• 3 столовые ложки перечной пасты (салчи)

• 1 столовая ложка томатной пасты

• 4 столовые ложки оливкового масла

• 4 столовые ложки (примерно 50 г) чищеных грецких орехов

• 2 столовые ложки панировочных сухарей (можно измельчить один ломтик тостового хлеба)

• 1 столовая ложка гранатового соуса наршараба (можно заменить чайной ложкой лимонного сока)

• 2 зубчика чеснока

• Специи (каждой по 0,5–1 чайной ложке): зира, сушеная мята, черный перец, паприка.

Среди обязательных ингредиентов стамбульского завтрака непременно должна быть аджука – она пикантно оттенит диетическую яичницу, но, главное, не оставит равнодушным того, с кем мы делим самый ранний прием пищи. Некоторые называют аджуку закуской и ставят на стол к ужину, другие думают, что это пикантное мезе к стаканчику прохладной ракы, третьи видят в ней идеальную намазку для пресных крекеров и даже симитов. Однако, чем бы ее ни считали, секрет пряной и полезной пасты заключается в одном крохотном свойстве – связывать тесными узами тех, кто питает друг к другу самые нежные чувства.

Едва ли не каждое утро я закладываю в чашу блендера разом все без исключения ингредиенты и хорошенько пробиваю их до нежной консистенции терракотового оттенка. Иногда меняю набор специй, исключаю чеснок – если предстоит важная встреча на короткой дистанции, или кладу чуть больше оливкового масла – в этом случае аджука приобретет перламутровый оттенок и станет мягче на вид и вкус. С этим блюдом можно фантазировать до бесконечности: добавлять в супы и салаты, к отварным крупам и несладким пирогам, намазывать на яйца вкрутую или просто уплетать ложками для поднятия настроения. Главное – делать это в компании преданного друга, что само по себе чудесно…

Окурки. Кофе. И семьсот тридцать дней одиночества

22 сентября, Стамбул

Шумная песня утренних «вапуров». – Дрессировка черепах и капризных детей. – Сладостный сон стамбульской элиты. – Находка для интровертов и социопатов. – Трамвайчик в прошлое «Ностальжик». – Секретное превращение в караковых жеребцов. – Цепкие заголовки прессы прошлого века. – Любовные страдания как признак хорошего тона. – Дворцовые люстры на дверях платанов. – Эйфоричный экстаз резвого халая. – Отсыревшие спички в озябших руках. – Благородные девицы преклонного возраста. – Высоконравственная вахта соседских старушек. – Кулинарная святая троица как способ выявления влюбленных.

Припарковав машину напротив Музея Пера, я бросила взгляд на часы: без пятнадцати девять. Сегодня мне понадобилось всего полчаса, чтобы преодолеть расстояние от школы (в которую я по утрам отвозила девочек) до одного из красивейших районов города, где никогда не бывает скучно. Спокойный залив приветливо заигрывал с безжизненным солнцем – оно никак не желало просыпаться. Затянутые в плотные тучи, грозившие вот-вот обрушиться на безлюдные улицы проливным дождем, его лучи с трудом дотягивались до середины неба и растворялись в тяжелом влажном воздухе, так и не добравшись до гладкого Халича^[14]. Еще полчаса – и мутные воды запляшут в такт шумным моторам «вапуров»^[15], соединяющих, словно нитями, два берега.

Музей Пера – место со смыслом, в котором я каждый раз спешу на третий этаж с одной-единственной целью: задержаться на несколько минут у картины Османа Хамди^[16]«Дрессировщик черепах». Мужчина в ярком дервишеском одеянии тщетно пытается дисциплинировать пять очаровательных пресмыкающихся, которые в это время наслаждаются салатными листьями, разбросанными по полу. С благоговейным трепетом я всматриваюсь в терпеливое лицо неунывающего дрессировщика, находя много общего между ним и мною в моменты убеждения капризных детей поступить подобающим образом. И он, и я знаем, что дрессировка черепах и детей бесполезна, и все же жертвенно играем определенную жизнью роль.

Музей еще закрыт, и я прохожу мимо, ловко уворачиваясь от моющей дорогу машины. Эти гигантские поливальные агрегаты на колесах ежеутренне будят рокочущим грохотом жилые кварталы, заставляя поеживаться в теплых постелях тех, кто привык просыпаться намного позже восхода солнца. Это своеобразная элита, позволяющая себе сладостный сон в то время, как «чопджу»^[17]и «симитджи»^[18]уже начали свой мелкий посредственный бизнес, заработка от которого едва хватает на день. Завтра, с рассветом, эти никогда не высыпающиеся люди снова займут свои места на пустынных улицах города в ожидании скромных подаяний в виде трех медяков от редких прохожих с осунувшимися сонными лицами.

Начало осени, которую вот уже третий год подряд я неизменно провожу в Стамбуле, приправлено щепоткой золотой куркумы и присыпано жменей бледной сушеной мяты. Эти ароматы витают вдоль широких тротуаров, по которым я неспешно бреду в надежде отыскать ответ на вопрос, который мучает меня последнее время.

Истикляль^[19]ранним осенним утром – находка для интровертов, социопатов и страдающих клаустрофобией особ. Широкая полоса безлюдного проспекта кажется совершеннейшей из улиц, особенно если присесть на одной из лавочек у остановки исторического трамвая. Нужно обязательно дождаться его приветливого позвякивания и глухого стука колес по тусклым стальным рельсам, которые будто бы разрезают пешеходную улицу на два параллельных мира: перепрыгнуть через рельсы – к удаче. Этим нехитрым упражнением занимаются сбежавшие с уроков мальчишки, а после ловко запрыгивают на подножку ретротранспорта, двигающегося так медленно, что подобные игры никто не считает опасными. Вот уже почти полтора столетия (если не считать перерыв в сорок лет в связи с утратой популярности электрического вида транспорта) очаровательный красный вагончик будит по утрам счастливых обладателей близлежащих квартир и создает незабываемую атмосферу старого Константинополя в глазах изумленных туристов. И хотя протяженность маршрута всего полтора километра, это небольшое расстояние от площади Таксим и почти до Галатской башни нужно преодолеть каждому именно на колесах, а после непременно вернуться пешком к запотевшим витринам антикварных магазинов и старинных кофеен.

– «Nostaljik» bekliyormusunuz?^[20]– раздался за спиной незнакомый голос так неожиданно, что я дернулась, едва не выронив блокнот, в который делала наброски глав для новой книги.

Рядом стоял печального вида человек с охапкой бледно-розовых астр. Это был один из тех уличных торговцев, которые слоняются от рассвета до заката по людным улицам города, пытаясь всучить спешащим прохожим всякую дребедень: бутылку воды, упаковку влажных салфеток или, как в моем случае, букет подвявших цветов. Коренные стамбульцы относятся к этому виду навязчивой торговли с удивительным терпением, расценивая приобретения на улице как благотворительный акт и способ поддержать неимущих. Со стороны выглядит похвально и благородно, хотя мне до сих пор страшно вступать в переговоры с унылыми коммерсантами, и каждый раз я стараюсь перейти на другую сторону улицы во избежание странной встречи.

– Так вы ждете «Ностальжик»? – повторил цветочник в ужасно потрепанном костюме, однако начищенных до блеска остроносых туфлях. Исторический трамвайчик стамбульцы называют нежно «Ностальжик», как будто по сей день испытывают теплое чувство тоски по давно ушедшим временам изящного позапрошлого века.

Уныние – отличительная черта старожилов окутанного грустью города, которую они умело культивируют и превозносят до уровня высокой национальной идеи.

Вы редко встретите здесь рассказывающего анекдоты старика или хохочущую старушку, что вполне легко представить себе в любом другом городе мира. Здешние обитатели пребывают в легкой форме хронической меланхолии, печальные лучи которой расходятся далеко за пределы отсыревших домов и заполоняют сердца всех и каждого, кто только попытается прикоснуться к истории загадочного города.

– Спасибо, но я не буду покупать у вас цветы, – постаралась сказать как можно убедительней и избежать продолжения разговора. Конечно, можно было встать и пересесть на другую лавку, но я оставалась на месте, потому что именно здесь ко мне приходили светлые и оформленные мысли, которые я незамедлительно заносила в свой блокнот.

– А я вам и не предлагаю их покупать. Я спросил, ждете ли вы трамвай.

– Трамвай? Нет, я просто сижу…

Человек, который сперва показался мне стариком, теперь приосанился и выглядел вполне приятным мужчиной лет пятидесяти, хотя его ужасно старили неопрятная одежда и рассыпающиеся охапки пестрых астр, которые пахли далеким детством, затерявшимся в пыльном углу девичьей памяти. Розовые астры росли в бабушкином саду, и их непременно срезали такими же охапками к первому сентября. Потом мама, подоткнув полы юбки, присаживалась на низком пороге и вязала однотипные букеты, с которыми потом я и соседские детишки дружно семенили в школу, звеня высокими голосами.

Цветочник еще с минуту потоптался на месте, тяжело вздохнул и сел на лавку напротив. Я резко закрыла блокнот и собралась направиться на поиски нового пристанища, но незнакомец протянул мне несколько цветков и улыбнулся так мило, что я снова приземлилась и потянулась за кошельком.

– Ne kadar çiçekler?^[21]

– Нисколько! Это вам, чтобы вы улыбнулись.

– Спасибо, но я не могу их так взять.

Как назло, в кошельке не оказалось ни куруша наличности, а банкомата вблизи я не видела. Букетик из астр сиротливо лежал у меня на коленях, а цветочник подбирал рассыпающиеся цветки, чтобы двинуться дальше.

– Вы не бойтесь, – еще раз подбодрил он меня. – Я ведь нормальный человек, как все они, – и он кивнул в сторону группки аккуратных парней в костюмах, спешивших, очевидно, в офис. – Просто мне не повезло… Не повезло с любовью. Я ее нашел и тут же потерял.

«Чичекчи»^[22]засмеялся приятным бархатным голосом, и астры закивали, будто соглашались со всем сказанным.

– Не сладили с женой? – я старалась как можно тактичней ненадолго протянуть разговор – как знак благодарности за красивый жест с цветами.

– Нет-нет, до женитьбы не дошло. Моя история простая и неинтересная.

Я снова раскрыла блокнот, показывая, что любая история достойна быть услышанной. И такой малости бывает достаточно, чтобы сделать кому-то приятно.

– Я влюбился в дочку своего босса. Работал водителем в их семье. Возил хозяина с женой на работу, детей в школу, потом в институт…

– Дочка босса была студенткой?

– Школьницей. Я ждал ее совершеннолетия, и в день ее рождения признался. Она меня тоже любила… Очень любила!

Я глядела на странного вида человека и с трудом верила его фантазиям.

– Вы сомневаетесь? Зря… Это я сейчас так выгляжу, а тогда… У меня были хороший костюм, часы, чудесный автомобиль… Ни одного седого волоса на голове не было!

Сказки про отсутствие седых волос я слышала часто. Стамбульские мужчины нередко хорохорятся друг перед другом, похваляясь моложавостью и успехом у девушек, а после отправляются к доверенному «куаферу»^[23], который отточенными движениями покрывает их пышные шевелюры иссиня-черной краской. После таких манипуляций все без исключения кавалеры предпенсионного возраста напоминают караковых жеребцов, о секретном окрашивании которых знают все, но делают вид, что не догадываются. Это своеобразная городская солидарность сродни круговой поруке: ведь каждый однажды может оказаться в их положении.