– Победил молодого человека! Победил! – говорил ему генерал. – А ведь в некотором роде богом биллиардной игры здесь считается. Видит перед собой игрока-простака и стал рисковать. А я-то себе на уме. Что ни удар, то отыгрыш, отыгрыш, а делаю только верные шары – ну и отбил партию.

Подпругин вскочил с места.

– Прошу покорно присесть, ваше превосходительство. Осчастливьте компанией, – сказал он и сам подобострастно отодвинул для генерала стул от стола.

Тутыщев присел.

– А вы тут что делаете? – спросил он Подпругина, чтобы что-нибудь сказать ему.

– Придумываю, ваше превосходительство, чем бы попиваться. Но такая меланхолия в голове, что и придумать ничего не могу.

– Устрицы, говорят, сегодня очень хорошие есть у нашего эконома.

– Не моего романа сия еда, Николай Осипович. Ежели вы осчастливите меня дозволением угостить вас?

– С какой же стати угощение-то в клубе?

– О господи! Да что за счеты! Человек! Тащи сюда две дюжины устриц! – засуетился Подпругин.

– Постойте, постойте. С какой же стати две-то дюжины? И дюжины довольно, – остановил лакея Тутыщев.

– Тащи! Публика-то тут подойдет, так скушает. А мне икорки свеженькой криночку. Постой, постой… Куда ж ты? – остановил лакея Подпругин. – А на второе не прикажете ли ушки стерляжьей, ваше превосходительство? Я бы сейчас сам сходил в кухню и стерлядь выбрал.

– Да что же уж все рыбное?

– А будто грехи замаливаем? Среда сегодня. День постный.

– Разве что уж из-за этого, – улыбнулся Тутыщев.

– Так я сейчас…

Переваливаясь с ноги на ногу, Подпругин побежал за лакеем в кухню, вернулся оттуда минут через пять и торжествующе произнес:

– Через полчаса будет готово. А вот до той поры холодненького не прикажете ли, чтобы не скучать? Стакан! – крикнул он лакею.

– Да что же перед едой-то мы будем пить шампанское? – возразил генерал.

– Э, ваше превосходительство, там внутри все смешается.

Подпругин налил Тутыщеву шампанского и продолжал:

– Ay меня к вам просьба есть.

– Что такое? Что такое? Надеюсь, что такой финансовый туз не денег просит?

– Боже избави. Журфиксы у меня со вторника начинаются для почетных знакомых, так хочу просить ваше превосходительство, чтобы осчастливили вашим присутствием.

– По вторникам? Хорошо, хорошо… Можно заехать как-нибудь.

– Да уж вы в этот вторник, Николай Осипович. Повар у меня хороший. Я его от Донона сманил.

– Боже мой! Да разве из-за этого?

– Одно к другому. Это точно, что посмотрите, как люди из простых купцов у себя существуют, но ведь красна изба не углами, а пирогами. Так уж я в надежде.

– Постараюсь. Слышать я слышал, что вы хоромы себе построили.

– Какие хоромы, ваше превосходительство! Хижину убогую.

– О-го-го! Подпругин хижины себе строит!

– Самую ледащую, можно сказать. Сигарочку не прикажете ли? – раскрыл перед Тутыщевым Подпругин свой портсигар. – Тоже простенькие, по пятачку штучка.

– Знаю, что хороши, но потом, потом… Кто же перед едой курит! Да вон уж и устрицы несут.

Появился лакей с подносом.

VII

Тутыщев выпил водки и уничтожал устрицы.

Уничтожал он их жадно, причмокивая, схлебывая. Подпругин ел свежую икру и говорил:

– Вот эту снедь мой астраханский агент прямо с места два раза в месяц мне присылает. Как около первого или пятнадцатого – сейчас бочонок. Ежели прикажете, ваше превосходительство, могу поделиться.

– А что ж, пришлите когда-нибудь фунтика два, – ответил Тутыщев.

– За счастье почту. А только уж и икра! Ведь прямо из чрева. Выпотрошат рыбину, сольцой слегка икру припудрят, прямо в бочонок и ко мне. После моей-то икры вот эта уж упирается.

Он отодвинул от себя лопаточку с икрой и сказал лакею:

– Иоганисбергеру подай бутылку. Спроси у погребщика, чтобы самый лучший был.

– Ого! Да что это вы, милейший, лукулловский-то пир затеваете! – проговорил Тутыщев.

Он тоже больше десятка устриц одолеть не мог и положил в сторону мельхиоровый круглый ножик. На его замечание относительно пира Подпругин ответил:

– Я славянин своего отечества и по своей славянской натуре люблю, чтоб все было хорошо и широко.

– Устрицы-то вот жалко. Я говорил, что дюжину довольно, – продолжал Тутыщев. – А то вот их открыли, а я и половины съесть не мог.

– Разойдутся-с. Вот прикончат играть, скопируется в столовой публики побольше – и, поверьте, все уничтожат.

Подпругин не ошибся. К столу подошел Самоходов, тот самый мрачный бакенбардист с Владимиром на шее, которого Подпругин видел давеча игравшим в шахматы. Это была новая восходящая звезда в министерстве, где Подпругин имел дела.

– Питаетесь? – спросил он Подпругина в виде приветствия.

– Нельзя без этого, Василий Ионыч. А затем милости прошу к нашему шалашу. Вот и прекрасная закуска есть к водке, – пригласил его Подпругин, указав на устрицы. – Осчастливьте. Пожалуйте. Утешьте их превосходительство. Генерал сидят со мной и горюют, что я много устриц потребовал.

– Пожалуй… Но я обещал моему партнеру Баранникову, что с ним буду ужинать, – сказал Самоходов, но все-таки сел к столу.

– Господи боже мой! Так и господину Баранникову у нас место найдется, когда они придут, – отвечал Подпругин, придвигая к Самоходову блюдо с устрицами.

Появились два лакея. Один из них нес кастрюльку со стерляжьей ухой, другой – расстегаи под колпаком. Кастрюля была громадная.

– Батюшки! Да на сколько персон вы это ухи-то заказали? – воскликнул Тутыщев.

– Кушайте. Зачем глазить? Это нехорошо, – отвечал Подпругин. – Стерлядь была велика, а навару я велел поменьше. Почти аршинная, подляга, попалась.

– Да зачем же такую большую-то? Ведь в ухе все равно.

– Славянская натура, ваше превосходительство. Ничего не поделаешь. Кушайте во славу Божию. Три тарелки, три! – кричал Подпругин лакею.

– На убой закормит, – обратился Самоходов к Тутыщеву, стараясь сделать улыбку на серьезном лице, и кивнул на Подпругина.

– Пилось бы да елось, да дело на ум не шло – вот мое правило, – дал ответ Подпругин, торжествуя от похвал. – К нам, Василий Ионыч, ваше превосходительство, пожалуйте по вторникам – и не так еще покормим. Приедете, батюшка, в хижину мою убогую?

– А что ж, могу… По вторникам?

– По вторникам, вечерком.

– А где хижина убогая?

– Да на Захарьевскую только приедете, так любому городовому: «Где, мол, тут хижина Анемподиста Вавилыча»? Сейчас укажут. Можете даже и фамилии не называть. Знают. Так уж я в надежде.

– Постараюсь. А уха прелесть!

– Восторг, что такое! – подтвердил Тутыщев.

– Человек! Прибавь им стерлядки-то! – кричал лакею Подпругин. – Да вели скорей заморозить пару сулеечек шипучего, что Подпругин пьет.

За столом, где ужинал с компанией актер Черемаев, зашевелились, встали с мест и прощались друг с другом. Компания удалилась, а Черемаев, ковыряя в зубах перышком и весь красный от выпитого вина, подошел к столу Подпругина.

– Мамочка, ушицы тарелочку стерляжьей?.. – подскочил к нему Подпругин.

– Ну вот… После ужина-то! – отвечал Черемаев. – Стакан вина, пожалуй.

– Ваши превосходительства! Позвольте представить… Артист, и даже, можно сказать, талант… – стал рекомендовать Подпругин актера.

– Черемаев… – отрекомендовался сам Черемаев.

Тутыщев и Самоходов сухо подали ему руку.

– Садись, Петя, так гость будешь. Тебе шипучего или рейнвейну?.. – предлагал Подпругин.

– Я пополам… Фу! Ешь, ешь, а в три дня не сварится.

Черемаев вздохнул и отдулся… Подпругин налил ему в стакан вина из двух бутылок, наклонился к нему и сказал:

– Петя… По вторникам у меня будут мои добрые знакомые собираться. Высшее общество будет. Так ты, смотри, не премини…

– Во вторник я, брат, играю.

– Так ты после игры. Ты прямо к ужину потрафляй. Отощаешь ведь в театре-то, ну а у меня и отойдешь.

– Хорошо, хорошо.

– Ты не бойся. Я не отравлю. У меня повар лучше здешнего.

Подошел и Гвоздь Гвоздевский, известный адвокат и юрисконсульт в разных акционерных обществах. Он только что отужинал и уже направлялся домой.

– Все еще бражничаете? – спросил он Подпругина.

– Да ведь как же… Питаться надо. К нам, за компанию… Стакашек холодненького?

Подпругин схватил его за руку.

– Нет, нет… Я домой… – упирался Гвоздь Гвоздевский. – Поужинал и ко дворам…

– От хлеба, от соли не отказываются. Это не по-славянски.

– Да ведь вы вина предлагаете мне.

– Веселие Руси есть пити. Неужто стаканчик-то уж нельзя?

– Не могу. Завтра надо рано вставать. Дела есть.

– А у кого их нет? Все мы, слава тебе господи… Ваше превосходительство, позвольте вот познакомить…

– Знаем, знаем. Знакомый… – в один голос проговорили статский и военный генералы.

– Владимир Николаич, я так вас не отпущу. Нарочно на юру сел, чтоб всех знакомых ловить. Стаканчик холодненького на дорожку, и идите с Богом, – не отставал Подпругин и лез к Гвоздь Гвоздевскому со стаканом.

– Ведь этакий неотвязчивый! – проговорил тот, выпил стакан шампанского залпом и стал прощаться со всеми.

– На дорожку сигарочку, Владимир Николаич? Подпругин плохенькие курит, по шести гривен штучка, но авось понравятся.

Гвоздь Гвоздевский взял из портсигара Подпругина сигару.

– Две, две берите. Вторую дома на сон грядущий выкурите, – приставал Подпругин. – Да есть у меня и еще, милейший Владимир Николаич, до вас просьба.

– Что такое? – улыбнулся Гвоздь Гвоздевский.

– По вторникам у меня вечера для добрых приятелей. Милости просим во вторник.

– Благодарю. Примем к сведению… Прощайте.

– Только чтоб уж непременно в этот вторник. Вот и генералы будут.

– Ну, за этот вторник не ручаюсь.

– Нет, я слово беру!

– А я не даю.

– Владимир Николаич, зачем вы меня режете?

– Да чем же?

– Комплект уважаемых личностей хочу у себя принять, а вы вдруг не будете!

Гвоздь Гвоздевский улыбнулся.

– Ну, постараюсь, – сказал он.

– Пожалуйста, – поклонился Подпругин и крепко пожал его руку обеими руками.

Тот удалился.

VIII

В игорных комнатах раздался звонок, возвещавший первый штраф, наконец звонок, возвещавший второй штраф, а Подпругин все еще сидел в столовой и угощал знакомых ужином. Съели уху – лакеи принесли жареных дупелей.

– Боже мой! Боже мой! Что же это такое! Еще еда! – воскликнули в один голос Тутыщев и Самоходов. – Ведь после ухи с расстегаями решительно ничего есть невозможно.

Подпругин сидел и улыбался.

– Уж и еда! – говорил он. – Разве это еда? Просто баловство. Ей всегда место найдется. Пожалуйте по птичке.

Тутыщев и Самоходов положили себе на тарелки по дупелю и стали их ковырять ножом и вилкой. Из игорных комнат показался полковник Бобруйский.

– Ба, ба, ба! Вот кого недоставало! – радостно возвысил голос Подпругин. – Михаил Денисыч, пожалуйте. Честь и место. Ушица есть хорошенькая. Еще горячая. Похороны стерлядки вот одной справляем. Очень пожилая стерлядка была, вечная ей память, старушке. Тарелку ухи сюда! – командовал он лакею.

Бобруйский сел за стол беспрекословно, но был мрачен.

– Да что стерлядка! И на еду не тянет – вот как сегодня взлупили, – отвечал он. – Целый вечер карта не шла.

– Стерлядка утешит-с, а потом вот дупелек радостную песенку просвищет. Кушайте, кушайте, пока не остыло.

Бобруйский взял ложку.

– А ежели и приходила игра, то несчастие или ошибка партнера… – продолжал он.

– Илларион Михайлыч?.. – спросил полковника Тутыщев.

– Он. Ужасно рассеянно играет. И ведь что обидно: сядет с другим играть – вывернется. Я проиграл сорок восемь рублей, а он даже что-то три или четыре рубля выиграл.