– Чего ты так убиваешься, дружище Эйд? – зевнул Лёфор и кивнул Гэймиллу, принесшему ему тарелку с похлебкой и кусок хлеба. Свой ужин Эйден давно съел и пусть за него не пришлось драться, наслаждения получить от не сумел.

– Потому что человек во мне еще не умер, – улыбнулся мальчик, посмотрев на друга. Он чуть подумал и вытащил кувшин с вином. – Я знаю, ты любишь вино. Держи. Бут сегодня сам на себя не похож.

– Это я всегда приму, – широко улыбнулся Лёфор, и не успел Эйден опомниться, как выдул все вино и бросил пустой кувшин на землю. – Кислятина. Однажды я стащил бутылку из виноградников герцога Кловерта. Вот это вино богов, Эйд. А здешний люд пьет мочу. Но, как говорил мой папка, пей, что дают, и не забудь добавки попросить.

– Я думал, что ты сирота, – удивился Эйден.

– Как сказать, – хохотнул Лёфор. – Папка себе молодуху нашел, а меня с мамкой взашей из дома выгнал. Сказал ей, мол нагуляла ублюдка, вот и вали с ним. Мамка той же зимой слегла с горячкой, а потом и к Тосу ушла. Ну а я что? На улицу пошел, куда деваться. Все мечтал, что вырасту, найду папку и задушу его. Да Тос опередил, забрал этот пропитанный вином мешок дерьма. Молодуха-то ушлой оказалась, дружище Эйд. Вскрыла ему горло, деньги забрала, а дом спалила. Так и не нашли, зато листы с рожей её по всей империи висели.

– Жизнь иной раз удивляет, – вздохнул Эйден и нахмурился, когда полог шатра откинулся и внутрь вошел Вильям Волосатый. Он слегка шатался, вонял вином и мочой, но Эйдена углядел сразу и, зло ощерившись, указал на него пальцем.

– Ко мне! – рявкнул он. Эйден подобрался, сжал нож и отрицательно мотнул головой. Вильям словно ждал этого. Он рыгнул, вытер губы волосатой рукой и, отпихнув в сторону вставшего Эрдо, подлетел к Эйдену. – Сучонок. Когда я говорю «ко мне», ты идешь ко мне.

– Тосово говно, – выругался мальчик и резко всадил нож Вильяму в ногу. Тот не ожидал удара и отпустил руку. В глазах сначала блеснуло удивление, а потом злоба.

– Я выдавлю тебе глаза, а потом… – он не договорил и, махнув ручищей, отправил Эйдена на землю. В голове зашумело, а во рту стало солоно от крови. Мальчик попытался встать, но удар сапога в живот заставил его закашляться.

Вильям бил выборочно, стремясь причинить боль. Дважды ударил по яйцам, несколько раз досталось лицу. Хрустнул нос. Но Эйден не чувствовал боли. Он сосредоточился на лежащих рядом с его мешком ножах. Схватить. Подняться. И вспороть жирную шею. Резать… резать, пока жизнь не погаснет в злобных водянистых глазах. Вильям заметил, куда смотрит Эйден. Рассмеялся и ногой подвинул нож к нему, после чего наклонился и зашипел.

– Рискнешь поднять, сосунок?

– Ненавижу! – прорычал Эйден, хватая нож. Но Вильям был проворнее. Он выхватил нож, торчащий из ноги, и приставил его к горлу мальчишки. Одно движение и на землю хлынет кровь.

– Нет, мальчик. Это не ненависть, – хрипло ответил Вильям. – Ненависть заставляет тебя встать и драться, даже если ноги сломаны, а рук нет. Ненависть удесятеряет ярость. А ты всего лишь злобный и жалкий выродок суки, выплюнувшей тебя в этот мир.

– Вильям! – Эйден скрежетнул зубами, услышав голос Бута. Нажим на шею ослаб и лезвие ножа исчезло. Мальчишка, сипя разбитым носом, отполз в сторонку и оперся спиной на чьи-то ноги. Бут стоял в центре шатра, хлыст размотан и готовится секануть по коже, если потребуется.

– А вот и нянька пришла, – рассмеялся Вильям, заставив Бута потемнеть лицом. – Чего приперся? Тоже ищешь…

– Я ищу только тебя, – спокойно ответил циркач. – Мадам Анже послала за тобой.

– Мадам? – игривость с Волосатого словно ветром сдуло. Он побледнел и вжал голову в плечи.

– Мадам Анже, – повторил Бут. – И ты в курсе, что она ждать не любит.

– Да, да… – пролепетал толстяк и, не взглянув на Эйдена, выкатился из шатра.

– Иди, умойся, малец. С такой рожей только представления давать, – буркнул Бут. – Остальным спать. Живо!

Утром Эйдена разбудил Лёфор. Осторожно потормошил за плечо и, когда мальчик открыл глаза, улыбнулся. Но ответная улыбка привела к тому, что покрытые коркой запекшейся крови губы лопнули и наполнили рот липкой сукровицей. Эйден застонал и с трудом принял сидячее положение. Болели ребра, нос опух, еще и в голове будто духи ночи устроили пьянку.

– Доброе утро, красавец, – хохотнул Лёфор и кивнул на ведро, стоящее у мешка. Когда Эйден повернулся в ту сторону, то не смог сдержать удивления. Ведро было наполнено яблоками, вялыми грушами, сухарями и прочей нехитрой едой. Рядом обнаружился и кувшин с вином. – Смотри, у тебя уже поклонники объявились. Я стащил у тебя яблочко. Думается мне, что ты еще долго жрать твердое не сможешь.

– Это точно, – проворчал Эйден. Он обвел взглядом шатер и снова удивился, увидев улыбки других детей. Ему улыбнулся даже Эрдо. Пусть и скупо, но это определенно была улыбка. – А где Бут?

– Занят поркой, – ответил за Лёфора Эрдо. В голосе рослого мальчишки сквозила злоба, но направлена она была не на Эйдена.

– Мадам Анже вчера Волосатому Вилли устроила выволочку, – добавил Лёфор, который, казалось, знал о жизни лагеря все и про всех. – Сказала, что из-за него потеряла рабыню, которая была готова к выступлениям. Рабыню, которая дважды зимовала в лагере, ела её хлеб, и пользовалась её милостью.

– И что теперь? Порка? – горько улыбнулся Эйден. Губы снова лопнули, но мальчишке было плевать.

– Кто знает, но в ближайшее время Волосатому точно никто не будет греть постель. Если только сам не захочет, – хмыкнул Лёфор и замолчал, увидев, что в шатер вошел Бут. Циркач тяжело дышал, а с кончика его хлыста на землю капала кровь.

– Проснулись? – гаркнул он. – Тогда на площадку бегом!

– Пошли, дружище Эйд. Сегодня тебе надо будет постараться, чтобы не стать последним, – сказал Лёфор, помогая Эйдену подняться.

Чуда не случилось. Две полосы он еще как-то сумел закончить, но на третью полосу сил не осталось, и мальчик рухнул с бревна на землю. Подошедший к нему Бут кашлянул и многозначительно ткнул хлыстом на центр площадки, где обычно пороли тех, кто не справлялся. Но то ли измученное тело привыкло к боли, то ли рука Бута сегодня устала, но порку Эйден вытерпел и с удивлением обнаружил, что крови с него на землю натекло куда меньше обычного. Он дождался, пока ему омоют спину чистой водой, натянул с трудом рубашку и, хромая, вернулся к остальным детям. Эйден лишь раз посмотрел на помост, где сидела мадам Анже и, увидев на лице холеной женщины улыбку, тоже улыбнулся в ответ.

– Ты, ты и ты, – хлыст Бута указал на Эйдена. – На растяжку. Остальные – жонглирование и акробатика.

Однако лагерю циркачей пришлось задержаться в Эрении. В один из дней, когда бушевали морозы, Калле явился в шатер со свитком в руке. С его приходом сразу же воцарилась тишина и даже отъявленные бузотеры с надеждой всматривались в лицо циркача. Эйден знал, что последует. Калле зачитает имена тех, кто, по мнению мадам Анже, готов к выступлениям. Их переведут в другие шатры, и они станут вольными артистами, приносящими цирку и себе деньги. Недавно ушел Эрдо, а вместе с ним еще трое мальчишек и две девочки-гимнастки. Эйден видел их, сытых и довольных, в новеньких разноцветных одеждах, говорящих с другими артистами цирка на равных. Только он все еще оставался рабом, которого Эрик купил давным-давно за восемь медяков.

Эрик иногда приезжал в лагерь, привозя с собой новых детей. Они занимали места ушедших и точно так же проверялись другими на крепость, как и Эйден с Лёфором в первые дни. Безносого здоровяка Эйден был рад видеть и в моменты, когда тот гостил в лагере, частенько забегал к нему в шатер, чтобы узнать о том, что творилось в империи. Поначалу Эрик ворчал и прогонял настырного мальчишку. Но со временем смирился с визитами и многочисленными вопросами. Но новостей о семье не было. Эрик скупал новых рабов, потом ездил в Кагру, где случилась заминка с обустройством нового лагеря, в Эрению здоровяк если и заглядывал, то только ради того, чтобы привезти новых рабов, о чем и сообщил Эйдену. Но сейчас мальчишку больше занимал Калле и список в его руках. Кто сегодня покинет шатер рабов и станет вольным?

– Чье имя я называю, откликается и встает позади меня, – громко произнес Калле. – Лёфор Готуа.

– Я, – самодовольно улыбнулся Лёфор. Но Эйден знал, что он заслужил право стать вольным артистом. Пока остальные отдыхали после занятий, Лёфор оставался на тренировочной площадке, где раз за разом отрабатывал сложные элементы, и возвращался в шатер глубоко за полночь.

– Корин Элиари.

– Я, – откликнулась крепкая рыжеволосая девочка, вскакивая с мешка и под одобрительные возгласы присоединившаяся к Лёфору.

– Скипт Ангоун.

– Я.

– Рейджи Валеро.

– Я.

– Леопольд Бредо.

– Я.

Калле замолчал и прищурился, осматривая оставшихся. Эйден привычно вздохнул и, посмотрев на сияющего от счастья Лефора, смог выдавить улыбку. Хотя бы ему удалось стать вольным. Но Калле не спешил уходить. Он словно растягивал удовольствие и Эйден понял, что в списке есть еще одно имя, просто циркачу нравится видеть, как горят надеждой глаза детей и как разбиваются их сердца, когда звучат не их имена.

– Эйден Мордред.

– Я, – тихо ответил мальчишка и, вскочив с мешка, присоединился к остальным. Лёфор легонько ткнул его локтем под ребра и тоже улыбнулся, когда встретился с ним взглядом.

– Теперь вы – вольные артисты и цирк мадам Анже приветствует вас. Остальным не вешать нос и продолжать упорно трудиться. Либо вы станете частью цирка, либо сдохнете. Иного не дано.

Эйден плохо понимал, что происходит, когда они покинули шатер рабов. Идя по лагерю в сопровождении Калле, они то и дело ловили улыбки других циркачей. Кто-то хлопал им, кто-то громко поздравлял, а кто-то провожал молчаливым, ехидным взглядом. Корин и Рейджи отправились в шатер гимнасток, где жила и Лейнира, по которой пускал слюни Лёфор. Леопольда Калле проводил до шатра силачей, Лёфору достались акробаты, а Эйдена Калле довел до обители жонглеров и, придержав полог, пропустил внутрь.

Внутри шатра было жарко. Ярко горела печь, отбрасывая оранжевые блики на лица людей. Кто-то штопал свою одежду, кто-то негромко болтал с соседом по кровати. Эйден улыбнулся, увидев, что спят циркачи в настоящих кроватях, пусть матрасом им все так же служит мешок, набитый сеном. В шатре пахло вином и печеной картошкой, которая наверняка поспевала в углях. В уголке худенькая девушка в красно-белом трико и фиолетовой рубахе играла на лютне, выводя мягким голоском слезливую балладу. Рядом с ней расположился смуглый мужчина с длинными, обвислыми усами и хитрым, похожим на хорька, лицом.

– О, а вот и мальца привели, – рассмеялась девушка, откладывая лютню в сторону. Мужчина тоже встал со своего места и подошел к Калле, после чего весело посмотрел на Эйдена.

– Как звать? – спросил он. Голос низкий, бархатный и приятный. Нет в нем сурового скрежета, как у Бута, и шершавости, как у Вильяма Волосатого.

– Эйден. Эйден Мордред, – тихо ответил мальчик, прижимая к себе тощий мешок с нехитрыми пожитками.

– Зови меня Скеллан, – улыбнулся мужчина и махнул рукой в сторону девушки. – Это Олкана. Она моя. Если надумаешь к ней лезть, я тебе лицо обглодаю.

– Хватит пугать мальца, – рассмеялась Олкана, заметив, как Эйден напрягся. Но Скеллан и сам рассмеялся, дав понять, что сказанное – обычная шутка, пусть и неуклюжая. – Бов, найдешь мальчишке место?

– Да вон пусть любую свободную кровать занимает, – ответила ей полноватая девушка, тоже носящая красно-белое трико. Вот только рубаха у неё была зеленой. – Иди сюда, малец. Есть хочешь?

– Немного, – осторожно ответил ей мальчик. Бов кивнула и, подойдя к печке, поворошила обожженной палкой угли.