– Только попробуй меня отвлечь от занятия! – вместо приветствия рыкнула Савина, глядя на довольно улыбающегося Майкина.

Отличница выглянула из-за Еремеевой. Она сидела с прямой спиной, сложив руки друг на друга поверх стола, совсем как прилежная школьница. На узкой столешнице перед ней расположился пенал, под ним – аккуратный строй карандашей и ручек. Я, конечно, тоже педант, но не настолько же! Аккуратность и скрупулезность Савиной меня откровенно пугали.

А вот Майкина – нет. Он улыбался ей, не обращая внимания на ее строгий взгляд.

Я положил книги на стол и замер, чувствуя, как становится не по себе. Безжалостный холод насмешек вдруг сменился жаром майского солнца. Слух отчетливо выхватил из общего шума знакомый звонкий голос. Я обернулся на звук и… столкнулся взглядом с Леной. Она сидела на три ряда выше нас вместе с подругами и смотрела прямо на меня.

Застигнутая врасплох, девушка дернулась, поспешила отвести глаза и продолжила разговор. Но по тому, как она вдруг едва заметно поджала губы и приподняла брови, я понял: она меня заметила. Заметила!

Отвернувшись, я толкнул Антоху локтем:

– Эй!

– А? Что? – Тот с неудовольствием отвлекся от созерцания столь обожаемой им и вредной до невозможности Марины Савиной.

– Я не отступлюсь.

– Кто? Я? И в чем это я туплю? – с полоборота завелся он.

– Да не туплю! А не от-ступ-люсь! Я.

– Чего-чего? – удивился Майкин.

– Я добьюсь ее. Лена будет моей.

– Хм. Новая теория?

– Да! А еще решительные действия.

– И какие же?

– Похоже, тактильный контакт сработал. Нужно что-то очень действенное, чтобы закрепить его. – Я потер ладони друг о друга.

– Что?

– Так как у меня нет шансов против всех этих качков типа Кокошкина…

– Какашкина, – поправил друг.

– Да. Так как у Какашкина и его шкафообразных приятелей визуально имеются все преимущества, то мне придется подключать тяжелую артиллерию.

– Твой… интеллект?

– Нет, – я помотал головой, – химию!

– Чего? Натурально химию?

– У меня остался всего один шанс, и я обязан его использовать. Мне нужно поцеловать ее.

– А при чем тут химия? – удивился Антон.

– При том, что первый поцелуй никогда не забывается! Это послание, только без слов, лучший способ сообщить информацию о себе. Поцелуй изменит все!

Майкин тяжело вздохнул:

– Есть одна проблема, чувак.

– Это какая же?

– У тебя не было поцелуев последние… дай угадаю… восемнадцать лет! А вот у нее – сомневаюсь!

– Неважно. – У меня почему-то ладони вспотели. – Это будет ее первый поцелуй со мной. Понимаешь?

– Нет, – нахмурился друг, – что-то никак.

– Есть у меня одна теория… – Я почти лег на стол, сначала удостоверившись, что девчонки заняты своими делами и не подслушивают нас. – Согласно ей всего один поцелуй может запустить процесс необратимой влюбленности.

– Занятно! – Антоха наклонился ко мне. – И чем ты собрался ее удивлять? Ты целоваться-то умеешь? Или собираешься крутить своим языком у нее во рту, как барабан стиральной машины?

– Об этом я не подумал…

– Ты не переживай. Тебе просто нужно потренироваться на ком-то!

– Исключено! – Я энергично замотал головой. – Не собираюсь тратить свои поцелуи просто так. У меня будет всего один шанс!

– Эй! Ты что, подсчитываешь свои поцелуи, чувак?

Я потер лоб.

– Пока это довольно просто: в моей копилке поцелуев… пусто.

В аудиторию вошел преподаватель, и шум сразу заметно стих.

– Ты понимаешь, что твои шансы… – Антоха наморщил лоб, – …мягко говоря, пятьдесят на пятьдесят? – Он потер щеку и покосился на Савину. – Ты можешь помочь вашим отношениям развиваться либо спровоцировать их конец…

Мой пульс ускорился.

– Неожиданный поцелуй всегда застает врасплох – это раз. – Я загнул один палец. – Он запоминается навсегда – это два. – Загнул второй. – После него шанс на второй поцелуй всегда возрастает. Логично?

– Ну…

– А еще поцелуй передает вкусы, запахи, звуки и тактильные сигналы, которые влияют на восприятие друг друга и на то, захотят ли они поцеловаться снова. Мне просто нужно дать ей активный, решительный сигнал, сечешь? Тем более что для женщин поцелуи важнее, чем для мужчин. Особенно в романтических отношениях, особенно перед… сексом.

– Вау! – Майкин вытаращил на меня глаза. – Это прозвучало самонадеянно, но мне нравится.

Мои щеки моментально вспыхнули.

– Это просто научные факты. Я как следует изучил вопрос, знаешь ли.

– Нет, все верно, – заверил он, – надо ставить высокие цели.

– Да я вообще не об этом! – простонал я.

– Цыц! – прошипела Савина и буквально опалила нас гневным взглядом.

Мы тут же замолчали.

– Хорошо, – помолчав, прошептал Майкин, – мне нравится твоя идея. Мы подкараулим Гаевскую, нападем, свяжем, и ты сможешь ее поцеловать. Так нормально?

– Не-е-ет, – выдохнул я, – она должна поцеловать меня добровольно.

– Но неожиданно? О’кей, – хмыкнул он. – Что может быть проще? – Антоха прикусил губу. – И все же я вынужден настаивать: тебе нужно потренироваться.

– Только не предлагай мне целовать другую девушку! Я не хочу.

– Тогда… тренируйся на помидорах! – Друг едва сдерживался от смеха. – И обязательно сохраняй воздержание, чтобы в самый ответственный момент твоя слюна была высочайшей концентрации и сообщила о тебе как можно больше информации.

Он почти беззвучно заржал.

– Звучит мерзко, – поморщился я, пихая его локтем.

– Еще бы! Ты знаешь, сколько микробов в слюне?

Я кивнул.

– Двести семьдесят восемь видов бактерий передается во время поцелуя.

– Сколько?! – Антон округлил глаза.

– Двести семьдесят восемь, – пришлось повторить мне.

Майкин снова боязливо покосился на Савину.

– Но девяносто пять процентов из них совершенно не опасны, – заверил я, улыбаясь.

8

Лена

Наш дом изменился до неузнаваемости. И дело было даже не в том, что мама поменяла картины на стенах, мебель и другие предметы интерьера, а в том, что исчез привычный уют. Пропал запах выпечки, шум телевизора, смех домочадцев.

Из помещения словно исчезла жизнь. Остались лишь большие окна и вымытый до скрипа холодный каменный пол, укрытый старинным ковром с восточным орнаментом – у него в отличие от безликой мебели наверняка была богатая биография, но к истории этого дома он не имел никакого отношения. Все здесь теперь было чужим и новым, как и я сама.

– Мам! – тихо позвала я.

Приглушенные голоса доносились откуда-то с летней кухни.

С тех пор как ушел отец, мама прошла несколько стадий привыкания к новой ситуации: сначала она молчала и сутками валялась на кровати у себя в комнате, потом она воспряла духом, принялась за перестановку и все время смеялась, как ни в чем не бывало. Потом снова впала в уныние, а теперь взялась за обустройство сада и веранды. Неужели ей стало лучше?

И вот теперь, шагая по коридору, я слышала ее смех.

– Мам! – повторила я негромко.

– Ой, – хихикнул кто-то.

– Это моя дочь, – раздался мамин голос. И уже громче: – Леночка, это ты?

– Да! – отозвалась я, подходя к кухне, и вдруг застыла, увидев, что мама там не одна. – Э… здравствуйте…

За столом рядом с мамой восседал наш сосед – Жан-Пьер. Невысокий седой и полноватый мужчина со смешными тонкими усиками, подкрученными вверх на манер Пуаро. Этот тип раньше постоянно пытался заговорить с мамой на улице на ломаном русском, когда отец не видел, и меня это ужасно раздражало. А теперь, когда папа ушел, у этого наглеца хватило совести заявиться прямо к нам в дом.

– Леночка, ты помнишь нашего соседа? – Краснея, мама подлила мужчине чая в чашку. – Месье Жан-Пьер любезно помог мне собрать стеллаж для цветов.

Они переглянулись, и у меня кольнуло в груди. Соседи так не переглядываются. Что это? Что эти двое скрывают? Он что… ухаживает за моей мамой?! Вот этот хмырь с нечесаными седыми волосами, торчащими во все стороны? Этот коротышка с проплешиной? Этот карикатурный француз с лицом, сделанным будто из кулинарного жира и блестящим на солнце?

– Бонжур! – улыбнулся мужчина.

– Да, помню. – Я с силой свела челюсти. – Здравствуйте.

– Мы пьем чай. Ты будешь? – спросила мама, поправляя волосы.

И они еще раз заговорщически переглянулись. Что здесь происходит?!

– Нет! – Развернувшись, я помчалась в свою комнату.

Какого черта?! У меня слезы моментально навернулись на глаза, совсем как у маленького ребенка. Да как она может?

Шмыгая носом, я влетела в свою комнату и хлопнула дверью так, что послышался треск. Скинула сумку с плеча, пнула по ней с досадой и упала на кровать. Закрыла ладонями лицо и всхлипнула. Ну почему?! Почему все в моей жизни идет через одно место?

Мама примчалась буквально через полминуты.

– Что ты себе позволяешь? – спросила она шепотом.

– У тебя что, шашни с этим убогим?! – Я вскочила. – А как же папа?

– Твой отец ушел. – Мать хлопнула себя по бедрам. – Не забывай, почему это произошло.

– Он же сказал тебе, что это все неправда! Она сама его поцеловала! Папа тебе не изменял! Ты что, ему не веришь?

Мама приложила палец к губам, призывая меня к тишине:

– Нина была девушкой твоего брата. А твой отец… он…

– Как ты можешь? – намеренно громко прокричала я. – Даже месяц не прошел, все еще можно вернуть, а ты уже приводишь в дом чужого мужика!

– Никого я не привожу, Жан-Пьер – наш сосед, он просто вызвался помочь мне.

– Да слышала я! Ты… ты только посмотри на себя, – всхлипнула я, – ведешь себя, как последняя… ш… – Мои губы сжались добела.

Я все-таки не смогла это произнести.

– Давай! – Маму била крупная дрожь. – Скажи! Скажи!

– Пусть он убирается! – крикнула я.

– Нет! Это мой дом, Лена, – тихо сказала мама, – и я сама разберусь, кого мне приглашать. И как проводить время, тоже решу сама.

– Отлично, – усмехнулась я, но мой голос прозвучал жалко. – Не забудь предупредить, когда твой французишка переедет к нам, я сразу же уберусь отсюда!

Мама долго смотрела на меня, затем развернулась и пошла прочь.

– Завтра вечером мы с Жан-Пьером идем на балет, – произнесла она, замерев в дверях.

Я чувствовала, что могу сказать что-то, что остановит ее. Чувствовала, что должна подойти и просто обнять маму. Поддержать ее. Нам нужно поговорить о том, что происходит… Но вместо этого мне захотелось наказать ее. Сделать ей больно. А завтрашняя вечеринка – отличная возможность. И в ответ на печальный мамин взгляд я лишь высоко задрала подбородок и процедила сквозь зубы:

– Хорошо отдохнуть!

Женя

– Зачем же ты так, сыночек? – сцепив руки в замок на груди, вопрошала мама.

Она ходила за мной по пятам, пока я собирал свои вещи в две просторные сумки.

– Ты же знаешь, что все, что делает отец, он делает для нашего блага.

Я молча продолжал складывать учебники и методические пособия в самое большое отделение одной из сумок. Знал, что если отвечу ей, если просто обернусь и посмотрю ей в глаза, то уже никуда не уйду. И дело было даже не в том, что все в нашей семье приучены к смирению и покаянию, а в том, что родители действительно не сделали мне ничего настолько плохого, из-за чего мне непременно нужно было бы покинуть этот дом.

– Я просто должен стать самостоятельным, мама.

– Ты не обязан уходить из дома, – продолжала она. – Поговори с ним, и все вопросы решатся.

В соседней комнате заплакала малышка Серафима, и мать привычно метнулась на ее зов, но вдруг остановилась в дверях. Она понимала, что, стоит ей отойти, и я уйду.

– Я уже сказал ему, что ухожу. Ничего не выйдет, мама. Мы слишком разные.

– Нет!

Младшая сестренка перешла с жалобного плача на испуганные рыдания.

– Иди, Серафима проснулась, – напомнил я, будто мать и сама не слышала.