Глава II. Отец-футболист и уроки улицы

Я бы мог и не быть Маркаровым. У моего деда по отцовской линии Агалара была фамилия Тер-Маркарянц. Но когда он с семьей переехал из своего села Шервенанц (оно расположено в Арцахе и сейчас находится под контролем Азербайджана) в Баку, приставку «Тер-», свидетельствовавшую о родовитых армянских корнях, убрали. А потом и окончание поменяли с «-янц» на «-ов», как это было принято в Российской империи. Так и появилась фамилия, которую впоследствии узнали футбольные болельщики, – сначала поколения отца, а потом и моего.

В то время рожали много, и у бабушки с дедушкой детей было пять или шесть, а то и больше – просто некоторые из них умерли во младенчестве. Я, кроме папы, знал только его сестру. После того как родился очередной малыш, деду предложили хорошую работу в Баку – городе, который после открытия нефтяных месторождений начал бурно процветать.

Дом моих предков в Шервенанце, как это ни удивительно, сохранился. Я был там, когда ездил в те края. Когда-то поехали туда на товарищескую игру, и мне этот дом показали – приезжай, мол, живи! За этим домом следят, и мне сказали: «Напиши нам, что это твой дом, мы там что-то вроде музея сделаем, чтобы жители знали». Я дал добро. Что с ним произошло дальше – не в курсе. Но люди все делали от души, это точно.

Дед до революции был богатым человеком. Ему принадлежали все бани в Баку. В то время в баню простому человеку попасть было не так легко, а представьте, каким влиянием пользовался человек, который владел ими всеми в городе! А потом случилась социалистическая революция, у богатых все отобрали, в том числе и у деда. Но никаких репрессий по отношению к нему не применяли, поскольку он со случившимся смирился, коммунистов не обижал. Более того, ему даже выделили хорошую пенсию.

Я Агалара застал. Когда ему приносили пенсию, он по рублю давал нам с сестрой Ирой. Тогда это были хорошие деньги. Мы уже знали, что будет, когда дед получал пенсию, и, как только это происходило, – тут же садились рядом с ним. В этот день я уже в школу не ходил – находились дела поинтереснее, ха-ха!

Под конец жизни он почти ослеп, были и другие проблемы со здоровьем. Ходил он только по дому. Но бабуля твердо знала – перед обедом ему непременно нужно было выпить одну рюмочку. Не больше. Любого крепкого напитка. У нас были знакомые, которые приносили ему чистый, прекрасно изготовленный коньяк. Прожил он долго, как и бабушка.

Бакинские, тбилисские и ереванские армяне – все разные. Баку богаче, там нефть, а в Ереване что? Соответственно, бакинцы были более деловыми. Ереванцы в основном занимались мелким предпринимательством. А вот тбилисские армяне – это в большинстве своем интеллигенция. У них был, да и остается, свой район – Авлабари.

Дедушку по маминой, еврейской линии уже не застал. Григорий Фрадкин до революции тоже был богатым человеком, известным инженером-нефтяником, чьи таланты очень пригодились в бурно развивавшемся Баку. Мы часто встречались с еще одной дочерью Фрадкина, сестрой мамы тетей Фаней, и ее сыном. Они уже давно уехали в Германию.

От самой же мамы мне тоже спортивные гены передались. Она была и пловчихой, и гимнасткой. Не случайно моя сестра играла на высоком уровне в волейбол, стала призером чемпионата СССР и получила звание мастера спорта раньше меня. И я играл не только в футбол, а во все! Рост мне не мешал – ни на волейбольной, ни на баскетбольной площадке.

Как дедушки с бабушками восприняли то, что папа-армянин женился на маме-еврейке, – не знаю. Нас-то с Ирой тогда еще не было, ха-ха! Но уверен, что нормально. Потому что отношения в семье всегда были прекрасные, мама и папа – хорошие люди и нас такими же воспитали. Отец больше внимания уделял футболу, да и вообще из-за работы в командах дома бывал мало. Нами с Ирой занималась мама. Они оба никогда на нас не кричали, все спокойно объясняли. И между собой не ругались.

Папа здорово играл, был одним из любимцев Баку, а по отношению ко мне был не строгим, а справедливым. Если сыграл или повел себя плохо – значит, плохо, и должен быть наказан. Главное – не помню, чтобы у меня было ощущение несправедливости, будто наказали не по делу.

Лично меня он в детстве тренировал мало, очень редко объяснял, что делать на поле. Папа меня как в реку бросил, чтобы плавать научился – как хочешь, так и выбирайся! И это пошло мне на пользу. Футболом я пропитался с самого-самого детства, но не ходил на привязи за отцом, не делал только то, что он скажет, был достаточно самостоятельным.

Я не пропускал ни одной игры главной команды города и республики – «Нефтяника». Через забор на стадион лазил. Смотрел на то, что делают футболисты, все время что-то новое для себя подмечал. Глядел и на отца, которого как игрока немного успел застать, хоть уже и на излете его карьеры. Играл он, как сейчас сказали бы, «под нападающими» и был лидером команды. Скорость, конечно, потерял, но техника осталась, голова работала. К тому же вообще не пил. Ребята из команды приходили в гости, им по рюмочке нальют – папа отказывается. Для меня это тоже стало уроком. В отличие от многих футболистов того времени, в том числе и моих партнеров, отношения с алкоголем никогда не были для меня проблемой. Закоренелым трезвенником я не был, но меру знал.

Большую часть времени отец уделял работе с бакинским «Локомотивом», игравшим на первенство города. Меня начал брать на тренировки, когда мне было лет пять, я сидел и смотрел. А смотреть было на что – детская, юношеская, молодежная, вторая и первая команда. Нет-нет да и выбегал на поле, сам что-то придумывал.

Но в целом всю технику, все умение мыслить на поле мне дала улица. Причем там, где мы играли в футбол, был даже не асфальт, а булыжники. Падать было больно. Я собирал несколько маленьких ребят и играл с ними – один против четырех. Мне лет восемь, они помладше.

Вот тут я многому научился. Они бегут, мне надо за ними отработать, чтобы в пустые ворота не забили. А рядом – стенка. Подхожу ближе к ней и бью мячом об нее с таким расчетом, чтобы пацанов этих отрезать. Стенка была вторым моим игроком. Так я учился комбинировать.

Мне все говорили, что по стилю игры я походил на отца. В те времена существовала сборная Закавказья, и папа в ней играл. За нее выступали представители и Армении, и Грузии, и Азербайджана, поскольку почти до Великой Отечественной войны они в СССР входили не порознь, а в составе единой Закавказской Федеративной Советской Республики. А эта сборная региона – представьте, в тридцатые годы прошлого века, в условиях совершенно закрытого Советского Союза и репрессий, которые в нем происходили, – ездила за границу, причем даже капиталистическую: было, например, турне по Скандинавии. Папа любил музыку и пластинки оттуда привез. Это разрешалось.

О Сталине мы дома разговаривали, и никто «отца народов» никогда не хвалил. У нас в семье были безвинно репрессированные, и в божество, как многие, мы его не возводили. Впрочем, когда Сталин умер, мне было всего десять лет, и при его жизни, то есть когда вести такие разговоры было опасно, я в них в силу малолетства не участвовал.

Папа не такой говорливый был, не любил особо рассказывать. Даже о том, как они в 1935 году со сборной Баку едва не стали чемпионами Союза – тогда был последний год, когда играли не клубы, а города, и бакинцам, как я читал, не хватило всего одной победы. Хвастовство – это точно было не про него. Обучить, направить в правильное русло – всегда пожалуйста. Но он любил повторять:

– Я хорошо прожил свою жизнь.

Стелла:

Если выходишь замуж за футболиста только из-за денег, ничего не получится. Мужчина – добытчик, а женщина держит семью, все строит. Надо глубоко знать его психологию, изучить все значимые для него моменты – если ты, конечно, его любишь. С годами начала глубже вникать в то, что он делал. Даже по отношению к своим родителям начинаю многое пересматривать и все вижу в другом свете! Я многому научилась у свекрови и счастлива, что видела, какое внимание она уделяла сыну. И после ее смерти я стала такой же, какой была она.

Берта Григорьевна говорила мне:

– Быть женой футболиста очень тяжело…

В шесть утра она шла на рынок, покупала продукты. Когда дети вставали, у нее уже все было готово. Она была в хорошем смысле наседка. Кто сделал Эдика таким, какой он есть? Папа? Ничего подобного. Тот даже и не старался особенно – если только по футбольной части. А мама понимала, что ее сын идет в этом направлении и не переходила ему дорогу, а шла вместе с ним. Он ее слушался и не был бесконтрольным.

Мама Эдика двадцать пять лет жила с армянской свекровью, которая так и не заговорила с ней, хотя понимала русский. И при этом за ту же четверть века ее муж, Артем Агаларович, ни разу не услышал от жены, что ей плохо живется со свекровью.

Как-то Эдик звонит:

– Ты приходи к такому-то времени, потому что я сразу после тренировки приду домой.

Прихожу, с Бертой разговариваем, она говорит:

– Стелла, я дышать не могу…

А у нее астма была, рак уже начинался. Это же свекровь ей здоровье подорвала, Фирюза! Сколько лет ее гнобила, босиком заставляла полы мыть!

У нас же с Берточкой никогда конфликтов не было. Ни-ког-да! Ей не нужно было быть властной. Она никогда не поднимала голос, но ее все слушали. А как она готовила гефилте фиш, еврейскую фаршированную рыбу!

Как-то, когда мы только начинали встречаться, прихожу впервые к ним в дом. Мой институт находился очень близко. А Эдик, как оказалось, в это время на тренировке был. Тихо стучусь. Его сестра спрашивает: «Кто там?» А Ира, в моем представлении, – змея. Она открыла, посмотрела на меня, повернулась, зашла в комнату и закрылась.

А у них гости, оказывается, сидят. Потом выскакивает Берта, которая видит меня в первый раз.

– Ой, Стеллочка, заходите, пожалуйста!

Захожу – там сидят их родственники, здороваются.

– Стеллочка, я хочу посмотреть, какая вы хозяйка.

Я решила, что надо пошутить:

– Нет, я вам свою сестру пришлю. Она знаете как готовит!

Я же восьмилетку музыкальную закончила и готовилась в музыкальное училище поступать, но папа запретил. Мне не до готовки было!

– Возьмите нож и порежьте тортик, – просит Берта Григорьевна.

Какая-то родственница сжалилась:

– Берточка, ну что ты мучаешь девочку? Возьми сама порежь!

– Нет, я хочу узнать, кто к нам в дом придет.

«Ничего себе, – думаю. – Они меня уже поженили». Взяла нож, руки трясутся… Но вскоре я уже за Берту горой стояла!

А Ира тогда так и не вышла. Только позже мы стали общаться.

Однажды – мы с Эдиком еще не были женаты – прихожу к ним домой. Футбол уже закончился. Смотрю – все с плохим настроением. Берта вообще «мертвая». Столько лет прошло, а я помню этот момент. Звонок в дверь. Эдик заходит, а мама ему:

– Ты почему фамилию отца позоришь?!

Никогда такого не видела – ни до, ни после. Вот это воспитание!

– Мам, ну я же забил! – говорит он.

– Это ты называешь – забил?!

Я, вернувшись домой, говорила своим:

– Мам! Бабуля! Это что такое? Это что за женщина? Он гол забил, а его ругают!

Эдик говорит, что уже не помнит, с кем тогда играли, но его маме показалось, что играл он плохо. Как было на самом деле – сказать сложно, но он просто не был приучен спорить с родителями.

У Григория Фрадкина и его жены было три дочки – Берточка, Фанечка и Надежда. Помимо свекрови, я застала еще последнюю, а вторая рано умерла от падучей болезни. Вся семья – интеллигентные, спокойные, хорошие люди.

Вот с золовкой не сразу все сложилось. Ира однажды сказала:

– Знаешь, когда я тебя полюбила? Когда увидела, что ты прекрасно смотришь за моим братом. Если бы я что-нибудь не то заметила, то в жизни с тобой не заговорила бы!