В результате в 1490-х годах Индийский океан находился в ожидании нового будущего, в котором европейские захватчики монетизируют свои преимущества. Чтобы это будущее сбылось, европейцам нужно было попасть в океан со своими кораблями. Поскольку на продажу им предложить было нечего, надо было найти другой способ ведения дел, и лучшим вариантом было участие в грузоперевозках. Без собственных кораблей такие купцы, как Конти и Санто-Стефано, мало чем отличались от бродячих коробейников. Индийский океан был так богат и производителен, так полон спроса и изобилен предложением, что на этот рынок могло выйти куда больше перевозчиков, чем их в то время существовало. Любой европеец, который дошел бы сюда с кораблями, наверняка бы сделал себе состояние.

Добиться этого можно было лишь одним способом – отправиться на судах вокруг южной оконечности Африки. Но возможно ли вообще было столь долгое и опасное путешествие? Выдержали бы его корабли того времени? Могли они взять с собой достаточно еды и воды? Более того, было даже не до конца понятно, получится ли таким образом попасть в океан. В то время самым уважаемым географом являлся Клавдий Птолемей, живший в Александрии во II в. н. э. Его «География» была излюбленным чтением по данному вопросу на Западе с начала XV века, когда текст сделался общедоступен. Его читатели, как правило, ошибочно полагали, что Индийский океан со всех сторон окружен сушей и попасть туда морским путем нельзя. На картах мира того времени отражались идеи Птолемея: океан рисовали огромным озером, окаймленным на юге длинной полосой земли, простирающейся от Юго-Восточной Африки вплоть до оконечности Восточной Азии. Сказочные богатства Индии и острова Пряностей находились внутри, как драгоценности в сейфе^[39].

Хотя это представление и было ошибочным, его можно было понять. Торговцы, действовавшие в Индийском океане, придерживались надежных маршрутов, которые обслуживались предсказуемыми муссонами: это обеспечивало движение в обе стороны между большей частью торговых городов приморской Азии и Восточной Африки. Немного смысла отправляться туда, где океан сотрясают лавины штормов, или спускаться южнее Мозамбика, где на подветренные берега налетают бури. Там не было потенциальных торговых партнеров, а следовательно, и возможностей, ради которых стоило так рисковать. Путь в муссонную систему и из нее был практически закрыт.

Для тех же, кто пытался попасть в Индийский океан из Атлантического, подобных ограничений не существовало. Однако существовали другие, столь же серьезные. В 1487 году португальский путешественник Бартоломеу Диаш сумел преодолеть мыс Бурь у южной оконечности Африки. Как считается, португальский король из рекламных соображений и своеобразного нахальства лично переименовал его в мыс Доброй Надежды^[40]. Однако надежда была слабой, а бури сильными. Пройдя мыс, Диаш столкнулся с противотечением и опасными подветренными берегами. Путь в Индийский океан был по-прежнему закрыт. Кроме того, Диаш так и не продвинулся достаточно далеко, чтобы доказать, что океан не окружен сушей со всех сторон. Все, чего он добился, так это доказал, насколько трудно путешествие к южной точке Африки. Чтобы избежать встречного течения у берегов Западной Африки, его последователям приходилось углубляться далеко на юг Атлантического океана – дальше от дома, дальше в море, чем любым другим путешественникам, – в поисках западных ветров, которые помогут им обогнуть мыс. Поэтому, пока Диаш исследовал морской путь, португальская корона по суше направила агентов в Индийский океан знакомыми дорогами, чтобы собрать данные и в первую очередь понять, действительно ли океан все же открыт с южной стороны. Возглавил эти усилия Перу да Ковильян. Он был одним из тех бедных, но даровитых дворян, кто постоянно пересекал туда-сюда открытую границу между Португалией и Кастилией. Он провел несколько лет в Севилье, где служил у кастильского графа (впоследствии герцога) Медины-Сидонии. Вероятно, то была полезная школа. Граф инвестировал в завоевание Канарских островов и являлся крупной фигурой в производстве сахара и вылове атлантического тунца. Когда между двумя королевствами в 1474 году разразилась война, Ковильян вернулся в родную Португалию служить своему королю. Задания неизвестного характера – то ли шпионаж, то ли дипломатия – привели его к магрибским дворам, где он выучил арабский.

Примерно в то же время, когда Бартоломеу Диаш отправился на поиски прохода в Индийский океан через Атлантический, Ковильян вместе с Афонсу де Паивой отправились по Нилу через Эфиопскую пустыню в порт Зейла на Красном море. Во время своих путешествий он доходил на восток до Каликута и на юг, возможно, до Софалы на побережье Мозамбика, откуда в Индийский океан вывозилось восточноафриканское золото. В конце 1490 года он вернулся в Каир, откуда послал отчет домой о своих результатах. Тот не сохранился. Затем Ковильян обратился к новому аспекту своей миссии – установлению дипломатических контактов с двором правителя Эфиопии, который оставил португальского посланника при себе. Когда в 1520 году в Эфиопию прибыло новое португальское посольство, Ковильян все еще был там^[41].

Судя по тому, что последовало за отчетом Ковильяна, в нем содержались полученные на месте сведения о том, что Индийский океан все же открыт с юга. В 1497–1498 годах португальский король – возможно, на средства итальянских банкиров – снарядил торговую эскадру, целью которой было благодаря западным ветрам Южной Атлантики пробиться в Индийский океан. Руководитель экспедиции Васко да Гама приказал повернуть на восток слишком рано и испытал большие сложности с прохождением мыса Доброй Надежды. Так или иначе, он все же сумел попасть в Индийский океан и добраться до богатого перцем Малабарского берега. Следующая экспедиция, в 1500 году, добралась до Индии уже без особых проблем. Путь в океан, где началась карьера Магеллана, был проложен.

Что ждало его там? К югу от Эфиопии побережье Суахили было усеяно торговыми городами-государствами. Там Магеллан находился на португальской службе в 1506 году во время кампании по защите торговых постов. Это были первые кусочки пазла городов на берегу Индийского океана, в которых он побывал или о которых услышал в течение последующих полутора десятилетий перед своим великим путешествием через Тихий океан. Руководство по навигации в Индийском океане, которое прежде приписывалось самому Магеллану, соединяет их^[42]: торговые порты побережья Суахили, где Магеллан дебютировал, – Килва, Момбаса и Малинди; Персидский залив и остров Сокотра, расположенный на пути из этого залива в океан; Мальдивские острова, трудные для плавания, где Магеллан в 1510 году потерпел крушение, но уцелел; материковую Индию и главным образом ее западное побережье, где португальцы во времена Магеллана были наиболее активны; Малакку, которую он помог превратить в форпост Португальской империи; Молуккские острова, к которым направлялся в своем великом путешествии; и Филиппины, где хотел основать собственное королевство, но погиб. Мы посетим все эти пункты по очереди.

Расхожее представление о том, что порты побережья Суахили служили пристанищем морякам, ходившим по океанам, излишне упрощено. На протяжении многих поколений народы суахили в ответ на расизм своих западных хозяев подчеркивали свои культурные и торговые связи с Аравией и Индией. После обретения независимости некоторые их сухопутные соседи решили взять свое, трактуя жителей побережья как колонистов, как в свое время жившие в глубине материка народы Либерии и Сьерра-Леоне восстали против переселенцев из числа освобожденных рабов в Монровии и Фритауне, посчитав их пришлой элитой. В Кении политики-демагоги требовали изгнать суахили, словно иностранных захватчиков. Однако язык суахили, пусть и приправленный арабскими словами, – это близкий родственник других языков банту. Те, кто говорит на нем, явились на побережье из глубины материка тысячи лет назад и сохраняли связи с сухопутными народами, даже сосредоточившись на торговле по Индийскому океану^[43].

Береговое местоположение городов суахили создает ошибочное впечатление: на самом деле близость пресной воды и начинающиеся здесь маршруты в глубь континента были важны не меньше, чем доступ к океану. Местная элита, как правило, выдавала дочерей замуж за своих деловых партнеров на материке, а не за иностранных купцов. Хорошие пристани имелись в немногих городах. Город Геди, или Геде, занимавший площадь 18 акров внутри трехметровых стен и располагавший дворцом более 30 метров в длину, вообще находился в шести километрах от моря. Некоторые купцы суахили пересекали океан^[44], но по большей части они торговали по собственному побережью и часто посещали внутренние регионы, где закупали золото, древесину, мед, ароматическое вещество цибет, рог носорога и слоновую кость. Затем они продавали все это арабам и индийцам, которые везли товары через океан. Они были классическими посредниками, которые, видимо, сочли риски трансокеанского плавания излишними, раз уж покупатели являются к ним сами^[45]. Одним из крупнейших торговых городов суахили был Килва: благодаря муссону трансокеанские купцы могли добраться туда за один сезон. Порты дальше к югу, такие как Софала, славились изобилием золота, но попасть туда можно было только после длительного ожидания перемены ветра, обычно как раз в Килве. Индийские купцы редко ходили дальше Момбасы или Малинди, где продавались товары со всего побережья вплоть до Софалы, а платить за них можно было тонким шелком и хлопком.

В начале XVI века посещавшие побережье Суахили португальцы отметили, что суахили связаны с жителями глубин материка своеобразными отношениями любви-ненависти. Они нуждались друг в друге для успешной торговли, однако религиозная вражда между мусульманами и их соседями-язычниками довела их до войны. Именно поэтому, как отмечал Дуарте Барбоза, шурин Магеллана^[46], прибрежные жители строили «города, хорошо укрепленные каменными и кирпичными стенами, ведь они часто воюют с сухопутными язычниками»^[47]. Были и материальные причины конфликта. Суахили нуждались в плантациях для выращивания пищи и рабах для обслуги – то и другое достигалось ценой ущерба, наносимого соседям. Береговые и материковые народы столь же часто совершали друг на друга набеги и требовали дань, сколь и торговали. Когда в начале XVI века на побережье Суахили прибыл Магеллан и его спутники, то у них сложилось впечатление, что в Момбасе, величайшем из портовых городов Восточной Африки, чрезвычайно боятся своих соседей – «диких», пускающих отравленные стрелы мусунгулов, у которых «нет ни закона, ни короля, ни других радостей в жизни, кроме краж, разбоя и убийства»^[48].

Для португальских пришельцев порты суахили стали важной вехой на пути в Индию, где в 1505 году Магеллан впервые принял участие в боевых действиях. По дороге лежали Мальдивские острова, где Магеллан однажды провел некоторое время на необитаемом острове, когда его корабль в 1510 году затонул, и их часто посещали купцы: здесь можно было поменять оснастку – тут в изобилии делались веревки из кокосового волокна – и купить раковины каури, высоко ценившиеся в Индии. Низко расположенные над уровнем моря и потому опасные для неопытных штурманов, острова часто становились местом кораблекрушений. Самый неприятный случай еще до Магеллана произошел с Санто-Стефано. Пытаясь вернуться домой хотя бы с тем немногим, что у него еще оставалось по итогам странствий, он шесть месяцев ждал на Мальдивах наступления муссона. Но когда муссон наступил, с ним начались такие дожди, что под весом воды с неба суденышко Санто-Стефано затонуло: «Те, кто умел плавать, спаслись, а остальные утонули»^[49]. С утра до вечера злополучный коммерсант держался на плаву на обломках судна и был наконец спасен шедшим мимо кораблем.