Странное дело: Алисия сказала тогда что-то такое, отчего Беата переменилась в лице, а Сава ощутил приступ дикой тревоги, как совсем недавно. Но что же это было?

– О чём ты думаешь, Сава? – отрывисто спросила Беата.

«Ей не нравится мое непокорство, – сообразил Сава. – Я как будто могу причинить ей… неудобство». Вслух этого он, разумеется, не сказал. Да и не смог бы, потому что крамольные мысли уже блекли, а тревога уходила. Весь мир заполнял душистый аромат любимой женщины.

– Просто вспомнил маму. Алисия Абиссова порадовалась бы внуку.

– Не всем показан спорт, дорогой. Теперь мы оба это знаем.

– Да, знаем, – глухо отозвался он.

Алисия Абиссова не дожила до своего четвертого юбилея всего несколько недель. История не совсем стара как мир, но такое всё же иногда случается. Во время утренней пробежки у нее остановилось сердце. Случай – один на миллион. Смерть прибрала ее к себе в подол не только накануне дня рождения, но и за несколько месяцев до родов Беаты.

«Не без вмешательства последней!» – неожиданно выстрелила мысль, и Сава испуганно вскочил. Мысленный миноискатель оглашал внутренний мир тревожным воем, обнаружив поблизости нечто чрезвычайно опасное.

– Я… – начал было Сава.

– Ты просто переутомился, любимый. Подари своей черноволосой крошке сладкий поцелуй. Ну же.

Прежде чем Сава успел что-либо сообразить, его тело, словно отзываясь на некую команду, само потянулось к Беате. На мгновение Саве показалось, что его губы обугливаются, а язык разбухает и лезет куда-то вверх, перекрывая доступ кислорода к мозгу.

– Ах, Савелий, ты даже сейчас умудрился довести меня до головокружения, – прошептала Беата, когда он отстранился.

– Понял, удаляюсь, – кивнул Сава. Он осторожно поднялся с кровати и направился к двери палаты. На пороге остановился. – А куда…

– Третий этаж, от лифта – налево.

– Ты – мое чудо, Беа.

– Я – твоя счастливая карта. Поспеши, Савелий, пока кто-нибудь другой не сказал нашему сыну, как его всё-таки зовут.

Это подействовало, и Сава пулей выскочил в коридор.

4

В коридоре он чуть сбавил шаг, но потом, не удержавшись, припустил к лифтам. Сын! Сын! У него есть сын! От переполнявшего счастья хотелось прыгать на людей, отрывать им уши, кричать в них про сына, а затем поцелуями приклеивать обратно.

Сава заскочил в кабину лифта и повернулся к зеркалу. Подмигнул отражению, твердо решив покорить этой ужимкой крошку Эву. Тощий парень в зеркале, так и не избавившийся от привычки носить черные футболки с рок-группами, выглядел напуганным и счастливым. Сава хохотнул и зажал руками рот, боясь сойти за сумасшедшего. Жизнь вдруг представилась белым шоссе, по которому можно только летать, срывая привязанные к столбам воздушные шарики с какими угодно глупыми надписями.

Двери лифта распахнулись, и сердце Савы ухнуло в бездну.

Откуда-то доносились визги новорожденных – да такие яростные и пронзительные, что рассудок сейчас же принялся извиваться ужом. Сава вышел из лифта и проводил взглядом пробежавшую медсестру. Та с выпученными глазами и сдвинутыми бровями спешила в конец коридора. Недолго думая, Сава бросился следом.

«Господи, что-то случилось! – взвыл внутренний голос Савы. – Там точно что-то стряслось!»

В зале для новорожденных царила неразбериха. За стеклом, отделявшим посетителей от малюток, медперсонал пытался успокоить детей. Но двадцать один бокс из тридцати всё равно заходился в надрывном плаче. Не доносились вопли только из двадцать второго.

Растерянно оглядываясь, Сава прижался к стеклу. Младенцы рыдали и таращились в сторону двадцать второго бокса. Глазки их то и дело отказывались работать в паре, а тяжелые головки не давали себя поднять, но малыши всё равно не сдавались. В своей синхронной трагедии они не замечали ни стенок бокса из прозрачного пластика, ни пеленок, ни собственного воя.

«Они не видят, а чувствуют, – с замиранием сердца понял Сава. – Чувствуют – что? Угрозу?»

Центром всеобщего детского внимания был самый тихий ребенок.

Мальчик.

– Эва, – прошептал Сава, безошибочно определив в молчуне сына.

Крошка Эва не сводил темных глаз, явно унаследованных от Беаты, с потолка. Сава поднял взгляд и охнул.

Светильники, закрытые матовыми рассеивателями, исчезли – сгинули, как и сам потолок. Этой привычной части зала для новорожденных словно никогда и не существовало. На смену пропаже пришло далекое звездное небо. Настолько чужеродное и бездушное, что кровь стыла в жилах. К небу тянулись изогнутые шпили непонятных строений. Складывалось впечатление, что помещение с детьми переместилось на дно глубочайшего колодца, что находился в центре пустого темного города.

Картинка держалась не дольше двух секунд, и по их истечении вернувшееся потолочное освещение резануло Саве по глазам. Он еще раз охнул, пытаясь понять, видел ли это кто-то еще, кроме него самого… и сына. Но разум уже старательно вымарывал этот тревожный образ, взывая к оси здравомыслия, волшебному слову: «ПОКАЗАЛОСЬ».

Другие дети понемногу успокаивались. Сава неуверенно улыбнулся и взглянул на крошку Эву. Он смотрел на своего ребенка и видел, что с ним всё в порядке. А это главное, не так ли? Ощутил, как сильно и безгранично любит его. Так сильно, что перекаченное сердце могло лопнуть.

Внезапно Сава почувствовал на губах вкус давленых мандаринов, залитых бензином. Иногда он отмечал, что такова на вкус кожа Беаты, но почти сразу забывал об этом. Сейчас эти мысли даже не успели толком оформиться, потому что нагрянуло нечто поистине ужасное.

Сава понял, что ненавидит сына.

И на миг, всего на мгновение, он услышал смех Беаты.

Часть 1. Пятница

Глава 1. Что-то страшное грядет

1

В салоне автобуса № 8, следовавшего маршрутом «Артиллерийская – Карьерная», стояла духота. Эва мог поклясться, что уже к двум часам пополудни весь Петропавловск-Камчатский будет поджариваться, шипя капельками минеральной воды и пота. 24 °C – вполне обычная температура. Вполне. Если не брать в расчет, что на часах – половина восьмого утра, по календарю – конец мая, а на Дальнем Востоке среднесуточная температура в это время года, как правило, не превышает 10 °C.

Кто-то сказал бы, что температурные ужимки – это последнее, что должно волновать тринадцатилетнего подростка. На что Эва непременно ответил бы, что его интересует абсолютно всё: звёзды, люди, характеры, кошки – буквально всё, что занимало в этом мире место и за это самое место изо всех сил боролось. Будучи одним из таких элементов, Эва тоже боролся за свое место, хоть и не до конца понимал, где оно и как выглядит.

А еще этот досужий кто-то обязательно поинтересовался бы, не потерял ли Эва очки.

Тут уж ничего не попишешь. Синенькая рубашка, школьные брючки, желтые кроссовки и обожравшийся учебниками рюкзак выдавали в нём самого обыкновенного учащегося. Но глаза… его удивительные темные глаза постоянно щурились. Привычное дело для того, кому не повезло со зрением. И Эва честно признавал, что его зрение не ахти. Только вот не существовало очков, которые бы помогли ему.

Он сидел у окна и ловил лицом струйку воздуха. Соседнее место пустовало. За окном плыл Петропавловск-Камчатский, демонстрируя улицы и прохожих. Многие выглядели так, будто несли на себе всю тяжесть раздувавшегося солнца. Автобус повернул на Новотранспортную, и открылся парк, за которым под чистым небом блестела акватория Авачинской бухты, выводившая прямиком в Тихий океан. Эва вздрогнул и ощутил, как его нижняя челюсть откидывается.

На тротуаре происходило невообразимое – не то шутка, не то чей-то злой розыгрыш.

Группка детей колошматила металлическими прутами какой-то мешок. Все шестеро, четверо мальчиков и две девочки, были одеты в школьную форму. Несмотря на мешавшиеся рюкзаки за спинами, они усердно охаживали мешок прутами. При этом дети скалились и корчили злые рожицы. Пруты тяжело сверкали на солнце, а порождаемые ими гулкие удары разносились по всей улице.

К ужасу Эвы, мешок дергался и брыкался. Что бы ни находилось внутри, оно, содрогаясь, пыталось отползти в сторону. И судя по всему, беглец намеревался покончить с собой, нырнув под колеса приближавшегося автобуса.

– Стойте, – произнес Эва и облизнул пересохшие губы. – Стойте! Да остановитесь же!

К нему обернулись несколько голов.

– Ты в порядке, приятель? – спросил мужчина с газетным свертком, из которого торчала крупная неопознанная деталь, похожая на пружину.

Автобус качнулся и замер. В проходе показался бледный водитель. С него градом катил пот, вызванный нешуточным испугом.

– Мы на кого-то наехали? Наехали, да?

Эва оглядел всех. На лицах – забота, волнение и раздражение из-за того, что чертов автобус остановился. На тротуаре между тем продолжалось действо. Дети, позабывшие про уроки, избивали барахтавшийся мешок. Являя темную сторону детства, они рычали и иногда обращали к солнцу покрасневшие лица, после чего потрясали прутами и вновь опускали их на пленника мешка. И никто не замечал этого. Не хотел. Или не мог.

– Я… подумал, что забыл…

– Забыл – что, приятель? – вежливо поинтересовался мужчина с деталью в газете. – Не голову же? Вижу, она на плечах. Так что же это?

– Ключи от дома, – наконец выдавил Эва. Он вжался в щель между сиденьем и окном, ожидая, что его будут ругать.

Мужчина с деталью в газете покачал головой и отвернулся. Его примеру последовали остальные.

Лицо водителя порозовело, а сам он сдавленно хохотнул.

– Господи, ну и напугал ты меня, парень. Небось, и спишь беспокойно, да? Это всё из-за женщин. Лучше выброси-ка их из головы и купи себе автобус. Купи-купи, пока не поздно. – Он еще раз приглушенно хохотнул и с видимым облегчением вернулся на место.

Автобус тронулся, и Эва, смущенный и растерянный, опять повернулся к окну.

Мешок по-прежнему дрожал под градом ударов. Из дверей магазинчика, торговавшего цветочным чаем, выскочил старик в поношенном комбинезоне. Он быстро сбежал по ступеням и накинулся на детей, что-то беззвучно выкрикивая. Эва обмер. Дети посмотрели на старика с хитровато-осведомленным видом. Казалось, еще немного, и они набросятся на него. Но этого не случилось, и дети просто разбежались, оставив мешок в покое – теперь уже кровоточащий, бессильно распластавшийся на тротуаре.

«Происходит ли это на самом деле?» – спросил себя Эва.

Скучающие лица пассажиров уверяли, что мир остался без изменений. Вокруг всё так же лениво ползла жизнь, уносясь в прошлое вместе с городским пейзажем, исчезавшим за окном. И ничего интересного во всём этом не было, кроме телевидения, выволочек и редких приятных спазмов в постели или придорожном туалете.

Эва потянулся к рюкзаку и вытащил толстую красную тетрадь в твердой обложке, похожую на гроссбух. На лицевой стороне тетради грубыми каракулями было выведено одно-единственное слово: «ЭТХАЛСИОН». Он еще раз взглянул в окно. Чтобы увидеть старика и мешок, пришлось прижаться носом к стеклу.

На глазах Эвы старик взял вздрогнувший мешок за горловину и забросил за спину, нисколько не боясь запачкать комбинезон кровью. Улыбнулся. Изо рта потекло что-то черное, пачкая подбородок и капая на грудь.

Всё скрылось за поворотом, и Эва, вооружившись ручкой-роллером, распахнул тетрадь. Подумал, что сейчас можно ничего не писать. Да и для чего? Виде́ние явно не планировало преследовать автобус, а значит, не было необходимости марать страницы. Немного поразмыслив, Эва пришел к выводу, что будет лучше, если он всё-таки продолжит держаться выработанной привычки.

Он склонился над чистой страницей и аккуратным почерком быстро вывел:

«20 мая, пятница, утро.

Дети били прутами мешок прямо на улице. На вид каждому не больше 10 лет. Все очень злые, даже две девочки. Этого никто не видел, кроме меня и еще, наверное, старика. Что было в мешке? У меня есть три предположения.