В 37 году все решили, что Тиберий умирает. Ему было почти восемьдесят, он постоянно страдал от приступов сильной слабости и плохого самочувствия. По его же словам, он устал от жизни и его тяготили воспоминания о собственных грехах и жестокостях. Когда прошел слух, что Тиберий скончался, один из друзей Ирода тут же поспешил в тюрьму и шепнул на ухо Ироду на иврите: «Старый лев умер».

Центурион, стоявший на страже, спросил иудейского принца, о чем был разговор, который так его обрадовал. Ирод открыл ему секрет и приказал подать праздничный ужин, пригласив на него всех, кто служил во дворце. Но когда праздник был в самом разгаре, пришло известие, что слух оказался ложным. В тот же миг гости, испуганные до полусмерти, побросали тарелки и блюда и заковали своего ошеломленного хозяина в цепи.

На самом деле Тиберий, хотя и был жив, действительно умирал. Ночью, лежа на смертном одре, он приказал рано утром привести к нему Гемелла и Калигулу, сказав тем, кто его окружал, что он молился небесам, чтобы они дали ему знак, кого из этих двоих он в конце концов должен выбрать своим преемником. Тиберий продолжил, что просил богов, чтобы они обозначили свой выбор, заставив избранника войти в комнату первым. Но он выдал свой замысел наставнику Гемелла, послав ему записку с приказом привести своего воспитанника как можно раньше.

Однако на следующий день Гемелл проспал, и первым в комнату умирающего императора вошел Калигула, в ответ на что Тиберий вздохнул, смирившись с судьбой, повелевшей, чтобы Римская империя была отдана в руки этого угрюмого молодого человека. Когда пришел Гемелл, Тиберий велел Калигуле любить его и заботиться о нем, но в душе наверняка знал, что у юноши нет ни единого шанса.

После того как Гемелл вышел из комнаты, император впал в беспамятство, и те, кто собрался у его ложа, впопыхах бросились к выходу, чтобы поздравить Калигулу, который, услышав долгожданную весть, торопливо прошел в дальний конец спальни. Когда он принимал поздравления честной компании, его хмурое лицо расцвело улыбкой. Все наперебой льстили ему, говоря, как они счастливы иметь императором такого прекрасного молодого человека. В это время предполагаемый труп сел на кровати и попросил принести ему что-нибудь поесть.

На мгновение Калигула потерял дар речи и замер, охваченный разочарованием и злостью. Одновременно он испытал страх, что у Тиберия, видевшего проявление его радости, еще остались силы, чтобы лишить его наследства. Придворные тоже застыли от потрясения и испуга. Отшатнувшись от юноши, они один за другим выскользнули из комнаты.

Калигула в волнении и нетерпении подумал, что наилучшим способом уладить дело будет забрать у умирающего императора кольцо с печатью, чтобы показать, что власть перешла в другие руки независимо от того, жив старик или нет. Он подошел к кровати и попытался стянуть кольцо с узловатого пальца императора. Но Тиберий упрямо сжал руку в кулак и уставился на него полным ненависти взглядом стекленеющих глаз.

Последовала отчаянная безмолвная схватка, но рассказы о том, что случилось дальше, разнятся. Согласно Светонию, Сенека утверждал, что император попытался позвать на помощь слуг и в результате замертво упал с кровати. Тацит и Дион утверждают, что Калигула схватил покрывало, натянул его на голову Тиберия и оставил его задыхаться. Светоний пишет, что Калигула накрыл лицо Тиберия подушкой и держал ее, пока не задушил его.

Все это время в комнате находился один насмерть перепуганный слуга, и первый приказ нового императора был весьма характерным: он велел, чтобы этого человека немедленно схватили и казнили.

В последние годы жизни Тиберия подданные боялись и ненавидели его, и, когда Калигула, которому на тот момент исполнилось двадцать пять, появился на похоронах в качестве главного плакальщика, толпа встретила его овацией, называя всеми возможными ласкательными именами. Тогда он сразу же направился в мавзолей, где покоился пепел его матери и брата Нерона, и, тактично продемонстрировав почтение к Тиберию, виновнику их смерти, отдал дань равного уважения этим двум несчастным, чьи попытки убить его закончились неудачно. Ситуация была довольно неловкой, но Калигула умело справился с ней.

Фактически в первые семь месяцев царствования его поведение можно считать образцовым. Он демонстративно сжег записи суда над его матерью и братьями, утверждая, что не читал имена тех, кто предоставил сведения против них (что было неправдой, поскольку впоследствии он всех их умертвил), произносил вежливые речи, обращаясь к сенату, и заявлял, что находится под его руководством, давал великолепные представления для публики на арене и заслужил большую популярность среди сенаторов, которым впервые официально позволил на этих представлениях сидеть на подушках.

Однако поздней осенью Калигула серьезно заболел какой-то загадочной болезнью, а когда поправился, отбросил всякие попытки изображать доброжелательность и совестливость. Самое мягкое, что можно сказать, – это что с той поры он обезумел. Но в действительности он не был сумасшедшим, и то, что сам часто говорил, будто у него не все в порядке с головой, указывает, что он был достаточно здоров, и нет оснований сомневаться в его психической адекватности. Тем не менее у него бывали нервные срывы и бессонница, а когда ему удавалось заснуть, его мучили ночные кошмары.

Первым проявлением эксцентричности Калигулы стала его страстная любовь к своей сестре Друзилле, двадцатилетней девушке, которая была замужем за неким Кассием Лонгином. Калигула заставил ее уйти от этого человека, а затем объявил, что сам собирается на ней жениться. При этом он ссылался на то, что египетские фараоны часто женились на своих сестрах, а поскольку теперь Египет – это владение империи, то он фактически является фараоном. И действительно, в лице своего доверенного человека он был коронован фараоном в Александрии, как до него Август и Тиберий.

Римское общество, несмотря на то что оно было привычно к всевозможным извращениям, как преступным, так и нет, испытало настоящий шок. Бабка молодого императора Антония, вдова Друза, которая еще здравствовала и пользовалась большим влиянием, так горячо возражала против этого, что Калигула в ярости приказал ей пойти и отравиться, что она и сделала. Когда ее кремировали прямо перед окнами столовой Калигулы, он не проявил к происходящему никакого интереса.

Агриппина же помирилась со своим мужем примерно в то время, когда обвинения против него были сняты, и в результате их заново начавшейся супружеской жизни она обнаружила, что собирается стать матерью. Оставив Рим, она переехала в свой загородный дом вблизи небольшого портового города Антиум (современный Анцио), расположенного в 35 милях южнее столицы, и там в середине декабря 37 года разрешилась от бремени.

Можно представить, что она задумывалась, что за ребенка ей предстоит родить. Агриппина знала, что ее брат Калигула несколько не в себе и что он открыто живет с ее сестрой Друзиллой, называя ее своей женой, что ее брат Друз был практически безумен, а другой брат Нерон был развратным до состояния помешательства. Свою мать Агриппину (Старшую) она помнила озлобленной женщиной, которую сжигала страшная ненависть к императору Тиберию. Ее дядя Агриппа, брат Агриппины Старшей, немного не дотягивал до полоумного, а мать ее матери Юлия, дочь Августа, слыла одной из самых безнравственных женщин своего времени и была изгнана из Рима за бесчисленные адюльтеры. Ее тетку Юлию, дочь той Юлии, одним из любовников которой был поэт Овидий, отправили в изгнание по той же причине, а сын этой Юлии, кузен Агриппины Лепид развращал ее в юности наравне с братом Калигулой.

Ее отец Германик действительно был прекрасным благородным человеком, но его здравствующий дядя Клавдий был глупым и почти слабоумным и одновременно с этим славился своей безнравственностью, а его сестра, тетка Агриппины Ливия, благодаря своим адюльтерам докатилась до того, что в конце концов совершила убийство.

И все это вместила в себя родословная ее нерожденного ребенка с ее стороны. А что хорошего можно было сказать о его отце? Гней был из Агенобарбов, семейства, известного своей неуравновешенностью, распутством и склонностью к предательству. Он никогда не делал вид, что верен ей, а его вину в отношениях со своей сестрой Домицией Лепидой едва ли можно было извинить молодостью и неопытностью, как ее вину в таких же отношениях с Калигулой.

Тогда каков шанс, что ребенок, которого она ждала, вырос бы достойным членом общества? Оставалась только одна слабая надежда, что он пойдет в ее отца Германика. «Все соглашались с тем, – пишет Светоний, – что Германик обладал всеми самыми благородными качествами тела и разума в большей степени, чем выпадало на долю любого другого человека». Он был честным, обходительным и скромным, исключительно добросердечным и гуманным, но вместе с тем очень храбрым в бою, эффектным и вдохновенным, романтиком и идеалистом, поэтом, который одинаково хорошо писал стихи на латыни и на греческом, проницательным ученым и красноречивым оратором; страстным защитником бедных и угнетенных.

Вопреки всем противоположным отзывам о его семье, у новорожденного все же оставалась эта последняя надежда, и далее будет показано, что эта надежна была не совсем тщетной.

Глава 2

15 декабря 37 года, рождение Нерона. Младенческие годы при императоре Калигуле. Изгнание Агриппины, 39 год. Январь 41 года, смерть Калигулы. Воцарение Клавдия и возвращение Агриппины

Ребенок – это был мальчик – родился с восходом солнца 15 декабря 37 года. Он пришел в этот мир ножками вперед, что расценили как очень дурной знак, но, когда это произошло, на него упало солнце, и это было воспринято как хорошее предзнаменование. Но когда домочадцы пришли поздравить его отца, рассказывая, какой у него родился прекрасный сын, Гней только рассмеялся и заметил, что от таких людей, как они с Агриппиной, могло родиться лишь нечто отвратительное и представлявшее опасность для общества. Он был беззастенчивым прямолинейным человеком, прекрасно сознававшим свои грехи и ничуть не смущавшимся ими.

Спустя девять дней мальчик в присутствии императора Калигулы получил официальное имя – Луций Домиций Агенобарб, поскольку всех его предков по отцовской линии звали Луций Домиций или Гней Домиций. Однако позднее он стал известен под именем Нерон, и с учетом этого будет более правильно говорить о нем в этой книге как о Нероне.

В это время Калигула, как уже было сказано, открыто жил со своей сестрой Друзиллой, в которую был страстно влюблен. Но поскольку он, по словам Светония, «жил в привычном инцесте со всеми своими сестрами», то, вероятно, был готов к тому, что мог сам оказаться отцом и этого ребенка. Но даже если так, интерес Калигулы к мальчику, несомненно, угас, когда он заметил на его головке нежные волосы ярко-рыжего цвета как у всех Агенобарбов. Маленький Нерон определенно был Агенобарбом, и этот факт привел в некоторое замешательство Калигулу, у которого еще не было детей и который, таким образом, увидел в этом малыше старшего кузена и соперника любому его собственному будущему сыну. В его мрачном подозрительном сознании начало расти недовольство Агриппиной, Гнеем и их ребенком, и вскоре это недовольство обернулось неприкрытой враждебностью с обеих сторон.

Через несколько месяцев Друзилла внезапно заболела и умерла. Калигула был вне себя от горя. Неделями он отказывался бриться и стричь волосы. Мрачный и неистовый, он метался из одного города в другой, нападая, а иногда обрекая на смерть каждого, кто недостаточно убедительно демонстрировал сочувствие его горю. Некий сенатор, вероятно желая заслужить его благосклонность, заявил, что у него было видение, в котором Друзилла возносилась на небеса в компании всего пантеона. После этого Калигула издал декрет, предписывавший отныне поклоняться ей как богине, и на Форуме была установлена ее статуя из золота.