувства.

И у меня ком встает в горле, и слезы подступают к глазам.

– Это мы виноваты. – Вдруг звучит в привычном больничном шуме голос Таисии, сидящей справа от меня. Она в отличие от Алены не плачет, но на ее лице отражается неистовое напряжение. – Мы оставили ее одну. Это все мы.

– Вы не виноваты. – Говорю я.

У меня ледяные змеи ползают по спине в этот момент.

– Мы же были у нее дома. – Размазывая слезы по щекам, хрипло произносит Алена. – Казалось, что она успокоилась, что ее отпустило. Я не думала … не думала… – Ей не хватает дыхания. – Я – ужасный друг, потому что совсем забыла о Ксюше…

– Не вини себя. – Я глажу ее по волосам. – У тебя отец пропал, ты пыталась справиться с переживаниями, плюс куча других проблем. Невозможно за всем уследить.

– Я должна была быть внимательнее к ней. Мы же знали, как ей плохо!

– У меня вообще нет оправданий. – Едва слышно отзывается Тая. – Я провела последний день с Костиком и была бессовестно счастлива. Мы ходили в кино, катались на роликах, гуляли у моря: даже страшно подумать, что было на душе у Ксени в этот момент.

– Я не верю, что это правда. – Говорит Алена, сжав мою руку. – Я все еще жду, что выйдут ее родители и скажут, что врачам удалось ее спасти. Я не верю, что теперь мы будем говорить о Ксюше в прошедшем времени!

Я целую ее в макушку и крепче прижимаю к себе.

– Это правда. – Кивая, как заведенная, бормочет Тая. – Я прибежала сюда, как только дозвонилась до ее родителей. Вернее, мама Ксюши ответила на звонок по ее мобильнику и сказала, что они в больнице. Когда я вошла, они сидели здесь, в холле. Ее маму трясло, а отчим был белым, как мел. Они даже ответить мне не могли, что произошло с их дочерью, а потом вышел врач и сообщил, что Ксюшу не смогли спасти. Единственное, что я поняла: причиной стала большая доза лекарств, которые она приняла намеренно, и уже к приезду скорой ее пульс был нитевидным и почти не прощупывался. Потом родителей увели в палату, а я осталась тут одна. Вышла подышать, начался этот ливень, я позвонила тебе…

– Но, может, есть шанс… – Алена бросает взгляд в сторону коридора с массивными дверями, за которыми скрываются процедурные для приема пациентов по скорой.

– Ее мама говорила то же самое. – Тихо отвечает Тая. – И потом упала на колени. А муж ее поднял.

Она смотрит в одну точку, ее руки дрожат.

– Ксюша ведь выглядела нормально. – Пищит Алена, пытаясь справиться с новой волной подступающих слез. – Я даже подумать не могла, что ей настолько тяжело…