Чувствую его руки на своем теле, очень горячие и очень осторожные, он прижимает меня, отрывая от обжигающего льдом кафеля. Одна ладонь на моей пояснице, чуть выше бедер, там, где ямочки. Вторая зарывается в мои волосы, водопадом рассыпанные по плечам.

Я, наверное, похожа на падшую женщину.

Может быть, он и целует меня так потому, что принимает за такую.

Мне все равно.

Я хочу этот поцелуй!

Хочу, чтобы он длился вечно.

Хочу еще.

Хочу, чтобы он не останавливался.

Потому что когда он целует так – можно ни о чем не думать!

А я не хочу ни о чем думать.

Я просто хочу немножко этого сладкого сна.

С этим мужчиной, который когда-то мне так нравился, о котором я когда-то даже мечтала, который когда-то сделал полшага ко мне, а потом отступил.

С мужчиной, которого я предала, обидела, привела в бешенство…

Нет-нет… об этом не вспоминать. Не надо.

Только сладость и обжигающий жар губ, от которого я становлюсь мягкой, как тающий шоколад.

Я не сдерживаю стоны, чувствуя, как звук моей капитуляции проникает в наш поцелуй, вибрирует в моей гортани.

Не понимаю, как может быть так горячо и мокро между ног.

Дрожу, потому что мне хорошо. Мурашки по телу, потому что хорошо!

Понимаю, что не могу дышать. Но и остановить его не могу… Нет сил.

Парализована.

Увязла, как муха в паутине…

Растворилась в нем…

Он чуть отстраняется для вздоха. И для того, чтобы наши взгляды скрестились.

Быстро моргаю, стараясь сфокусироваться на нем.

– Извини. Я не мог удержаться. Ты просто… ты просто ходячий грех, Василиса, ты знаешь об этом?

О! Я… я понимаю, что мне лучше молчать.

– Твой муж видел тебя в этом белье?

***

Что?

Он спрашивает, видел ли меня муж в этом?

Я понимаю, что щеки горят. И вовсе не оттого, что я только что так страстно целовалась. Нет.

Мне стыдно. Очень.

Корсаков только что спросил, видел ли меня муж в этом белье. Он мне напоминает, что я замужем!

Я замужем! А веду себя, как…

Собственно, веду себя, как та, за кого он меня принимает!

Начинаю отчаянно вырываться, чувствуя, как слезы подступают, еще мгновение – разревусь!

А он… Корсар! Пират несчастный… Силу применяет!

Прижимает снова так, что дышать не могу!

Лицо мое к себе поднимает за подбородок.

Пытаюсь опустить ресницы, чтобы глаза спрятать. Потому что не хочу, чтобы видел их. И слезы не хочу, чтобы видел, хотя все равно увидит, потому что сейчас потекут уже.

Господи, когда-нибудь кончится эта ночь унизительная?

Неужели я еще не все свои грехи отработала?

И вообще, за какие грехи-то все это мне? Что я сделала?

Я ведь всю жизнь была правильной! Просто… как Ленка говорила, до скрежета зубовного. В школе училась. На дискотеки ни ногой! С парнями до восемнадцати лет не встречалась. Даже за ручку не держалась!

Может, потому еще, что когда в институт поступила – вокруг меня все были взрослые. Я для них – малявка, вроде сестры младшей. Они меня не… не развращали, в общем. Наоборот – воспитывали! Этого не делай, того не делай. Постоянно слышала: «Василиса, уши закрой». «Василиса – это не для тебя!» «Василиса – сначала подрасти»… Даже в какой-то момент взбунтоваться хотела!

Хотя какая из меня бунтарка!

Потом параллельно с учебой работать начала. Откуда время на любовь?

Еще папа меня оберегал, как вазу хрустальную. Или как куколку фарфоровую.

Все повторял, что сам мне жениха найдет, чтобы я даже не думала самодеятельностью заниматься.

И на самом деле первый парень, который меня поцеловал, был сыном папиного давнего знакомого.

Только я для него оказалась слишком пресной. Он даже сказал:

– Ты такая правильная, Василиса, такая нежная, боюсь тебя сломать.

Ленка говорила проще – старомодная ты, Васька, занудная и скучная. Будут от тебя парни бегать, как черти от ладана, даже несмотря на то, что ты миленькая.

Она всегда говорила, что я миленькая. Хотя папа считал, что я настоящая красавица.

И не только папа!

Корсаков однажды сказал ему – я слышала!

– Виктор, дочку свою, главное, охраняй, следи за ней. Она еще совсем ребенок, хотя некоторые в таком возрасте уже… Извини. Она у тебя редкая красавица. Необыкновенная. Потрясающая. Такую женщину получить – как выиграть Олимпийские игры. Или тендер от Газпрома…

Про Газпром он, конечно, пошутил, но…

Я весь вечер потом летала. Сам Корсаков назвал меня красавицей. Это… Это точно, как Олимпийские игры выиграть!

Корсаков…

Этот Корсаков только что подарил мне поцелуй… невероятный. Ошеломительный.

И он же потом спросил про мужа.

– Я бы контрольный пакет акций отдал за то, чтобы узнать, о чем ты думаешь.

Я не могу удержаться, поднимаю ресницы, зная, что он увидит глаза, полные слез.

– А если я сама расскажу, тоже отдадите?

Он тихонько смеется, и его низкий грудной смех отдает тянущей болью внизу живота.

– Так неинтересно. Если сама расскажешь. Хотя? – он наклоняется к моему уху. – Сорок процентов.

– Что? – я сама потрясена от того, что включаюсь в эту игру.

– Акции. Твои. Завтра. Если скажешь, о чем думала.

И тут я понимаю – не скажу! Нет! За сорок процентов не скажу, и все!

И за пятьдесят! И за контрольный пакет!

Если ему так интересно – пусть помучается! Потом скажу. Бесплатно.

Господи, я реально думаю, что ему это будет интересно завтра? Или даже через пару часов?

Внезапно он отстраняется.

– Василиса, ты замерзла совсем. Иди в душ. Грейся. Я сейчас пришлю медсестру, она передаст тебе вещи. Потом проводит в палату. Там ужин.

Я не очень понимаю, почему он вдруг отстранился.

Почему перестроился на какой-то другой уровень.

Он уже шагает к двери. Возможно, выйдет, и… я больше его не увижу.

Но, видимо, ночь у меня реально безумная, потому что я рискую:

– Почему вы спросили, видел ли меня муж в этом белье?

Корсар поворачивается. На его лице хищная ухмылка.

– Ты реально хочешь узнать ответ?

Глава 9

А теперь Корсар!

Корсаков. Ранее в тот же день…

Адский день на бирже подходит к концу.

Я закрываю глаза. Откатываюсь в кресле чуть назад, ближе к панорамному окну. Кружит снег. Деревья в инее. Дороги черные от жижи.

Люблю зиму и ненавижу.

Я такой. Един в двух лицах. Никто не знает, где я настоящий.

И не узнает.

Это экономически невыгодно, чтобы кто-то знал меня слишком хорошо.

Я этого не допущу.

Даже если появится женщина, с которой мне придется связать свою жизнь – а она появится, потому что наследник мне все-таки нужен, – она тоже не будет ничего знать.

Не выйдет за рамки мною написанных правил.

Никогда.

Я просто не дам ей такого шанса.

Надо встать, выключить ноутбук и ехать домой.

Нет, домой не хочу. Поеду в клуб. Надо немного выпустить пар.

Позвоню Гарику, пусть встретит, подгонит мне компанию.

Тру лицо руками. Да, пожалуй, так и поступлю.

Хотя… Почему-то чувствую, что сегодня мне в клубе расслабиться не судьба.

Принято считать, что интуиция – это женское. Мол, это бабы все всегда чувствуют на каком-то тонком уровне. Я всегда смеялся над этим утверждением. Если бы оно было так, бизнесом бы занимались только женщины. Потому что в бизнесе порой, лично для меня по крайней мере, интуиция играет решающую роль. Мне будут говорить, что это выгодно, меня будут уверять, что я получу отличную прибыль, мне приведут сотню примеров того, как зарабатывают на похожих сделках. Но если моя интуиция чуть качнет головой, я откажусь от сделки.

Никогда и никому не говорил об этом. Нет, вру, однажды рассказал. И это чуть не стоило мне моей компании.

Не будем о грустном.

Полчаса – и я в клубе.

Еще пять минут, и Гарик подходит ко мне с двумя красотками.

Они как инь и янь. Высокая стройная блондинка с прямыми волосами и среднего роста аппетитная кучерявая брюнетка.

– Александр, приветствую.

– Вечер добрый, Гарри, как сам?

– Как видишь. Отдыхай.

– Спасибо.

Гарик давний друг. Я помог ему открыть этот клуб и еще несколько в других городах. Бренд «Ласковый заяц» хорошо знают любители клубной жизни.

Я не любитель. И не профессионал.

Мне просто иногда надо потрахаться, потому что я живой.

Заводить любовницу я не хочу. Мне не нравится, когда баба путается под ногами и начинает устанавливать правила.

Иметь постоянную шлюху мне тоже неинтересно. Это приедается.

Жениться?

Не смешно.

Когда-то я думал об этом. Когда-то давно. В другой жизни. Один раз.

Нет. Извините.

Пока я к этому еще не готов.

Ну и я не баба, часики у меня не тикают. Я могу и подождать еще пару-тройку лет.

Рука блондинки ложится мне на ширинку. Брюнетка ныряет ладошкой под пиджак, расстегивая рубашку. Я снимаю галстук.

Мы в вип-зоне. Перед нами стекло. Мы видим все, что происходит в клубе. Нас не видит никто.

Я могу трахать их обеих, прижимая к стеклу – никто не увидит.

Меня это заводит.

Губы блондинки уже обхватывают мой член. Брюнетка облизывает мои соски.

Я их не трогаю.

Я ничего им не говорю. Предпочитаю, чтобы они проявили инициативу. Пусть отработают. Плачу я хорошо.

Держу блондинку за волосы, пока она делает мне горловой минет.

Хорошо. Но, сука, чего-то мне не хватает.

Это, блядь, как суп-харчо без специй, без перца. Не обжигает. Не горит…

Сука… у меня давно ни с кем не горит.

Мне, наверное, лучше вообще не трахаться…

Видимо, вселенная тут же подкидывает знак – вибрирует телефон.

Личный. По нему звонят всего несколько человек. В том числе один из сотрудников службы безопасности.

Я чувствую, что это именно он.

Интуиция, мать твою.

Еще я чувствую, что сегодня буду трахаться совсем в другом месте, и «трахаться» в данном случае – не значит вставлять милой девушке до гланд.

– Да, Клим, в чем дело?

Слушаю, охеревая…

Это просто кабздец.

Кабздец!

Через полчаса я в нужном отделении.

Хорошо, что у меня везде есть свои люди. Мы мило беседуем с начальником смены, шутки-анекдоты. Неформальный разговор. Потом слышим ор. Кто-то из задержанных «бузит». Интересно посмотреть.

Мне так очень интересно!

А еще через пару минут я вижу ее. И слышу то, что приводит в шок.

Клим мне об этом не сказал.

В ее глазах такой ужас…

Твою же мать… девочка… что ты натворила?

Что, блядь, я натворил?

***

Интуиция не подводит. Мне реально приходится трахаться, но совсем не так, как хотелось бы.

Смотрю на эту несчастную, с подбитым глазом, грязную, дрожащую…

Хотелось бы.

И хочется.

Даже такую, млять, хочется…

Просто до боли в яйцах.

Потому что это мой суп харчо с перцем!

Это мой личный сорт самого лучшего, самого забористого «плана».

Чёрт, траву не курил, кажется, сто лет, почему вспоминаю?

Пытаюсь осознать то, что говорят про мою девочку – сколько времени прошло, а я все еще мысленно так ее называю, хотя она не моя, никогда моей не была и…

Я был уверен, что не будет.

Нет, Корсаков. Это чужая головная боль. Пора тебе к этому привыкнуть!

Хрен там.

С недавнего времени снова – моя.

И еще раз хрен. Всегда моя.

Не знаю, блядь, почему.

Ненавижу ее. Так, что жилы тянет…

За то, что сделала со мной. За то, что всегда со мной делала! И делает до сих пор.

Ненавижу, потому что из-за нее я слабак. Мякиш хлебный. Тряпка.

А я не люблю быть тряпкой.

Понимаю, что ее ведет, сознание теряет. Мне дотрагиваться до нее – все равно, что голыми руками из костра головешки таскать. Или железные прутья, раскаленные добела, хватать.

Но деваться некуда.

Беру. Несу. Помогаю.

Альтруист хренов.

Добрый самаритянин.