– Хорошо, – неуверенно сказала я и взглянула на напольные часы у двери. – У меня такое чувство, что я здесь уже довольно долго. Наше время почти истекло?

Он посмотрел на наручные часы.

– У нас еще есть несколько минут.

– Хорошо. Ну тогда… иногда я думаю: не даю ли пищу этой ужасной желтой прессе из супермаркетов, которая рассказывает о знаменитостях, похищенных инопланетянами, или о свинье из Арканзаса с человеческими ногами? Я беспокоюсь, что моя работа глупая.

– Лично я не думаю, что это глупо, – ответил он. – И если декан физического факультета Колумбийского университета одобрил тему… если он считает, что может быть твердое научное объяснение.

– Да, пожалуй. – Я опустила глаза. – Но иногда я задаюсь вопросом: не лучше ли отказаться от этой идеи и использовать свои исследования для чего-то другого – например, для прогнозирования опасных погодных явлений?

– Таких, как торнадо, которые проносятся по трейлерным паркам? – спросил он. Я подняла взгляд. Он был очень проницателен.

– Может быть.

Доктор Робинсон на миг задумался, затем снова взглянул на часы.

– Похоже, сегодня у нас не осталось времени. Но это очень хорошая точка, с которой можно начать наш разговор на следующей неделе. Вы придете снова? Я хотел бы узнать больше о том, почему вы считаете тему исчезающих в воздухе самолетов слишком личной. Вы готовы будете поговорить об этом?

– Конечно, – ответила я и вдруг на секунду вновь ощутила былую страсть к моему проекту. Это было неожиданно, потому что в последнее время он вызывал у меня только скуку.

Кроме того, мне понравилось беседовать с доктором Робинсоном и я хотела его увидеть снова. Было столько всего, что мне хотелось бы обсудить, сидя на этом диване. Но больше всего я хотела узнать, важна ли моя работа или это просто глупая детская фантазия.

Глава 4. Оливия. Майами, 1990

– Спасибо, что пришли, – сказала я Саре, когда провожала их с Леоном до двери после ужина.

– Ты уверена, что справишься? – спросила Сара, обнимая меня. – Мы можем остаться подольше, если хочешь.

– Я ценю это, но я справлюсь. Со мной мама.

Леон тоже обнял меня.

– Держись. Дай нам знать, если тебе что-нибудь понадобится.

– И мы вернемся завтра, – добавила Сара, когда они уже шли к лифту.

Я закрыла за ними дверь и опустилась на диван рядом с мамой, которая напряженно вглядывалась в экран.

– Не понимаю, – сказала она. – Это главная новость страны.

– Думаешь, из-за того, кто мы такие? – спросила я. Мой покойный отец нередко появлялся на первых полосах газет в связи со своей коммерческой деятельностью. Однажды, в конце семидесятых, он даже украсил собой обложку «Форбс». СМИ не понадобилось бы много времени, чтобы изучить личную жизнь Дина и увидеть связь.

– Возможно, – ответила она. – Но в основном, я думаю, из-за того, что Майк Митчелл сказал сегодня утром по национальному телевидению. Из-за этого все и разгорелось.

Мы часами смотрели Си-эн-эн. Сначала их репортер на месте событий в Сан-Хуане рассказывал о ходе поисков, а теперь сплошным потоком шли интервью с так называемыми экспертами о других необъяснимых паранормальных явлениях над Бермудским треугольником. Я села на диванную подушку и взяла пульт, чтобы прибавить громкость.

– Что говорит этот тип?

Гостем студии был яхтсмен, часто плававший вокруг Багамских островов.

– В жизни ничего подобного не испытывал, – сказал он. – Я был у берегов Нассау с командой из пяти человек, день выдался ветреный, вода была довольно неспокойной. И вот мы видим туман впереди, но не обычный туман – он был густым, как молоко, и, казалось, двигался к нам, потому что мы шли не так быстро. А потом бац – и мы внутри него, как будто прошли сквозь стену, и я даже не вижу воды за бортом. Внизу такое же молоко. Я слышу, как мой первый помощник кричит с мостика, бегу посмотреть, в чем дело, а наш компас сходит с ума, крутится как бешеный. Все приборы выходят из строя. Радио не работает. Мы были в панике, пока вдруг не вышли из тумана на солнечный свет! Но на самом деле мы не прошли через него – мы как бы оказались в дырке от пончика. Со всех сторон было это молоко, которое образовало вокруг нас идеальный круг. И ветра не было. Полный штиль и мертвенная тишина. Это было как-то жутковато, если честно. Никто не сказал ни слова. Мы все были ошеломлены. Мы плыли около минуты, затем молочная стена опять налетела на нас, и вот мы уже снова в неспокойной воде с сильным ветром.

– Невероятно, – ответил телеведущий. – И приборы снова заработали?

– Да, как только мы вышли из тумана, электричество снова включилось. Но в тот же день мы узнали о грузовом судне, которое исчезло примерно там же вскоре после нашей странной истории. Радиосвязь с ними пропала, и никаких обломков или доказательств, что судно затонуло, так и не нашли. Сигналов бедствия не поступало, так что это загадка и по сей день.

В приступе паники я схватила пульт и выключила телевизор.

– Я больше не могу это выносить. – Я зажмурилась и прижала ладони ко лбу. – Я не хочу слушать о пропавших кораблях. Я просто хочу, чтобы моего мужа нашли.

Мама пододвинулась ближе и положила руку мне на плечо.

– Его по-прежнему ищут, – сказала она. – И, может, внимание СМИ – это даже хорошо. Чем больше людей об этом узнает, тем серьезнее будут следить за поисками.

Я откинулась на спинку кресла и попыталась взять себя в руки.

– Ты права. Это может помочь. – И я вновь включила телевизор.

Глава 5. Мелани. Нью-Йорк, 1986

Я постаралась не закатить глаза, потому что после недели размышлений о нашем разговоре я была убеждена, что мой терапевт просто шутил надо мной, когда делал вид, будто серьезно относится к моему проекту.

Избегая его взгляда, я любовалась стоявшей в углу комнаты лампой с бахромой, свисающей с абажура. Снова, как и на прошлой неделе, шел дождь, и в мокрой одежде мне стало холодно и неуютно.

– Еще один пасмурный день, – сказала я, уклоняясь от его вопроса. – Приходится включать лампы посреди дня.

– С другой стороны, можно сказать, что они призывают солнце на завтра. – Он тепло улыбнулся мне.

– Вам нравится ваша работа? – спросила я.

– Да, – ответил он.

– Повезло вам. А я даже не знаю, что буду делать с этой степенью, когда получу ее. Если получу.

– Это вас беспокоит? – спросил он, чуть подавшись вперед. – Что вы не закончите начатое?

– Не знаю.

Я не стала развивать мысль, и он задал другой вопрос:

– На прошлой неделе вы упомянули, что считаете свой проект слишком личным для вас. Не могли бы вы рассказать почему?

Я сбросила мокрые туфли, поджала ноги под себя, прижала к груди одну из декоративных подушек – ту, что с кисточками. Я долго собиралась с мыслями, а капли дождя стучали по оконному стеклу как галька.

– Когда я была маленькой, – наконец сказала я, – я часто ночевала в бабушкином трейлере. Он был очень уютным, чем-то похожим на ваш кабинет. Повсюду большие стопки книг и высокая напольная лампа, такая же, как у вас. – Я сделала паузу, доктор Робинсон терпеливо ждал, пока я продолжу. – На стене в гостиной висела старая черно-белая фотография дедушки. Я не знала его, потому что он умер задолго до моего рождения, но на этой фотографии он выглядел как настоящий герой. Во время Второй мировой войны он был летчиком. На фото он в кожаном бомбере и элегантном кепи стоит на крыле самолета и улыбается так уверенно… Я могла часами смотреть на эту фотографию. Мне казалось, что он улыбается именно мне.

– Ваша бабушка когда-нибудь говорила о нем?

– Еще бы! Постоянно. Она рассказывала мне, каким он был чудесным человеком. Достойным и порядочным. Настоящим джентльменом. Оглядываясь сейчас назад, я думаю, что она пыталась показать мне, каким должен быть муж и отец. Она знала, что я вижу дома, – мама вечно влюбляется во всяких неудачников, которые не могут удержаться ни на одной работе, зато критикуют то, что она готовит. Или называют ее никчемной и в конце концов бросают. – Я вздохнула и посмотрела в глаза доктору Робинсону. – Она не хотела, чтобы я стала такой, как мать: зацикленной на внешности, готовой съехаться с кем угодно, кто свистнет ей в баре. Она хотела, чтобы я следовала за своими мечтами.

Доктор Робинсон кивнул.

– А сейчас, как вам кажется, вы следуете за ними?

Я наклонила голову и посмотрела на него.

– Разве мы здесь не для того, чтобы ответить на этот вопрос?

Его руки были сжаты в замок, но он разжал их, как бы говоря: «Не знаю, для этого?» Я посмотрела на него.

– Ну хорошо. Если вы заставляете меня отвечать на каждый возникающий вопрос…

– Я вас не заставляю, Мелани, – тут же перебил он. – Здесь безопасно. Это не экзамен, вам не ставят оценки. Мы можем говорить о чем угодно. Никакого давления. Никаких ожиданий. Никакого осуждения.

При этих словах я испытала облегчение, потому что в последнее время – а на самом деле всю свою жизнь – давила на себя, чтобы не стать такой, как мать.

– Давайте вернемся к фотографии дедушки, – сказал доктор Робинсон. – Вы сказали, что он был пилотом.

Я вдруг осознала, что мне начинает нравиться психотерапия. Где еще можно целый час говорить о себе с человеком, который ловит каждое твое слово?

– Да. Вышло так, что дедушка, которого я никогда не знала, в сорок пятом году пропал у берегов Флориды во время обычных учений. Это была большая новость в то время. Его назвали Рейс Девятнадцать. Пять самолетов, исчезнувших бесследно. Поищите информацию об этом.

– Я уже искал, – ответил он. Я вскинула брови.

– Вы уже искали?

– Да. После того как вы на прошлой неделе рассказали мне о своей диссертации, мне стало любопытно. Меня всегда интересовала авиация. – На этом он остановился, и это меня расстроило. Я хотела узнать о нем чуть больше, но, как обычно, он перевел разговор на меня. – Невероятно, что ваш дедушка был одним из тех пилотов.

– Да, это моя претензия на славу, – сказала я с комической гордостью, будто развлекала гостей на вечеринке. Доктор Робинсон взял ручку и что-то черкнул в блокноте, потом снова перевел взгляд на меня.

– Итак, вас с самого детства интересовали исчезавшие самолеты, и вы решили посвятить свою жизнь области науки, которая потенциально может разгадать знаменитую тайну. К тому же это очень личная для вас тема, в какой-то мере связанная с вашей семьей. Особенно с вашей бабушкой, которую вы очень уважали и уважаете до сих пор. Но в последнее время вы почему-то потеряли интерес к работе. Ваши преподаватели, кажется, думают, что это как-то связано со смертью вашей мамы и горем, которое вы переживаете. Давайте поговорим об этом.

– А это обязательно? – спросила я.

– Вы не хотите? – Он внимательно изучал выражение моего лица. Всякий раз, когда он так на меня смотрел, у меня в животе возникало чувство, будто я высоко поднялась на американских горках и резко съехала вниз. Я стала крутить кисточку подушки между пальцев.

– Я уже рассказала вам, каково было расти с ней и потенциальными отчимами, которые постоянно появлялись и исчезали. Уверена, вы смотрите на меня и думаете, что перед вами хрестоматийный пример девочки, у которой проблемы с мамой; девочки, которой нужно смириться с прошлым и признать, что она не продолжение своей матери, научиться отделять чувства по поводу ее смерти от своей работы.

Он посмотрел на меня с сочувствием.

– Обычно все гораздо сложнее. Но вы, похоже, разобрались с терапевтической программой.

– Вот как? – Я засмеялась, но в глубине души была польщена и обрадована его словами. – Ну что тут скажешь? Я всегда была сообразительной. Иначе я бы до сих пор торчала в Оклахоме. Или, может, шла бы по дороге из желтого кирпича вместе с Дороти и Тото^[1]. – Я усмехнулась и тут же испугалась, что он подумает, будто я с ним флиртую. – Шутка про торнадо, – пояснила я. Он кивнул и поднял перед собой руку.

– Я понял.