– Ты сразу потуже затягивай, а лучше на два узла, чтобы не пришлось снова останавливаться. – Он повел плечами назад, как бы разминаясь. – Дела, неважно, большие или не очень, лучше сразу хорошо делать. Оно ж не знаешь, как повернется. И шнурок может набедокурить в ненужный момент. Золотое правило, пацан. – Незнакомец поднялся с покрышки, затянулся в последний раз и щелчком отбросил окурок в сторону школьного забора.

– Ясно, вам хорошего дня. – Тревога внутри меня нарастала, захотелось поскорее расстаться с этим странным типом. – За совет этот спасибо большое! – По спине пробежал холодок.

– Да погодь ты, чё торопишься, давай-ка побазлаем малясь.

Незнакомец сделал шаг в мою сторону не отводя глаз. Лицо его не выдавало никаких эмоций, и от этого стало еще страшнее. Я попятился, шнурок завязать так и не удалось. «Беги, беги, твою м. ь!» – пронеслось в голове, но страх породил неуверенность, и я замер.

– Не нервничай ты, пацан, у меня один вопрос, и пойдешь себе дальше круги нарезать. – Тип приближался; говорил он тихо и тянул слова. – Новенький в школе, получается? Никто новеньких в школе не обижает?

– Колька, ты чё там? Побежали, мне сейчас из-за тебя тоже влепят, – за спиной раздался звонкий голос Лили.

– Уж…Уже бегу к… конечно! – сориентировался я, сделал шаг в сторону, и мы дали деру.

Руки мои теперь тряслись не от холода. Я оглянулся – тип снова присел на покрышку и смотрел нам в след.

– Это еще кто? И что ему надо от тебя? – Лилька бежала рядом.

– Откуда мне знать, чё за чел, впервые вижу этого мужика, это может, ну, дворник?

– Нет, у нас старый дворник. И не курит.

Пробежав полкруга, я снова посмотрел на колеса. Возле покрышек никого не было.

– Может, родителям расскажешь? Странный тип, вдруг вернется! Он вообще на рэкетира похож, еще нос сломанный вроде.

– И что я расскажу? Ну подошел подозрительный человек, мама и так на нервах вся, он же не угрожал, просто пьяный, ну или… не знаю.

– А ты видел пьяных-то? – Лиля не унималась. – Пьяные они шатаются и говорят еле-еле, а этот точно не пьяный был.

Она стала задыхаться, и мы сбавили темп.

– Ну вот если еще раз встретится, тогда расскажу, наверное. Домой давай, может, вместе пойдем? Дождусь тебя после волейбола?

– Только в библиотеке посиди, на тренировку тебя не пустят.

На тренировку меня, конечно, пустили бы, но Лилька не очень хотела, чтобы одноклассники начали болтать.

На том и порешили, и после уроков я пошел в библиотеку. В читальном зале было пусто, два старшеклассника листали подшивку журнала, а мне дали книгу о динозаврах. Я глядел на диплодока и думал о том, что этот незнакомец – конечно, маловероятно, но вдруг – появился неслучайно. Но что надо какому-то типу от школьника, да еще и во время урока? Может, это маньяк? По телику показывали, что серийные убийцы часто выслеживают жертв, даже детей, и ищут момент, чтобы прикончить их. Это обычно в безлюдном месте происходит, маньяки все очень изобретательные. Нет, этот тип однозначно не маньяк.

А если правда пьяница? Да нет, ведь явно не пьян был, пьянице через школьный забор перескочить вряд ли удастся, пьяницы в нашем сквере едва на ногах держатся. Точно не пьяница.

Еще пару дней ничего не происходило. Дома мы убрали велосипед на балкон, а стеклянные банки с солеными огурцами и помидорами, плотно обернутые газетой, расставили вдоль стены. Мама, проходя по коридору, не переставала удивляться тому, как удалось их все довезти в целости.

– Ну вот, с голоду точно не умрем, – смеялась она.

Я СНАЧАЛА НА ПОЛНОМ СЕРЬЕЗЕ ДУМАЛ, ЧТО ВЕРОЯТНОСТЬ УМЕРЕТЬ С ГОЛОДУ У НАС ВСЕ-ТАКИ БЫЛА. НЕ ОСОБО ВНИКАЯ В ТОВАРНО-ДЕНЕЖНЫЕ ОТНОШЕНИЯ ВОКРУГ, Я ТЕМ НЕ МЕНЕЕ ПРЕКРАСНО ПОНИМАЛ. ЧТО ВСЕ СТОИТ ДЕНЕГ И ЧТО ОНИ ДОСТАЮТСЯ ГИГАНТСКИМ ТРУДОМ.

Ребята в школе на большой перемене гурьбой бежали в столовую, где набирали булки, пирожки и чай, который толстая повариха огромным половником разливала по стаканам. Я не бежал. Еще после первого дня в школе мама спросила, сколько нужно денег на обед. А сколько нужно денег на обед? Случались дни, когда мы питались исключительно макаронами и зеленым горошком, на «гурманский манер», как говорил отец, посыпая горошек вокруг слипшихся макаронин.

КОГДА ОТЕЦ ПРИТАЩИЛ ПОЛУТОРАЛИТРОВУЮ БУТЫЛКУ СОЕВОГО СОУСА, ЖИЗНЬ ЗАИГРАЛА НОВЫМИ КРАСКАМИ. ДАЖЕ ПОДУМАЛОСЬ, ЧТО ТЕПЕРЬ МЫ ШАГНУЛИ НА СТУПЕНЬ ВЫШЕ В ПИРАМИДЕ ВСЕЛЕНСКОГО БЛАГОСОСТОЯНИЯ.

– Ну так сколько стоит обед в твоей новой школе, Коль? – Мать достала свой худющий кошелек из красного кожзама, он стоил явно дороже содержимого.

– Да недорого, мам, давай один рубль, пока не знаю, там видно будет.

Мама выкладывала на полку под телефон каждое утро рубль пятьдесят, а я их часто «забывал».

– Ты что, сегодня опять голодный проходил весь день? – восклицала она, накладывая мне ужин. – Желудок испортишь!

* * *

Один рубль был эквивалентен стоимости булки под названием «язычок» – плоского куска дрожжевого теста, посыпанного сахаром. Вряд ли им можно было наесться, но десятком-другим сэкономленных рублей вполне можно было оплатить электроэнергию или отцовский автобус на работу.

Отец появлялся дома глубоким вечером, наскоро умывался и падал в кровать. Его приходы были настолько скоротечны, что о побывке я догадывался только по грязной литровой банке от вчерашнего супа, замену которой мама заблаговременно готовила уже с вечера. В субботу он вставал с постели к обеду, потягивался, громко хлопал в ладоши и потирал их.

– Ну что там в «Утренней звезде»? Присмотрел нормальную мадам себе?

– Да не, пап, я не смотрел.

– А твоя мама знаешь как поет? Я ее только за голос и полюбил.

И дальше он пятнадцать минут рассказывал историю знакомства с мамой, а мама, почти наверняка с улыбкой на лице, уже гремела чайником об плиту с кухни. Суббота была моим любимым днем недели.

Через месяц после моего приезда, в слякоть и первые холода, наконец приехала бабушка. Первым делом мы стали заклеивать окна. Откуда-то взялся алюминиевый таз, она настругала туда хозяйственного мыла и принялась затыкать ватой щели в рамах. Та уверенность, с которой бабушка орудовала кухонным ножом, не оставляла сомнений – мороз не пройдет. Моей же задачей стали узкие бумажные полоски. Мы щедро вымачивали их в мыльной воде и прикладывали к створкам, отворачивая защелки шпингалетов в сторону. Большой сноровки здесь не требовалось, но размякшая бумага не позволяла зевать.

Бабушка сняла все шторы и отправила их в стиральную машину, маленькую, квадратную, с дурацким названием не то «Малышка», не то «Малютка».

СОВЕТСКАЯ ПРОМЫШЛЕННОСТЬ НАПЛОДИЛА МАССУ БЫТОВЫХ УРОДЦЕВ, ДЕЛАЛИ ИХ НА ДОЛГИЕ ВРЕМЕНА, И УСТРОЙСТВА ЭТИ, УВЕРЕН, ПЕРЕЖИВУТ И МЕНЯ С ВАМИ.

К слову, кубообразная, повидавшая все перестроечное тряпье «стиралка», пожелтевшая, но по-прежнему рабочая, лежит на одном из чердаков у моих родителей. А родители, вспоминая ее в застольных разговорах и между делом, радуются, что те времена прошли.

– Надеюсь, не пригодится, – говорит мама, но выкидывать упорно отказывается.

Парадокс.

Послевкусие от скорого переезда и болезненное желание поскорее прижиться на новом месте сменились ощущением того, что это неизбежно, и курс на победу был взят. Почувствовал я это только с приездом бабушки. Столько лет прошло с той осени, а мне до сих пор кажется волшебством та сила и житейская мудрость, которую поколение бабушек и дедушек бережно хранило и «подтягивало» в нужные моменты наших будней.

Как много было тех дней, когда я готов был отдать все, лишь бы услышать совет от бабушки, наполниться непоколебимой верой в положительный исход.

– Сашка Проснев тебе привет передал. Бегают как угорелые, все спрашивали, как дела и как в новой школе тебе учится. Ну я и говорю, – бабушка постучала пальцем по виску, – мозги-то у нашего Кольки есть, ему всего хватает, а про школу и сама не знаю. Ну вы, мол, скажите ему, что пусть приезжает. Говорит, можешь у него пожить, если приедешь, они брата на диван переложат. – Бабушка засмеялась. – Скучаешь?

– Ну, скучаю, несильно. Но скучаю. – Я старался отвести глаза.

– А ты не скучай, когда работа есть, скучать некогда, Коленька.

И мы опять принимались за работу. Разбирали коробки, пылесосили паутину, ехали на рынок торговаться за каждую помидорину, натягивали бельевые веревки, перебирали книжные полки и влажной тряпкой оттирали верхушки шкафов. Предметы выстраивались на полках в том порядке, который был понятен только бабушке. И нельзя было его менять годами. Протирая пыль через неделю и через месяц, я обязан был воткнуть книги по размеру. Читал ли их кто-то?

Конечно, нет! Хрустальный рог за салатницу, а фото Есенина опереть на фарфоровую узбечку с пиалой в руке и закрыть дверцу так, чтобы Сергей Александрович не шлепнулся между рюмок-рыбок от потока воздуха.

Невероятно раздражающее действо, в котором юношеские годы подозревали советский снобизм и узость старческого кругозора, заставили возненавидеть все это и одним пыльным мешком выбросить весь хлам с полок, как только бабушки не стало, вынести и со злостью шмякнуть о мусорный бак, как труху. И над этим чахло поколение!

И невероятно успокаивающее действо, в котором зрелые годы узнали счастье порядка, стабильности, опознали сад камней, человека, прошагавшего непростую жизнь с потрясениями, обретенным, потерянным и вновь обретенным счастьем и нашедшего уединение в бытовой материи. Лубочный, крохотный мир смотрел на тебя, когда все были живы, мир, который остался с тобой в день, когда и ты остался один. Осязаемый, материальный, стабильный.

В Саллоу пахнет солью, а чугунный якорь стоит на причале двести лет, бронза хвоста светится от тысяч рук, загадавших желание.

Старик в пиджаке с прошитыми заплатой локтями идет возле Эмпайр и считает кирпичи поребрика водосточной канавы, последний надломлен. Всегда был надломлен.

В серванте, на венгерской полке стоит пепельница-спутник.

И так будет всегда. Каждому свой City oF Stars^[8]. Это был наш. Мой.

Тряха

К новой школе я привык очень быстро. К постоянной круговерти и налипающим с невероятной скоростью друг на друга событиям начал относиться как к должному. Странное дело – носишься целыми днями, в жизнь входят новые люди разных возрастов, высокие и низкие, молодые и старые, картавые и с чувственными глазами.

КТО-ТО ПИНАЕТ МЯЧ, А КТО-ТО МОЕТ ПОЛ В СТОЛОВОЙ, И ЭТИ НОВЫЕ, ЯРКИЕ, НЕЗНАКОМЫЕ ВДРУГ НАЧИНАЮТ ВЫТЕСНЯТЬ ТЕХ, С КОТОРЫМИ ТЫ ПРОВОДИЛ ЦЕЛЫЕ ГОДЫ И ДЕЛИЛСЯ САМЫМ СОКРОВЕННЫМ.

В кино часто говорят, что время лечит, но мне, совсем юному, стало казаться, что время не доктор, время – библиотекарь. Оно расставляет книги по стеллажам, на свое усмотрение выбирает либо самый далекий, л ибо тот, что у входа. Открывает перед тобой новую книгу-событие и, не поднимая глаз, спрашивает, уверен ли ты, что хочешь вернуться в уже прочитанную историю, ведь есть книги еще не открытые, с хрустящим переплетом.

И Саня Проснев, и рыбалка на Косьве, и далекий дом потихоньку тускнели, я не писал ему писем, поскольку знал, что он не ответит. «Что это за девчачьи переписки?» Да и сумеет ли он написать без ошибок? А если не сумеет и вдруг до га дается, что пишет безграмотно, вряд ли переборет стеснение и окончит послание.

Отец рассказывал, что они раньше выбирали друзей по переписке из союзных республик и долгие годы описывали свой школьный быт и погоду за окном, слюнявили марки и конверты. Мне это все уже тогда казалось «бабкиными сказками», вещью сродни голубиной почте, ненужной и имеющей мало общего с реальной жизнью. Какие на фиг письма, когда люди играют в Super Mario.