Конечно, куда Лайсве и нянюшке до его распутных девиц. От раздражения ей захотелось заскрежетать зубами.

– Ничего ты не понимаешь в настоящих историях, – поддела она брата. – Безликий набирается сил в ожидании последней битвы, а люди еще должны доказать, что достойны спасения. Правда, нянюшка?

– Откуда ж мне знать, что думают боги? – Старуха развела морщинистыми руками.

– И кто из нас ничего не понимает? – Вейас швырнул в сестру подушкой.

– Всяко больше тебя, – хмыкнула Лайсве, поймав ее у своего лица.

Вейас самодовольно сцепил пальцы в замок и смачно ими хрустнул. Лайсве подкралась сзади и стукнула его все той же подушкой. Брат зарычал. Они покатились кубарем, барахтаясь и скача по дивану, прямо как в детстве. На мгновение даже показалось, будто они вернулись в ту счастливую пору, когда в их жизни еще не было ощущения, что все вот-вот закончится.

– А ну-ка хватит! – заругалась нянюшка. – Ишь, расшалились! Взрослые совсем, а все деретесь. Тебе, Лайсве, вообще должно быть стыдно: свадьба скоро, дети, хозяйство, дом одной вести придется, мужа голубить, а ты все брата задираешь. Женщине надо быть кроткой, покорной и ласковой, а не дерзить и кулаками размахивать.

– Да, нянюшка, – Лайсве вернулась на прежнее место, и паршивец Вейас показал ей язык.

Обидно! Почему это так плохо – оставаться ребенком?

– Вот, гляди, подарок для жениха. – Вынув ткань из пяльцев, Лайсве протянула ее нянюшке, чтобы отвлечь от потасовки. Не приведи Безликий, еще отцу наябедничает! – Красиво?

Старуха покрутила вышивку в руках, разглядывая ее подслеповатыми глазами. Выверенный до последнего стежка узор: белая горлица с мечом в когтях на голубом фоне – родовой герб Веломри. По ним виднелся девиз, вышитый золотом: «Наше сердце легче пуха».

– Искусно, – кивнула нянюшка. – И дорого.

– Сама на ярмарке нитки выбирала, – Лайсве улыбнулась. – Не хуже, чем у мамы?

– Алинка большой мастерицей была. Такие узоры выходили из-под ее пальцев, глаз было не оторвать, словно вся жизнь в них заключена, – разоткровенничалась нянюшка и тяжело вздохнула. – Твой узор красивый, конечно. Видно, что старалась. Но он холодный, нет в нем огня, понимаешь? Души нет.

Вейас зашевелился на диване, потянулся к Лайсве, чтобы утешить, но она отпрянула.

– Ну и ладно. – Ей хотелось выбросить дрянную вышивку в камин. Нет, нельзя здесь. Лучше у себя. И не показывать слез. Веломри не плачут. Никогда.

Забрав у нянюшки вышивку, Лайсве улыбнулась, как того требовал этикет, и умчалась к себе, забыв даже пожелать спокойной ночи. Опять заругают! Но так гораздо лучше, чем показать слезы.

В спальне она распахнула окно и проскользнула в узкий проем, затем прошлась по парапету до приметной башни, ухватилась за выступ и, подтянувшись, нырнула в щель бойницы. Худая и невысокая, она всегда находила место, где спрятаться ото всех и помечтать в одиночестве.

Ночная прохлада бодрила. Здесь, наверху, было хорошо – лежать на смотровой площадке, разглядывать звездные рисунки и размышлять.

Лайсве перебирала пальцами вышивку. Столько усилий потрачено на идеальный узор, но он все равно никому не понравился. Нет души. Можно купить дорогую ткань и нитки, можно обрисовать силуэт мылом и наловчиться делать ровные стежки. Но где взять душу, если ее нет?

Вышивка выскользнула из ее пальцев и упала на пол. Лайсве достала из-за пазухи медальон с портретом и принялась рассматривать изображение своей матери. Та была южанкой, очень красивой: с темными волосами, темными бровями и карими глазами. Большая искусница – прекрасно шила, вышивала, рисовала, пела да танцевала. Все ее обожали, особенно отец с нянюшкой. Все, что Лайсве о ней знала, – с их слов. Мама умерла сразу после родов. Отец до сих пор тосковал по ней, хоть и не говорил этого.

Лайсве и Вейас совсем на нее не походили: оба светловолосые настолько, что казались седыми. Глаза холодные – кристально-голубые, как у отца. Брат выделялся некрупными точеными чертами лица и холеной красотой. Лайсве свою внешность недолюбливала; она чувствовала себя совершенно не такой, какой отражалась в зеркале, когда ее рядили в роскошные платья из сверкающей парчи и бархата и делали сложные, высокие прически. Окружающие же считали ее милым сорванцом в юбке, которому еще только предстояло расцвести в прекрасного лебедя.

Сейчас ее больше всего волновала помолвка. В детстве на каждый день рождения Лайсве загадывала, чтобы ее мужем стал сильный и благородный рыцарь, который бы обожал ее и хранил верность до конца своих дней, но после недавнего сна одержимая любовь перестала казаться ей такой уж привлекательной. Может быть, все из-за волнения перед помолвкой, ведь переживать было о чем!

Жених родом из Заречья; он увезет Лайсве в свой жаркий степной край. Там нет ни лесов, ни каменистых пригорков, ни даже снега. Что за зима без снега? Днем с этой заброшенной башни был виден и густой бор на юге, и прозрачные озера на западе, и гряды древних курганов на востоке, и вьющаяся меж холмами дорога на севере. Как жить без всего этого? Без шалостей Вейаса, без назиданий отца, без нянюшкиных сказок. Хозяйство, дети… Какие дети, если Лайсве сама еще ребенок? Ребенок, который не желал вырастать. А церемония взросления всего через пару недель!

Ей так хотелось к этому времени научиться делать хоть что-то идеально, как мама. Нет души… Может, потому что у нее не было мамы? Она бы рассказала и про красоту, и про мужа, и про рукоделие. Почему боги забрали ее столь рано? Нянюшка права: не людям о них судить.

Лайсве подняла вышивку и вгляделась внимательней. Хорошо, что не сожгла: через несколько дней приедет жених. Без подарка будет стыдно встречать, а ничего лучше она уже не придумает. Как говаривала нянюшка, главное – внимание. Лайсве уж постарается быть внимательной и любезной. Тогда все получится идеально.

Она снова посмотрела на небо. Черный бархат с россыпью алмазной пыли, луна неполная, словно от головки сыра отрезали кусочек сбоку. Звезда сверкнула и понеслась к земле, будто рисунок Охотника подмигнул ей, напоминая о сне.

Отбросив страшные видения, Лайсве выделила лишь то, что ее очаровало – Огненного зверя на фоне беспроглядного Мрака. Именно его она вышьет следующим и подарит отцу на прощание. Благо, красных ниток осталось много. Нужна черная ткань. Жаль, что из нее только траурные одежды шьют, но найти все-таки можно. Надо торопиться. И плевать на кошмары!

Глава 2
Господин дворняга

1526 г. от заселения Мунгарда.

Заречье, Веломовия

од кожей копошился Мрак: угольными змеями обвивался вокруг костей, заполонял собой суть, пожирая все помыслы и воспоминания, кроме одного – отомстить. Отомстить за боль и унижения, несправедливость и ложь. Ярость изливалась наружу огнем; чудовищный пожар летел по степи гудящими волнами. Горели села с жителями, табуны золотых лошадей и даже каменные стены замков. А сверху проливным дождем хлестала людская кровь.

Он был тем, кто разжег пламя, он был сердцем Мрака. Веселье прорывалось хмельным смехом: больше не надо сдерживаться и притворяться. Теперь он по-настоящему свободен!

– А ну подъем, безродная дворняга! – разбудил его визгливый голос Йордена.

Сонливость стряхнулась привычно быстро, и Микаш успел перехватить прицелившийся в бок сапог.

После вчерашней попойки наследник лорда Тедеску стал совсем несносен. Недавно посвященный в Сумеречники, Йорден уже собирал жидкие светло-каштановые волосы в церемониальный пучок на затылке, но, коротконогий и пухлый, на удалого рыцаря все равно походил мало. Какой из него защитник от демонов? Просто смешно!

Микаш протянул к нему нити мыслечтения – своего родового дара.

Йорден отступил. Маленькие глаза болотного цвета осоловели. Длинноватый нос и выступающая вперед челюсть делали его похожим на тотем рода Тедеску – шакала. А уж когда высокородный скалился на прислугу!

Со стороны костра его подначивали наперсники:

– Эй, чего твой увалень-оруженосец не идет?

– Стукни его хорошенько, чтобы поторапливался!

– Уже, – отуплено отозвался Йорден.

Использовать мыслечтение разрешалось только в битвах, но небольшое внушение засекли бы лишь опытные Сумеречники, а поблизости таких не наблюдалось. Всяко лучше пойти на хитрость, чем ругаться с балбесом, который дальше собственного носа не видит.

Микаш рывком поднялся, заставляя Йордена смотреть на него снизу вверх.

«Увалень-оруженосец» был на полторы головы выше хозяина, шире в кости и выглядел значительно старше несмотря на то, что им обоим едва минуло восемнадцать лет. Микаш взъерошил слипшиеся от холодного пота волосы соломенного оттенка. Серая рубашка из грубого льна и черные суконные штаны прилипли к телу, но времени привести себя в порядок не осталось. Он натянул сапоги и побежал собирать вещи.

– Если б не отец, давно бы нашел себе оруженосца порасторопней, – жаловался тем временем Йорден наперсникам.

Рыжего забияку постарше звали Драженом, а чернявого молчуна – Фанником. Менее знатные, чем Йорден, парни принадлежали к семьям, приближенным к лорду Тедеску, а потому с малолетства составляли компанию наследнику. Им повезло, что все важные вопросы решал не Йорден, а его ушлый отец, иначе они не пережили бы даже прошлой ночи, когда их за шкирки пришлось вытаскивать из пьяной драки в придорожной корчме.

Микаш затянул их пояса с оружием, проверил стрелы в колчанах и мечи в ножнах.

– Все готово, можем выдвигаться, – предложил он.

– Я сам решу, когда можно! – прикрикнул на него Йорден и пихнул в живот локтем. Не больно, если вовремя напрячь мышцы. – Знай свое место, дворняга!

В груди поднималась ярость, но Микаш подавил ее, вспомнив часто мучивший его сон и проговорив про себя: «Я не стану таким, как бы сильно ни била судьба. Буду защищать людей от демонов. Я живу только ради этого».

Йорден повернулся к друзьям:

– Выдвигаемся.

Путь на гору Выспу занимал не больше часа. Вчера Микаш добрался туда вдвое быстрее, но теперь приходилось тащить за собой обузу из трех человек, которые то и дело оскальзывались на сыпучих камнях и норовили сверзиться с узких выступов. Он умел ненадолго перехватывать контроль над чужим телом, но растрачивать силы впустую не хотелось – пригодятся в бою.

Крепкое весеннее солнце било в макушку и слепило глаза, но воздух еще не прогрелся после зимы. Под ногами журчали ручьи, делая скользким и без того опасный грунт. Дышалось сладко, будто пьешь изысканный нектар. Тело наполнялось легкостью, открывалось навстречу бескрайней синеве неба, словно падаешь в него и летишь к тонким полосам облаков. Хотелось кричать от восторга вместе с парящими рядом орлами.

Лихорадочный восторг! Он всегда накрывал его при единении с материнской стихией. Внутренний резерв силы заполнялся так, что кожа горела, точно весеннее солнце. Помыслы взметались ввысь, заставляя взирать на сырую землю с презрением.

– Тащиться в такую даль ради каких-то палесков? Вот гыргалицы с Доломитовых гор – это нечто. Жаль, вас тогда не было, – похвастался Йорден, нарушив сосредоточение Микаша.

Дети других стихий наслаждения небом и высотой не понимали. Йорден был оборотнем-шакалом, Дражен – мертвошептом, и им ближе земля. Фанник пускай и слабенький, но ясновидец – связан с водой. Впрочем, эта троица никогда не расходовала так много силы, чтобы ощущать близость к пределу – сосущую пустоту внутри и тяжесть во всем теле.

– Да что нам эти бабы с грудями до колен. Страшные? Да ни разу! – подначил задира Дражен. – Вот стрыги в Сечевой степи – это жуть. Особенно когда их полчища целые села выгрызают. Даже скотом не брезгуют. Горы обескровленных трупов – то еще зрелище. Жаль, ты не видел.

Йорден скривился.

– Те бабы были великанские, семь, нет, десять футов ростом! И руки как лопаты. Гыргалицы – твари редкие, а ваших стрыгов только слепой не видел.