– Милая, – бабушка ласково погладила Юльку по волосам, – потом мы, конечно, научились. Ну, и посланцев старались отбирать поздоровее, без кардиологических проблем. А ты – ты, дорогая, это совсем другое дело. Машина ломает, крушит, рвёт… продирается через – или сквозь – эфир (оставим это название), словно ледокол через матёрые льды, волочит тебя за собой, и чем ты старше, тем труднее, особенно когда ты возвращаешься. А ты… ты проскальзываешь, прокалываешь, как иголка, и нитка за тобой тянется. Вот ты же просто взяла Игорька за руку – и он за тобой отправился. Мальчики чуть бумаги не сгрызли, разбирая записи приборов: они были совершенно не такими, не как при обычной отправке. Так что ты, дорогая, и впрямь «чувствующая». Открывающая пути. Ты та, кто берёт за руку и ведёт… вот и я надеюсь, что ты сможешь нас с Николаем Михайловичем провести, пусть и ненадолго.

– Ничего себе «ненадолго»! Мы-то сколько там просидели!..

– А тут прошли считаные секунды. Полминуты. Так что ты понимаешь, дорогая, что это для нас будет значить.

Юлька кивнула. Она понимала.

– Ну, чего ещё спросить хочешь, неугомонная ты моя?

– А как же такую огромную машину там соорудили?

– Блоки собирали здесь, понемногу туда перебрасывали; я тебе ещё не говорила, но ограничения на «мёртвую материю» при переносе существуют, и весьма значительные. Арсенал современного оружия ты с собой не потащишь. Кстати, твои подвиги навели нас на мысль, что именно тонкие структуры мозга, ответственные за взаимодействие с эфиром, как раз и обеспечивают перенос; а тащить на себе мёртвый груз – это как человеку рюкзак.

А в корпусе Илья Андреевич вообще сразу зарекомендовал себя как чудак. Вот как с поиском тех же подземных ходов, о которых и кадеты, и вы с Игорьком нам рассказывали. Тогда многие чудачества прощались. Даже поощрялись, что ли. «Есть о чём порассказать» на корпусном празднике.

Так что, милая моя Юленька, всё, с одной стороны, сложно, а с другой – всё просто. Мы хотели изменить прошлое… и наше, которое уже случилось, и то, которое сделалось бы будущим для потока наших замечательных кадетов. Их будущее, очень надеюсь, станет лучше нашего прошлого… а вот наше настоящее… –   бабушка покачала головой. – Мы ждём. Потому что если кадеты выполнили то, о чём мы их просили, если им удалось уничтожить верхушку революционеров… не вздрагивай, милая, à la guerre comme à la guerre, то октябрьского переворота уже не могло случиться или большевиков бы задавили в самом начале. Во всяком случае, некому было бы отдать приказ об убийстве царской семьи.

– Значит, будем ждать?

– Не только, милая, не только. Ты будешь учиться искать пути.

И Юлька действительно училась.

Примчавшись из школы и наскоро поев, они с Игорьком неслись в институт к Николаю Михайловичу, где и начиналась настоящая жизнь. Включалась машина, аккуратно повышалась её мощность, теперь сделанная регулируемой; Паша, Миша и Стас нависали над верньерами и циферблатами; Юлька натягивала на глаза плотную маску из чёрного шёлка и словно ныряла в золотистое море.

Это было как полёт в волшебном лесу через сплетения призрачно-золотистых ветвей. Они скрещивались, переплетались, перетекали одна в другую, пребывая в постоянном движении, а Юлька отыскивала дорогу, ныряла в тёмные пространства меж ними, ловко уворачивалась от внезапно поднимающихся сияющих столбов, избегала внезапно тянущих куда-то в сторону вихрей, кружений, так похожих на водовороты; иногда ей начинало казаться, что она словно мчится над широкой золотистой рекой, заключённой в берега темноты, но темноты не мрачной и не страшной.

Страшно было другое.

Страшными оказывались слепяще-белые воронки, где Юлька ощущала внезапные головокружения, где её начинало словно тянуть на «дно», чем бы тут это «дно» ни оказалось. Попадались и места, где это «белое» начинало литься сверху, словно гибельный водопад; приходилось уворачиваться, однако Юлька не боялась. Наоборот, её охватывал самый настоящий азарт – она должна добраться до той золотой реки! Вот просто обязана, и всё.

Всё это она проделывала, полулёжа в кресле, очень похожем на зубоврачебное, – вся опутанная проводами, с электродами на лбу, на висках, на затылке, даже на запястьях. Щиколотки и талию охватывали мягкие кожаные ремни – Юлька сама не стремилась проваливаться сейчас в другой поток. Важно было именно отыскать путь, а не слепо броситься в омут.

Иногда ей казалось, что золотистая мелкая пыль, мелькающая, словно мошкара, вокруг протянувшихся в бесконечность ветвей, складывается в знакомые лица александровских кадетов, Ирины Ивановны и Константина Сергеевича; Юлька пыталась их окликнуть, позвать, но голос её тонул в золотистых сплетениях, слова не достигали цели.

А потом она получала команду вернуться. Игорёк брал её за руку (ужасно смущаясь при этом), и её, лежавшую с завязанными глазами, вдруг начинало тянуть обратно. Погружаясь глубоко в своё странствие, Юлька переставала слышать обычные голоса.

Профессор, Мария Владимировна и все трое учеников Николая Михайловича были очень довольны.

– Связь тонких структур с эфиром – несомненна! – Стас размахивал исчерканными листами, рядом валялись ленты самописцев. – Пики резонанса… здесь, здесь и здесь, самомодуляция Источником – несомненна также! Она нашаривает путь, Эн-Эм, видите?

– Вижу, вижу, – ворчал профессор. – А вы, дорогой мой, позабыли, что резонансы эти как раз и обозначают возникающее взаимодействие с эфиром, то есть наша несравненная Юлия не просто нашаривает путь, она его создаёт. Прокладывает.

– Везение, конечно, невероятное, – заметил на это Миша. – Идти по улице, нагнуться и подобрать бриллиант на сто карат. Или на двести.

– Теория притяжения подобий, – вскользь уронила Мария Владимировна, и Юлька тотчас пристала ко всем с расспросами.

– Если совсем грубо, то есть абсолютное предположение, что наши манипуляции с эфиром – или той субстанцией, что делает возможными перемещения между потоками, – притягивают тех, у кого структуры мозга в силу наследственности или ещё чего-то имеют сродство к взаимодействию с ним. Мы возимся с эфиром уже не один год, и… скажи, вы давно ведь живёте на Куйбышева?

– Мы переехали, когда… когда папа ушёл. – Юлька потупилась.

– Всё это, конечно, очень смутно и приблизительно, – поднял руку профессор. – Но ничего удивительного здесь нет. Мы же чувствуем, где Солнце, даже крепко зажмурившись. Свет проникает сквозь веки, кожа ощущает тепло…

– Вообще надо покопаться в твоей родословной, – заметила бабушка. – Маслакова – это…

– Это мамина фамилия.

Мария Владимировна кивнула.

– С твоего разрешения, милая, я займусь твоей семейной историей.

Юлька кивнула. Хотя чего там копаться?.. Бабушек и дедушек она никогда не знала, родители отца жили далеко, их она вообще ни разу не видела. Собственно, она даже не знала, живы ли они. Мама о них никогда не говорила. А мамины папа с мамой погибли на войне…

– Посмотрим, подумаем. А пока что давайте-ка собираться. Вы уроки все на завтра сделали?

Юлька с Игорьком переглянулись. Уроки-то они сделали, но наспех, кое-как, потому что здесь, в лаборатории, было куда интереснее.

Стас, Михаил и Павел оставались – «обсчитывать результаты», и уже спорили, кто пойдёт за шоколадкой для «девочек» из вычислительного центра, когда двери лаборатории резко распахнулись.

Человек, представившийся профессору Онуфриеву «полковником Петровым», решительно шагнул через порог.

Впрочем, если он рассчитывал на немую сцену, то крепко ошибался. Николай Михайлович только хмыкнул, взглянув на полковника поверх очков, Мария Владимировна вздёрнула подбородок, спокойно собирая бумаги в сумку; Паша, Стас и Михаил тоже не сплоховали – кто выключал приборы, кто складывал ленты, покрытые целым лесом пиков.

Тем более что полковник явился один.

– Чем обязаны приятностью визита вашего, любезнейший? – осведомился профессор, и Юлька вдруг подумала, что так, наверное, обращаются только к лакеям. Кто таков этот человек на пороге, она не знала; но исходящую от него угрозу и недоброжелательство ощутила тотчас.

– Или вы теперь с обыском и в мою лабораторию? – продолжал Николай Михайлович. – В таком случае позвольте всё-таки ордер. И понятых. Кстати, я ведь тогда последовал вашему совету, Иван Сергеевич, – если, конечно, вы и в самом деле Иван и в самом деле Сергеевич, – и написал во все упомянутые вами инстанции. И в Ленинградское управление, и в обком партии, и в Москву, и в ЦК, и в Комитет партийного контроля. Юрию Владимировичу написал тоже, хотя едва ли она до него дошла, моя цидуля…

– Ваши жалобы попали по назначению, гражданин профессор, – холодно сказал «Петров». – Как вам должно быть известно, наши партия и правительство очень серьёзно относятся к сигналам с мест.

– Очень рад, любезнейший Иван Сергеевич. Однако рабочий день давно закончен, и, с вашего разрешения, я бы откланялся. Нам ещё ужин готовить.

– Чем же вы тут заняты так поздно? – «Петров» не сдвинулся с места.

– А вы разве не читали наши отчёты? – сварливо ответил профессор. – По хоздоговорной тематике в том числе? Миниатюризация спецаппаратуры?

– Читал. Можете не сомневаться, гражданин Онуфриев, заслуги ваши и вашего коллектива не останутся без справедливого вознаграждения.

– Лучше выписали бы моим мальчикам пропуск в этот ваш распределитель. Или хотя бы в буфет Смольного. Ну, так зачем вы здесь, гражданин начальник? Если хотите что-то сказать, то могли бы и повесткой вызвать.

– Сказать-то хочу, гражданин профессор. Пока просто сказать. Ваша деятельность в последнее время вызывает много вопросов.

– Так задавайте и не тратьте даром моего времени, коль уж своего вам не жалко!

Однако задиристый тон профессора «Петрова» словно бы совершенно не задевал.

– Руководство поручило мне поговорить с вами со всеми. Да-да. Никто никого никуда не вызывает, совсем напротив. Даже внука вашего можно не убирать, пусть послушает. И девочка… Юлия Маслакова, не так ли?

Юльке сделалось ужасно страшно. Куда страшнее, чем в другом потоке.

– Что вам до девочки, молодой человек? – холодно осведомилась Мария Владимировна.

– Абсолютно ничего, гражданочка. Ну так вот, деятельность вашей группы вызывает всё больше вопросов. Нет-нет, гражданин Никаноров тут ни при чём. Он, как известно, трудится теперь вообще в другом месте. Нам очень бы хотелось получить принципиальные схемы вашей установки, граждане.

– Вы долго нас «слушали» во всех диапазонах, на всех длинах волн и убедились наконец, что мы не передаём ни в какие «заграничные центры» никакой информации, так, полковник? А поскольку и тридцать третий, и тридцать седьмой, и даже сорок девятый давно уже прошли, высосать «шпионскую группу» из пальца вам уже не позволило начальство, да, Иван Сергеевич? Никаких аппаратов у меня на даче вы не нашли, дома тоже. Стали пытаться исследовать этот, верно? А он ничего никуда не передаёт, никакой «дальней связи», что бы там ни утверждал бедный Сережа Никаноров. И вы оказались в тупике, любезнейший полковник – «Петров»? Ни у кого из моих учеников нет родственников за границей, никто не был на оккупированной территории, в плену, на работах в Германии, никто не замешан в этих глупостях «диссидентства», никто «вражьи голоса» не слушает, «самиздата» не имеет, не распространяет, не занимается спекуляцией, не извлекает нетрудовые доходы, не…

– Достаточно, – спокойно прервал его полковник. – Мы хотим понять, чем вы тут занимаетесь, граждане. За государственный счёт, между прочим.

– Вновь спрошу: отчёты и практические демонстрации наших разработок, доклады на конференциях, на совете генеральных конструкторов – этого недостаточно? – Взгляд профессора метал молнии.

– Нет. – «Петров» не отвернулся. – Всё это хорошо. И как я сказал, труд вашего коллектива будет оценён по достоинству. Но кроме всего этого, всех докладов и прочего, кроме всех представленных моделей и технологических регламентов – что делает эта установка?