«Я – посвященный от народа…»

Я – посвященный от народа,
На мне великая печать,
И на чело свое природа
Мою прияла благодать.

Вот почему на речке-ряби,
В ракитах ветер-Алконост
Поет о Мекке и арабе,
Прозревших лик карельских звезд.

Все племена в едином слиты:
Алжир, оранжевый Бомбей
В кисете дедовском зашиты
До золотых, воскресных дней.

Есть в сивке доброе, слоновье,
И в елях финиковый шум, —
Как гость в зырянское зимовье
Приходит пестрый Эрзерум.

Китай за чайником мурлычет,
Чикаго смотрит чугуном…
Не Ярославна рано кычет
На забороле городском, —

То богоносный дух поэта
Над бурной родиной парит;
Она в громовый плащ одета,
Перековав луну на щит.

Левиафан, Молох с Ваалом —
Ее враги. Смертелен бой.
Но кроток луч над Валаамом,
Целуясь с ладожской волной.

А там, где снежную Печору
Полою застит небосклон,
В окно к тресковому помору
Стучится дед – пурговый сон.

Пусть кладенечные изломы
Врагов, как молния, разят, —
Есть на Руси живые дремы,
Невозмутимый, светлый сад.

Он в вербной слезке, в думе бабьей,
В богоявленье наяву,
И в дудке ветра об арабе,
Прозревшем Звездную Москву.

1918

Петр Васильевич
Орешин
(1887–1938)

«Вспыхнуло вешнее пламя…»

Вспыхнуло вешнее пламя,
Степи да небо кругом.
Воля, не ты ли над нами
Машешь высоким крылом?

Шире лесные просторы,
Ярче просторы земли.
Новые речи и споры
В поле жнецы повели.

Хижина светом объята,
Радость, как брага, хмельна.
Ходит по розовым хатам
Новая сказка – весна.

Стану сейчас на колени.
– Вольная, слава тебе!
Светлые вешние тени
Ходят по новой избе.

1917

Дед

В полях по колосьям – колдующий звон,
Поспел, закачался в туманах загон.

Гадает по звездам старуха изба,
На крыше – солома, на окнах – резьба.

За пламенным лесом толпа деревень,
С плетнем обнимается старый плетень.

Мурлычет над речкой усатая мгла,
С седым камышом разговор повела.

В колодец за пойлом полезло ведро.
Горит за погостом жар-птицы крыло.

Горит переметно у дедовых ног,
А хлеб по полям и зернист, и высок.

Жует, как корова, солому серпом
Невидимый дед в терему расписном.

Волосья – лохмотья седых облаков,
Глаза – будто свечки далеких веков.

На третий десяток старуха в гробу:
Поджатые губы и венчик на лбу.

Остался на свете невидимый дед,
В полях недожатых лазоревый свет.

Народу – деревня, а дед за селом
Живет со своим золотым петухом.

А ляжет на стол под божницею дед, —
Погаснет над рожью лазоревый свет.

За меру пшена и моченых краюх
Споет панихиду дружище-петух.

Придет в голубом сарафане весна,
Опять в решете зазвенят семена.

На полке, в божнице – зеленая муть,
Зеленая проседь, – пора отдохнуть:

Под саваном дед безответен и глух,
Без деда зарю кукарекнул петух.

1917

Деревенский учитель

В селеньях, где шумят колосья
И сохнут избы на буграх,
Идет он рожью, льном и просом,
В простой рубашке и в очках.

Прозрачна даль. Туман не застит
Тропы зеленый поворот.
И он идет, влюбленный в счастье,
В лесные зори и в народ.

Раздвинет пальцами спросонка
Камыш зеленый кое-где.
И отразится бороденка
В заколыхавшейся воде.

Туман упал, но мысли ясны,
Они горят, как зорный куст.
Какой-то парень не напрасно
Снял пред учителем картуз.

И ветер треплет кудри эти
Желтее скошенного льна.
На избы темные в рассвете
Заря упала, как волна.

Напрасно старые судачат,
Не им идти в далекий путь.
Веселым смехом глаз ребячьих
Полна учителева грудь.

В очках, он зарослью исконной
Ведет в грядущие века.
Весной через камыш зеленый
Уйдет из берегов река!

1918

«Если есть на этом белом свете…»

Если есть на этом белом свете
В небесах негаснущих Господь,
Пусть Он скажет: «Не воюйте, дети,
Вы – моя возлюбленная плоть!

Отдаю вам все мои богатства,
Все, что было и пребудет вновь…
Да святится в жизни вашей братство
И в сердцах – великая любовь!»

Он сказал. А мы из-за богатства
Льем свою бунтующую кровь…
Где ж оно, святое наше братство,
Где ж она, великая любовь!

[1917]

Женщина

О. М. Орешиной

В каждой песне про тебя поется,
В каждой сказке про тебя молва,
Мир твоими ямками смеется,
Сном твоим струится синева.

Погляжу на вечер незакатный,
На луга, на дальние цветы, —
Мне, как всем вам, ясно и понятно:
Дикой мальвой розовеешь ты.

Если ночью мне тепло и душно,
От жары туманится луна,
Это значит – плоть твоя послушна,
Ты в кого-то нынче влюблена!

Если ночь вдруг росами заплачет,
Холодом повеет на кусты,
Это значит, непременно значит:
Вновь кого-то разлюбила ты!

Ты любовью напоила землю,
Словно медом, словно молоком…
Оттого я каждый день приемлю,
Догораю смирным огоньком!

Если вечер бьет дождем и пеной,
Лес шумит, а степь черным-черна,
Это значит, чьей-то злой изменой
Ты до дна души возмущена.

Но не вечно буря в сердце бьется.
Разве ты любовью не пьяна?
Мир твоими ямками смеется,
Сном твоим струится синева!

1926

Журавлиная

Соломенная Русь, куда ты?
Какую песню затянуть?
Как журавли, курлычут хаты,
Поднявшись в неизвестный путь.

Я так заслушался, внимая
Тоске протяжной журавлей,
Что не поспел за светлой стаей
И многого не понял в ней.

Соломенная Русь, куда ты?
Погибель – солнечная высь!
Но избы в ранах и заплатах
Над миром звездно вознеслись.

И с каждой пяди мирозданья,
Со всех концов седой земли —
Слыхать, как в розовом тумане
Курлычут наши журавли.

Совсем устали от дозора
Мои зеленые глаза.
Я видел – каменные горы
Огнем ударила гроза.

И что ж? Крестом, как прежде было,
Никто тебя не осенил.
Сама себя земля забыла
Под песню журавлиных крыл.

Ой, Русь соломенная, где ты?
Не видно старых наших сел.
Не подивлюсь, коль дед столетний
Себя запишет в комсомол.

Иные ветры с поля дуют,
Иное шепчут ковыли.
В страну далекую, родную
Шумят крылами журавли!

1923

Земля родная

Артему Веселому

Незадаром жестоко тоскую,
Заглядевшись на русскую сыть.
Надо выстрадать землю родную
Для того, чтоб ее полюбить.

Пусть она не совсем красовита,
Степь желта, а пригорок уныл, —
Сколько дум в эту землю убито,
Сколько вырыто свежих могил!

Погляжу на восток и на север,
На родные лесные края.
Это ты и в туманы, и в клевер
Затонула, родная земля!

Пусть желтеют расшитые стяги,
Багровеют в просторах степных, —
Незадаром родные сермяги
Головами ложились на них.

Слышу гомон ковыльного юга,
Льется Волга, и плещется Дон.
Вот она, трудовая лачуга,
Черноземный диковинный звон!

Не видать ни начала, ни края.
Лес да поле, да море вдали.
За тебя, знать, недаром, родная,
Мы тяжелую тягу несли!

Каждый холм – золотая могила,
Каждый дол – вековая любовь.
Не загинь, богатырская сила!
Не застынь, богатырская кровь!

В черный день я недаром тоскую,
Стерегу хлебозвонную сыть.
Надо выстрадать землю родную
Для того, чтоб ее полюбить!

1926

Кровавые следы

Кровавые следы остались на полях.
Следы великого державного разбоя.
Под гнетом виселиц и грозных царских плах
Стонало горько ты, отечество родное.

Изношен по полю батрацкий мой кафтан,
Но гневу нашему нет, кажется, износу.
Горят рубцы глубоких старых ран,
Как будто прямо в грудь вонзил мне ворог косу.

Как будто бы вчера меня под крик и свист
Пороли на скамье по барскому приказу
За то, что молод я, и буен, и речист,
За то, что барину не кланялся ни разу.

Как будто бы вчера наш неуемный поп
На буйное село шел к приставу с доносом.
Клеймом позорным – раб! – клеймили каждый лоб,
И плакался народ набатом безголосым.

Как будто бы вчера по всей родной земле
С улыбкой дьявольской расхаживал Иуда.
Но пала власть царя. И в солнечном селе
Увидел я невиданное чудо.

Свобода полная! Долой нелепый страх!
Но ум встревоженный совсем твердил иное.
Уму все чудятся ряды кровавых плах,
Под палкой и кнутом отечество родное.

1917

«Кто любит родину…»

Кто любит родину,
Русскую землю с худыми избами,
Чахлое поле,
Градом побитое?
Кто любит пашню,
Соху двужильную, соху-матушку?
Выйдь только в поле
В страдные дни подневольные.
Сила измызгана,
Потом и кровью исходит силушка,
А избы старые,
И по селу ходят нищие.
Вешнее солнце
В светлой сермяге
Плачет над Русью
Каждое утро росой серебряной.
Кто любит родину?
Ветер-бродяга ответил красному:
– Кто плачет осенью
Над нивой скошенной и снова
Под вешним солнцем
В поле – босой и без шапки —
Идет за сохой, —
Он, лапотный, больше всех любит родину!
Ведь кровью и потом
Облил он, кормилец, каждую глыбу
И каждый рыхлый
И теплый ломоть скорбной земли своей!

1915

Морока

Ты меня задушила снегами,
И туманом упала на грудь.
Опоен беспокойными снами,
Я иду, чтоб в снегах утонуть.

Проняла меня песней унылой,
Красным звоном, присядкой лихой,
Волжским гневом, тайговою силой, —
Вечным призраком ты предо мной.

Обняла Володимиркой пыльной, —
Но с тобой куда хочешь пойду!
И недаром печально застыли,
Как глаза твои, звезды в пруду.

Вдруг в пути замаячат в тумане
Вихорьки придорожных костров.
Так и кажется: гикнут цыгане
И – вприсядку под звон бубенцов.

Пусть летят с кистенями ватаги
Свистом по лесу, – я не боюсь!
Может быть, мне от выпитой браги
С опохмелья мерещится Русь?

1920

«Обветренное тело…»

Обветренное тело
Осеннего цветка
Поблекло – облетело
И сморщилось слегка.

Товарищи, мы тоже
В просторе ветровом,
Что нам всего дороже
Теряем… и живем!

Жестокие утраты
Мы забываем в час.
Не край ли синеватый
Глядит из наших глаз?

И кто нас разгадает?
Всему свой час и срок.
Недаром увядает
По осени цветок!