И все же тем утром, ожидая вестиаритов, русы были сами не свои. Каша ни у кого не лезло в горло; сама Эльга съела чуть-чуть козьего сыра и две ягоды-сики. Наряды, в которых предстанут перед василевсами, все обдумали и передумали неоднократно заранее, но сейчас вдруг показалось, что те никуда не годятся. Дома, на Руси, эти греческие платья вызывали всеобщую зависть как великие сокровища, а здесь?

– Это мне свекор подарил, а у него из добычи Олеговой! – жалобно говорила Святана, глядя на свое платье желтого шелка с вытканными коричневатыми цветами в узорных кругах. – А вдруг узнает кто? Вдруг скажет: мое это?

– Да хозяин помер давно! – утешала ее мать, Ута. – С Олеговых-то времен…

Эльге пришлось пройти по китонам-опочивальням, где обжилась женская часть ее посольства, и самой показать пальцем, кому что надеть. Иначе собирались бы до вечера.

Ей не приходилось выбирать наряд: вот уже много лет, с техпор как овдовела, она носила платье лишь белого и синего цвета. И теперь, когда прибыли уже знакомые ей «львы» этериарха Саввы – с копьями, в белых плащах и золоченых шлемах ради важного события, – она вышла на мощеный двор, одетая в белую далматику с отделкой голубого самита и жемчужным шитьем. Под платьем на ней еще была та сорочка, в которую ее вчера облачили после купели, и потому волноваться о том, достаточно ли хорош ее наряд, казалось не только глупым, но и греховным. На шитом золотом очелье покачивались тонкие цепочки золотых же подвесок моравской работы, на груди лежало ожерелье из смарагдов и жемчужин – давний, еще предсвадебный дар Ингвара. Не намеренная состязаться с порфирородными по части роскоши и блеска, Эльга осталась довольна своим видом. Но и спутниц понимала: половина гречанок на улицах Константинополя носили такие платья и накидки, за какие любая княгиня отдала бы лет пять жизни.

Этериарх Савва Торгер, в золоченом шлеме, какого Эльга еще не видела на нем, стоял возле носилок. Его торжественный и притом веселый вид отражал важность события, которого она ждала с таким волнением. Даже приподнятые кончики его седых усов сегодня имели задорный вид, светло-серые глаза блестели на морщинистом загорелом лице, будто нынешний день обещал радость и честь и для него самого.

– Рад приветствовать тебя, госпожа Елена, в этот счастливый день – первый день после твоего истинного рождения, рождения во Христе! – Он поклонился, как будто сегодня это доставляло ему особенное удовольствие.

Когда Эльга подошла к носилкам, собираясь сесть, Савва склонился к ней и произнес, понизив голос:

– Тебе следует знать: ради сегодняшнего приема открыли Магнавру.

– Что? – Эльга обернулась. – Что открыли?

– Магнавру. Это самый старый из дворцов, в его палате для приемов стоит Трон Соломона. Ею сейчас пользуются редко, только для самых важных случаев. Сегодня не было царского выхода, как положено по утрам, и сейчас, пока ты еще едешь, весь синклит облачается в золоченые мантии, а препозит уже приготовил хламиду и венец для облачения владыки. Полагаю, богохранимый василевс намерен поразить тебя своим величием.

Последние слова Савва произнес полушутливо, но при этом смотрел на Эльгу весьма многозначительно.

– Чтобы мы от такой роскоши пустили «теплого» в порты, – шепнул Мистина, на правах близкого родича вклинившись между княгиней и этериархом.

Эльга с трудом подавила беспокойный смех. Мистина тоже надел лучшее платье: белый кафтан, с отделкой из красновато-золотистого узорного шелка во всю грудь, с золотыми пуговками до пояса, греческой работы штаны полосатого красно-синего шелка, синий плащ с золоченой застежкой. Нарядный и уверенный, с ухоженной русой бородкой, внушительного и привлекательного вида, старший посол при каждом выходе в город собирал с гречанок немалую дань восхищенными взглядами. На его рост и мощное сложение даже Савва смотрел с сожалением: в ряды дворцовых телохранителей-«львов» отбирали крупных парней, но Мистина и среди них выделялся.

Эльга уселась в носилки, Мистина закрыл дверцу, шестеро рабов подняли их на плечи и понесли по мощенной кирпичом дороге от палатиона к гавани предместья Маманта. Свита и вестиариты двинулись пешком. Дорогу к пристани накануне вымели и даже облили водой, чтобы пыль не садилась на цветные одеяния посольства. Пестрое шествие состояло из более чем сотни человек, не считая отроков-гребцов; поглядеть на это сбежались все окрестные жители, бросив работу. После пережитого вчера, во время своего крещения в церкви Богоматери Халкопратийской, сегодня Эльге хотелось бы поменьше шума и побольше покоя. Но не она здесь решает, что и как будет происходить.

День предстоял очень длинный. Асикриты Артемия Конда, логофета дрома, подробно рассказали княгине и свите о порядке приема и не отстали, пока не убедились, что все русы всё уяснили.

– Обычно дворцовые служители вводят послов в триклиний под руки и показывают место, где надлежит остановиться и приветствовать василевса, – объяснял Эльге помощник логофета дрома. – Твоя светлость желает, чтобы тебя вели под руки?

– Меня не нужно вести под руки. – Эльге не хотелось выглядеть немощной, будто древняя бабка, которую не держат ноги, и она надеялась справиться без посторонней опоры – а к тому же брезговала теми безбородыми скопцами, которые намеревались ее вести. – Я смогу дойти сама.

Асикрит лишь покачал головой, но не стал ее разубеждать. А он-то знал, зачем заведен этот мудрый порядок!

Приемов на сегодняшний день предстояло целых шесть, из них Эльге придется участвовать в пяти. Кириэ Иису Христэ, фээ му!^[4] Лучше не думать, что станет с ее головой и ногами к окончанию этого дня. Разве что укрепит ее силы помазание святым миром, еще не смытое с тела. Ведь ей предстоит непростой разговор. Чтобы сохранить ясную голову, пожалуй, стоит поменьше глазеть по сторонам.

Уже в носилках Эльга опомнилась: надо было поблагодарить Савву за предупреждение. Он истинный друг ей, хоть и слуга василевса. Но Савва со своими помощниками возглавлял шествие, и сейчас она уже не могла ничего ему сказать.

* * *

Когда двадцать лет назад Эльга приехала в Киев, там еще жили два-три участника давнего посольства в Царьград Олега Вещего. Один из них, Лидульв, тогда уже старый и больной, почти не владел ногами, зато отличался гостеприимством, и целыми днями у него на дворе шла гульба. Лидульв часто рассказывал молодежи о Царьграде, о том, как русские послы посещали золотые палаты «василеса» и что там повидали. «Такое дерево стоит золотое возле места василесова, а на нем и веточки, и листики – все из чистого золота. А на каждой веточке птичка сидит золотая, у одних глазки смарагдовые, у других – из лала или еще какого камня самоцветного. На ступенях места царского стоят звери разные, и тоже все из золота! Василес платком взмахнет, скажет им – пойте! – птички поют, звери рычат, хвостами машут! Впереди у него сидят два золотых льва – это как псы огромные, с бычка ростом, а на шее у них такая шерсть растет густая, будто воротник из кудели…». Почти все время Лидульв был нетрезв, и его хоть и слушали с увлечением, но не верили. Птички золотые, да еще и поют! Псы в воротниках из кудели – тоже золотые, и рычат! Силен старик в уши заливать!

Торговые гости в Царьград ездили всякий год, но во дворце, пред лицом «василеса», русы бывали с тех пор только однажды: когда лет за пять до гибели Ингвара заключали с греками новый договор. Киевлян среди них имелось лишь трое, но Ивор и Вуефаст подтверждали: да, видели и птичек, и львов. Эльга все равно не верила. Такого же просто быть не может! Золотые вещи не способны шевелиться и петь! Скорее она поверила бы, что у послов рябит в глазах и шумит в ушах от окружающего великолепия. А может, от вина, что еще вероятнее. Очутившись в Греческом царстве, где даже рабам полагается по корчажке вина каждый день, русы даром времени не теряли, зато иные теряли разум и здоровье…

Уже здесь, в Царьграде, вспоминая рассказы Лидульва, Эльга думала, что старик-то, пожалуй, от всех чудес тронулся умом. Каменных львов она увидела еще на причале дворца Вуколеон, когда впервые прибыла на встречу с патриархом: они и правда походили на огромных псов с длинной шерстью на шее, но не шевелились и не рычали. Каменные же!

Но ох, какое спасибо ей сегодня пришлось сказать уже давно покойному старику Лидульву!

Мега Палатион, иначе Большой дворец… Сегодня лодьи, миновав устье Суда, пристали у ворот Святого Лазаря. Сами ворота, кстати сказать, были невелики и скорее напоминали калитку, хоть и снабженную косяками резного мрамора. «Боятся нам широкий путь показать», – сказал ей Мистина, помогая выйти из лодьи, и Эльга снова еле сдержала беспокойный смех. Чего доброго – придет к василевсу, смеясь, как дурочка.

Но ей хватило времени успокоиться: путь предстоял еще неблизкий. Миновали монастырь Святого Лазаря, и вестиариты во главе с Саввой повели русов вверх по склону горы, по лестницам белого мрамора, к южному входу во дворец. И сам этот вход не получалось окинуть взглядом. Треугольная белокаменная кровля вздымалась к небесам, почти сливаясь с облаками. Кровлю держали толстые колонны, а к высоченным дверям с изображением огромного креста вели ступени красного камня. Они думали: ну и громадина – дворец василевсов! По ступеням шли, держась друг за друга, чтобы не упасть от головокружения. А оказалось – это только крыльцо!

Перед входом посольство встречал папий – дворцовый управитель и хранитель ключей. Эту должность, как и другие при домашней жизни василевса, мог занимать лишь скопец. Эльга успела повидать их уже немало, но всегда с неловкостью смотрела на эти безбородые лица: ни мужики, ни бабы, не пойми что! За дверями гости расстались с вестиаритами; Савва на прощание сделал Эльге выразительный знак, желая удачи и победы. Она улыбнулась ему и повернулась к дворцу с таким чувством, с каким, наверное, князья-мужчины выходили на битвы.

Пройдя ворота, русы вновь оказались под открытым небом и застыли в недоумении: куда они попали? Вместо жилья перед ними лежал огромный сад, через который тянулась белокаменная гладкая дорога – хоть сорок человек в ряд пройдут. Она вела к трем высоким узорным дверям, и по сторонам сквозь зелень виднелись красноватые кирпичные стены, высокие окна с полукруглым верхом, купола, крытые блестящей на солнце бронзой, а по сторонам – длинные вереницы мраморных колонн обрамляющих двор галерей.

Оказалось, это только так говорится: дворец василевса. И даже Большой дворец. Это был не один дворец, а десятки пристроенных друг к другу дворцов, открытых и крытых дворов, церквей, ведущих вверх и вниз лестниц, облицованных камнем прудов, переходов и садов, понастроенных разными владыками за пять-шесть столетий. Во все стороны тянулись ряды столпов с резными навершиями, округлые своды, обрамленные узорным камнем, блистающие ворота, пестрые росписи… Куски неба над внутренними дворами сменялись разрисованными кровлями, живые люди – каменными и бронзовыми. Спутницы Эльги порой охали, не решаясь пройти через какой-нибудь двор, где все-все было выложено кусочками цветного стекла, которые складывались в картины, красочные на белом: звери, люди, птицы, деревья, плетенки из цветов и плодов! На сложные тонкие узоры робели ступить – казалось, сомнешь. Не верилось, что это не вышито шелком, а выложено прочным стеклом. Привозимые на Русь стеклянные бусины продают по кунице за каждую, а тут это сокровище ногами топчут! Женщины шли меленькими шажками, как по льду, и хватались друг за друга. От изумления и восхищения сбивалось дыхание, в животе что-то стыло, скручивалось и обрывалось. Если бы русы не прожили уже три месяца в палатионе, где все это имелось, пусть и в куда меньшем количестве, не повидали Святую Софию и другие роскошно отделанные храмы, то «теплого в порты» было бы не миновать…