Одноглазый медленно встал на ноги. Невысокий, коренастый, гиперстенического телосложения. Мужчина зябко передернул плечами – еще бы, при таком отвратном ларингите на земле- то сидеть! – наклонился, поднял шапку и, не удостоив Машу ответом, направился к одному из многочисленных зданий.

С точки зрения «полонянки» выбирал новый знакомец почти наугад. Таких одноэтажных строений вокруг вполне хватало, разницы между ними особой не было, но Орлова решила не спорить – в конце концов, местному жителю лучше знать.

Мужчина толкнул потемневшую от времени дверь, и наружу ударила волна горячего пара, потянуло вкусными запахами, послышались голоса… Одноглазый чуть склонил голову, шагнул через порог. Маша поспешила за ним.

В первый миг она даже рассмотреть толком ничего не смогла: некоторое время ушло на то, чтоб проморгаться… И лишь через несколько минут женщина разобрала, что же она видит: по кухарне сновали, бодро обмениваясь советами и командами, невысокие, самое большее по пояс Маше, человечки. В белых колпаках, фартуках, с кудрявыми волосами, щедро присыпанными мукой, они напоминали то ли пушистые облака, то ли овечек, невесть как забредших на кухню:

– Тесто! Митроха, за тестом следи!

– Три фазана! Девятко, ты принес фазанов?!

– Цветана, ты обещала заняться сбиванием масла!..

Маша даже посчитать не могла, сколько поваров сновало по кухне. То ей казалось, что из всего человек пять, не больше, то, чудилось, что перед нею бегают с полсотни кашеваров…

Человечки умудрялись быть везде и всюду: помешивать суп в громко булькающем котле, ощипывать птицу, сбивать масло, месить тесто, крутить в очаге вертел с цельной тушей, рубить яблоки для начинки в пирог, дробить на мелкие кусочки огромную сахарную голову…

У Маши от этой кутерьмы все перед глазами поплыло, и женщина, чтоб не упасть, схватилась за дверной косяк.

Одноглазый, похоже, был более привычен к подобному спектаклю. Мужчина шумно втянул крючковатым носом воздух и сипло выдохнул:

– Ни пользы от голбечников, ни выгоды. Только и знают, что кутерьму устраивать, а как до дела дойдет – одна сутолка.

На кухне словно стоп- кадр включили: все человечки в миг замерли в тех позах, в которых из застала эта короткая фраза. Даже варево в котелке, вздувшееся очередным пузырем, так и застыло, не решившись булькнуть. Облако муки, взметнувшееся по самый потолок и вовсе застыло в воздухе.

И в наступившей тишине чуть слышно звякнул тонкий голосок:

– Ты, свет- Одихмантьевич, нас не забижай. Польза с нас всегда есть. Не мы, так кто царский двор кормить – поить поутру будет?

Одноглазый мотнул головой в сторону замершей на пороге Орловой:

– Девку лучше накормите. Отощала так, что мослы торчат! – и не дожидаясь возмущенного Машиного ответа, шагнул мимо нее на улицу.

Применить собственные медицинские познания не удалось…

Оставалась надежда лишь на то, что после ужина – если ее сейчас все- таки покормят,– удастся выпросить кружку горячего молока и немного соды: все- таки, что не говори, а полечить этого «свет- Одихмантьевича» (что за идиотское имя!) надо было. Пусть даже и такими несовременными методами. Даже если вдруг выяснится, что у него не ларингит, а мужчина попросту сорвал несколько дней назад голос – теплое питье лишним не будет.

Стоило одноглазому уйти, как поварята тут же вернулись к привычным хлопотам. Лишь один, до этого момента бережно сметавший со стола в мешок ставшую ненужной муку, отложил в сторону небольшой ковшик и шагнул к Маше:

– Проголодалась, небось?

Орлова с трудом выдавила:

– Ага.

Поваренок – кругленький, розовощекий, с многочисленными эфелидами – веснушками, рассыпавшимися по вздернутому носу – потянул ее за руку от входа:

– Пойдем. Хлебом – солью накормлю…

В дальнем углу обнаружился небольшой свободный столик. Поваренок усадил за него Машу, и через несколько минут перед женщиной буквально из воздуха возникла кружка, до краев наполненная молоком. Рядом примостилась глиняная тарелка с щедрым ломтем пирога с ягодами.

– Отведай угощения, – улыбнулся поваренок, и веснушки, притаившиеся в многочисленных морщинках, казалось, еще сильнее расцветили его лицо.

Молоко явно не было пастеризованным.

Да и готовили здесь вряд ли в строгом соответствии с санэпиднормами.

Но есть хотелось все сильнее.

А еще – надо было все- таки напоить горячим молоком одноглазого, чтоб хоть слегка снять отек от ларингита.

А еще – следовало все- таки определиться с собственным грядущим семейным положением – а то дома кот.

Да и родители… Они, конечно, живут в другом городе, да и Маше не пятнадцать лет, но, извините, один день без звонка по Скайпу родственники, конечно, переживут. На второй – начнут нервничать. А на третий – начнут разыскивать свою непутевую дочурку по всей стране.

Маша вздохнула – будем надеяться, что в Нави пока еще нет острых проблем с кишечной палочкой и холерным вибрионом – и решительно отхлебнула из кружки.

Молоко, кстати, было вкусным. Пирог – тоже.

***

Солнце уже почти скрылось за горизонтом, и сова проявляла все больше нетерпения: нервно крутила головой, переступала с лапы на лапу…

Создатель птицы, казалось, не замечал беспокойного поведения своего творения. Легкий поворот головы, скрытой под капюшоном, короткий кивок – вот и все, что показывало, что ожидающий следит за совою.

Сумрак почти поглотил скрытую за Пучай- рекой Навь, медленно спустился на Калинов Мост… Еще несколько мгновений, несколько ударов сердца, и Пекельное царство тоже пропадет в ночи…

Сова распахнула мягкие крылья и, издав пронзительный крик, взмыла в воздух. Ее создатель хрипло кашлянул – рассмеялся:

– Лети, родная…

До прибытия посланника оставалось всего ничего…

***

Кощей себе места не находил. Обещания Змея – это, конечно, хорошо, но что, если советник за несколько дней так и не придумает, как заставить царевну дать другой ответ? Что, если полонянка опять скажет «да»?

Мужчина опустился на резной трон, обхватил руками голову…

Леший знает, сколько он так просидел… Лишь заметив краем глаза какое- то неясное шевеление поднял глаза: в хоромах ощутимо потемнело, спустилась ночь, и промеж высоких канделябров сновала легкая сизая тень, с каждым мигом все явственней обретающая очертания стройной девицы в скромном сарафане. Изредка она останавливалась, прикасалась кончиком пальца к свечам – и на фитильках вспыхивали крошечные огоньки: юная вечерняя заряла освещала терем… На рассвете по комнатам пройдет утренняя, загасит все свечи.

– Эй, – окликнул служанку Кощей.

Та замерла, оглянулась на царя и склонилась в глубоком поклоне:

– Да, мой царь? – голос, высокий, звонкий, дрожал и прерывался.

– Как твое имя?

– Злоба, мой царь, – тень стала чуть плотнее, чуть заметнее, и Кошей разглядел черты лица: молодая, совсем молодая девушка: чуть вздернутый носик, огромные глаза, из- под платка – галстинки видна туго заплетенная коса.

– Здесь с розжигом закончила?

Заряла бросила короткий взгляд в дальний угол: тень пошла легкой рябью:

– Почти, мой царь. С десяток свечей осталось…

Мужчина кивнул:

– Закончишь, пойдешь в терем царевен.

Девушка подняла на него удивленные глаза:

– Но мой царь! Там Смиляна свечи зажигает!

– Пусть зажигает, – нервно дернул плечом Кощей. – Посмотришь, что делает царевна, вернешься, расскажешь.

Молодая заряла склонилась в новом поклоне:

– Как прикажешь, мой царь…

Мужчина отвернулся, показывая, что разговор окончен, а Злоба легкой тенью скользнула к незажженным свечам, прикоснулась к ним, пуская по фитилькам крошечные огоньки, и просочилась сквозь стену, поспешая выполнить приказ царя.

Язычки пламени плясали на истекающих прозрачными слезами свечах. Звери, нарисованные на стенах, скалились и кривлялись. За окном послышалось насмешливое ухание совы, и Кощей вздрогнул. Не об этом ли предупреждал отец? «Не верь сове»? Или может – советнику? Или советам…

Вопросов больше, чем ответов.

Но пока что Змей не сказал ничего злого, он, наоборот, поведал о похвальбе Горыныча, напомнил о традиции… Значит, отец говорил не о нем?

Вопросы, вопросы, все время одни лишь вопросы…

Еще и царевна эта неправильная…

Темная тень зависла за окном, преградив дорогу лунному свету.

Неужели сова что- то хочет? Сказать? Передать весть?

Мужчина шагнул к окну, легко распахнул створки…

На подоконник упал свиток, перетянутый грубой шерстяной нитью. Серой, не крашенной и колючей на ощупь.

Сургучная печать на послании была сломана.

***

Маша допила молоко и прислушалась к собственным ощущениям. Вроде бы организм не собирался здесь и сейчас помирать от острого отравления какой- нибудь бацилой. Впрочем, всему свое время, правильно? Симптомы дифтерии так сразу не наступят…

Теоретически, конечно, понятно, что вряд ли в царском дворце будет отвратная кухня, но что будет на практике – фиг его знает. Тем более, что это, вроде бы, параллельный мир… Может, здесь, как обещано в каком- то комментарии к «Алисе в стране чудес», отзеркаленные молекулы всех продуктов превращают их во что- то не съедобное для человека из обычного мира?

Правда, выяснить это можно только опытным путем.

А потому остается только надеяться, что это все глупости, измышления, и все будет в порядке.

А еще нужно все- таки помочь новому знакомцу с ларингитом. В конце концов, Маша – врач или где?

– Извините, – осторожно кашлянула женщина, пытаясь выцепить кого- нибудь из поварят.

Один из человечков остановился, оглянулся на нее:

– Тебе… чего надобно? – судя по паузе после первого слова, поваренок собирался сказать что- то еще, например, думал, как тот сиплый, обозвать Машу «девкой», но решил обойтись без обращения.

На том ему и спасибо.

– Простите… а у вас сода есть?

Кто их всех знает? Может, ее еще здесь не изобрели.

– Так что же ей не быть? – удивился человечек. – Много надо?

– Пару щепоток, – решилась Маша. – И чашку горячего, почти кипящего молока.

Буквально через несколько минут перед Орловой появилась глиняная кружка с напитком и плошка с белым порошком. Было его, конечно, намного больше, чем пара щепоток, в молоко требовалось не высыпать не больше чайной ложки, но где ее искать, ту ложку? Так что Маша, ничтоже сумняшеся, высыпала все в белую жидкость.

Теперь осталась самая малость – найти этого сиплого – одноглазого.

Мария подхватила кружку и шагнула к двери. Уже на пороге, схватившись за ручку, оглянулась:

– Спасибо большое!

– И тебе их помощи, – откликнулся кто- то из поварят.

Связи между своими словами и ответом Маша так и не углядела. Толкнула дверь, шагнула через порог в темноту сгущающейся ночи… И лишь когда дверь за спиной захлопнулась, Орлова поняла, как же она вляпалась…

Тьма была непроглядна. Окна в кухарне, конечно, были, но сейчас, оглянувшись, кощеева невеста не увидела ни единого проблеска света за своей спиной.

Теоретически, наверно, предполагалось, что какие- то источники света должны быть: проблески в окошках других теремов, отблески свечей, вспышки от горящих факелов, луна, звезды – ну хоть какое ж- то освещение должно быть!

Ничего.

Ни малейшего намека.

Казалось, Машу накрыли с головой теплым одеялом. Даже звуков никаких слышно не было: не пели ночные птицы, не кричали лягушки, не скрипели цикады… Но это же неправильно, честное слово! Дома за городом когда окажешься – летом по ночам столько звуков, а сейчас… Гробовая тишина…

Похоже надо было как можно скорее возвращаться на кухню – надежды на то, что в этой темноте удастся найти терем, где до этого находилась, просто не было.

Маша отступила на шаг, нащупывая за спиной свободной рукою захлопнувшуюся дверь.

Пусто.