– Я знаю, меня бабка учила! – Бережана из Роговеля замахала рукой, прося всех ее послушать. – Есть средство. Надо нам всем по горсти зерна со своего поля принести, посреди расходных дорог костер сложить и туда бросить. Тогда кто поля портил, у того у самого на поле весь хлеб погорит!

– Надо вот те колосья, что после ведьмы собрали, в горшок сложить и на печке варить! – вставила Немировна. – Если три дня варить, то ведьма сама прибежит!

– А я на Почайне нынче слыхала, что на расхождении дорог-то вся ворожба и творится! – Семчиха из Русаловки сделала большие глаза. – Видели люди, что там посреди дорог воткнут в землю нож огромный, черный, и видели, как бежали три бабы, то есть две бабы и мужик! До ножа добежали, через нож кувырнулись, и дальше побежали вепрями бурыми!

– На Почайне?

– На причалах, где купцы пристают. Там уж весь народ знает, все говорят!

– Две бабы и мужик? – переспросила Эльга. – Но Беляница одна!

– Видать, мать и отец помогать взялись! – сказала Немировна. – Такие же они злыдни, весь род их!

– Хватит, бабы! – решила Эльга. – Нынче на закате сделаем с вами оберег поля. Откуда злое дело началось, там и мы начнем, а дальше боги нам помогут.

* * *

На этот раз провожать княгиню к полю отправился сам Ингвар с десятком отроков. Но они остались за перелеском: как ни беспокоился князь, не нападет ли на жену ведьма в облике свиньи, мужчинам нельзя было видеть обряд, иначе пропадет вся сила. Зато с Эльгой пошла Ута, Ростислава Предславна, пять женщин Избыгневичей и еще кое-кто из знатных киевлянок. Все уже слышали про порчу и ведьму в облике вепря, всем хотелось посмотреть, как молодая княгиня будет справляться с этой бедой.

– Что там Свенельдич? – на ходу тайком шепнула Эльга Уте.

Мысль о том, как Мистина ведет свою часть, не давала ей покоя даже сейчас.

– Вернулся к полудню. И спать завалился.

– Где он был?

– Не сказал. Но одежда пахнет лесом.

Вот что он делал целую ночь в лесу? Порой Эльга в душе пеняла на кротость сестры, не задающей мужу вопросов.

Близился вечер, над полями пылал закат, золотя созревшую ниву. Солнце садилось за рощей, по голубому шелку простирались прямые лучи – словно руки, протянутые от неба к земле и предлагающие помощь.

Лошадь Эльга оставила с Ингваром и отроками, а на поле пошла с боярынями и тремя служанками. Княгиня сама несла старинный серп с костяной рукояткой: больше ничьи руки не смеют касаться святыни полянских нив. На месте ждали все женщины Радовекова сельца и три десятка старших баб со всей округи. Завидев княгиню, стали кланяться; Эльга кивала в ответ. При мысли, что все эти женщины – и все их домочадцы, то есть без преувеличения все племя полян – надеются на нее, как на саму Мокошь, способную избавить их от гибели урожая и голода, ей становилось весело. Пробирала приятная дрожь волнения, и оттого казалось, что тело становится невесомым. При каждом вдохе сила распирала грудь: вот-вот ноги оторвутся от земли понесут ее по воздушной тропе в золото заката…

В первый раз к ней сейчас пришло это чувство: будто в ней, как в сосуде, собирается сила всех женщин ее земли. А собрав эту силу, она словно опустила корень в почву и слилась с ее глубинами, полными неисчерпаемой мощи. Здесь простирались владения иного племени, и ее оскорбленные чуры не имели над ней такой власти, как в ее родном краю. При помощи этих женщин, этих неуклюжих баб и полногрудых молодаек в красных плахтах и белых намитках, она обретала помощь чужих чуров.

И это казалось чудом. Не диво, если к богам обращается князь, по прямой ветви родства происходящий от пращуров-основателей всего племени. Но в чужой земле пришлый властитель становился чем-то большим, чем даже старший сын старшего сына в сорока поколениях. Право на власть он не получает вместе с кровью отца и деда, а приносит в себе, получив его… от кого? От своих богов? От судьбы и удачи? В здешних краях первым это сумел сделать Олег Вещий. Его кровь текла в жилах Эльги, его удача была растворена в ней. И сегодня ей предстояло доказать свое право делом.

К тому времени как она встала украя поля, эта сила уже распирала ее, так что грудь казалась слишком тесной для дыхания. Эльга подошла к полю с восточного края, обращенного к Днепру. На ней была такая же сорочка и красная плахта, как на этих женщинах; в обрамлении белой намитки лицо выглядело старше и суровее. Положив наземь серп в рушнике, княгиня размотала намитку, освободила косы и расплела их – светлые волосы крупными волнами упали ниже пояса. Потом развязала пояс, отдала плахту Ростиславе, расстегнула застежку на вороте, сбросила сорочку к ногам и вышла из нее.

Бабы смотрели, как завороженные: казалось, из облика обычной земной женщины вдруг вылупилось, как из скорлупы, совершенно иное существо – неземное, вольноеи прекрасное. Молодая стройная женщина, обнаженная и окутанная волнами густых светлых волос, напоминалаполудницу – дух полевых наделов, что именно в таком виде является мужчинам во время отдыха на ниве и заманивает в игры, из которых мало кто выходит живым. Светло-русые волосы казались продолжением густых колосьев, движения стройного тела перекликались с колыханиемнивы. Они стали одним целым, и в этой женщине бабы видели уже не княгиню свою, а сам дух земли, явившийся их изумленным очам.

Связав кульком платок, Эльга повесила его себе на шею, так что кулек оказался за спиной. Взяла серп, повернулась лицом на запад и позвала:

– Мать моя, Заря Вечерняя! Мать моя, нива золотая! Будь цела!

Она поклонилась, и бабы тоже поклонились; опытные догадались повторить:

– Будь цела!

– Ведаешь ли, зачем мы пришли? Мой серп – воевода, – Эльга протянула к заре серп, держа его обеими руками, – ходит около города! Ходит, приговаривает, сильным словом огораживает! Велесу-Батюшке кланяется, – она поклонилась, – кланяется, приговаривает…

Она пошла вдоль северного края надела; наклоняясь, срезала серпом по три колоска: три бросала наземь, три складывала в кулек из платка у себя за спиной. И говорила:

– Охрани, Велес-батюшка, нашу ниву от ведьмы-порчельницы, пережинщицы! Наша рожь – как лес густа, как дуб толста! Из колоса – пирожок, из горсти – зерна мешок! Чтобы ветром ее не развеяло, солнцем не высушило, градом не выбило, дождем не вымочило! Нам – жать-пожинать, колос собирать, снопы возить, молотить, пиво варить, молодцев женить! А ведьме-злодейке – хлеба не жевать, в борозде лежать, камень глодать! Как руно овечье волохато, так буди моя нива житом богата!

– Буди! – по знаку старой Добротворихи закричали женщины, в самозабвении наблюдавшие за каждым движением княгини.

Изначально Эльгу учили говорить «как шуба у медведя волохата», но она не решилась призвать священного Велесова зверя – уж он едва ли теперь станет ей помогать.

Дойдя до конца восточной стороны поля, она вновь встала, вновь протянула серп в сторону заката и воззвала к Вечерней Заре, к Матери Мокоши. Все повторилось. С призывом к Перуну и Стрибогу Эльга обошла поле со всех сторон, замкнув круг. Дело было нелегким: требовалось не сбиться с шага, в лад выговаривая слова заговора, и не задеть серпом по собственным волосам, которые при наклоне падали на землю, лезли под руки и под ноги и вообще мешали. Жесткие усики колосьев задевали обнаженную кожу, и от этого пробирала дрожь; вечерний ветер, свободно овевавший все тело, будоражил и усиливал чувство отрешенности от земного и всего человеческого. Чтобы ступить на тропу богов, нужно сойти с людских троп, потому-то всякая важная ворожба творится без одежды. Клонясь, будто колос, Эльга сливалась с нивой и через себя передавала ей оберегающую силу богов. У нее получилось: она была будто сосуд, принимающий и изливающий. Увлеченная этим чувством, она почти не ощущала, как колют босые ноги комья земли и жесткие стебли. Она дышала заодно с землей и нивой, ее устами сами боги заклинали благополучие нив полянских.

А бабы едва вспоминали, когда нужно было подавать голос: стройное тело молодой княгини в облаке светлых волос было прекрасно, как солнечный луч, переносящий земле любовь и защиту неба. Даже ее несходство с ними стало казаться признаком избранности, особости той, что стоит над всеми женами полян и русов.

Вот Эльга дошла до конца последнего, западного края поля. Обернулась лицом к садящемуся солнцу. Собираясь на покой, светило стояло в приоткрытой двери своего небесного дома; казалось, Солнцева Дева обернулась на пороге и ждет, предлагая зайти в гости. И было чувство, будто можно одним шагом вступить на ее дорожку…Но куда же она пойдет? Вся земля Полянская – ее дом, ее хозяйство.

Закончив обряд, Эльга сняла со спины набитый колосьями кулек, передала Добротворихе и Видиборихе. Немировна тоже подскочила, протянула руки, но Эльга отстранила ее выставленной ладонью:

– Нет, ты не трогай. Эти колосья я заберу на Святую гору, а ты скажи мужу и сыновьям, что князь ожидает их в четверг. Тогда он решение вам объявит.

Ростислава и Соловьица, Избыгневова невестка, подали ей сорочку и плахту; на лицах боярынь тоже отражалось уважительное смятение. Пройтись голой вдоль поля может каждая, но не каждая может сделать это так, чтобы за внешним действием просвечивал высший смысл. Эльга оделась, служанки заплели ей косы, уложили и покрыли намиткой. Заболели оцарапанные ноги, и Эльга порадовалась тому, что поблизости ждет лошадь. От жестких усиков чесалось все тело, но она терпела, не показывая вида. Богини не чешутся…

– А как же с ведьмой-то будет? – решилась спросить озадаченная Немировна. – О ней-то что князь решит?

– О ведьме я жду вестей, – строго сказала Эльга, будто знала, чего именно ждет. – И когда их доставят, вы все узнаете.

«Все, что вам нужно знать», – слышалось за ее словами, и больше никто ни о чем не спросил.

Темнота уже смыкалась вокруг, когда бабы расходились. Иных, приехавших издалека, ждали на Днепре челны с сыновьями или внуками. Эльга вернулась в перелесок, где ожидал Ингвар с лошадьми и отроками. Она устала, но где-то в глубине сердца будто светился последний луч уходящего солнца.

И каждый, кто смотрел на нее, видел в ее лице тот отсвет закатной нивы.

– Ну, как все сладилось? – Муж шагнул ей навстречу.

– Хорошо, – только ответила Эльга.

– Ноги поцарапала?

– Да. И все чешется. Хочу в баню.

– Еще раз? Ты что! – Ингвар показала на дальнюю сторону неба, едва освещенную последними желтыми отблесками. – Дело к ночи, а ночью нельзя, банник задерет!

– А ты, князь русский, банника испугался? – поддразнила его Эльга.

Ингвар только хмыкнул.

Эльга вздохнула и зажмурилась, стараясь прийти в себя. Саднящие ступни очень кстати напоминали: не она стала богиней, а богиня ненадолго стала ею… Очень важно не упустить из виду эту разницу.

Но даже когда она уже села в седло и Ингвар укутал ее колени своим плащом, ее не покинуло чувство, будто она растет корнями в земле, как колос, однако это не мешает ей свободно двигаться. Даже наоборот, эти корни были… точно подземные крылья.

Вспоминая удивленные и почтительные лица баб, Эльга подумала: кажется, сегодня она еще раз стала княгиней полян.

* * *

На другой день справили зажинки. Эльга снова вышла в поле – теперь к Войниловичам, не пострадавшим от потрав. Кроме хозяек, пришли еще с десяток соседских большух: княгиня могла выйти только на одно поле, и они после вчерашнего жаждали начать жатву с ней заодно, хотя и на чужом поле, чтобы потом проделать то же самое у себя, как каждый год. Эльга уже знала, что княгиня Бранеслава, полянская жена Олега Вещего, обходила из года в год окрестные нивы по очереди, и те роды, к кому она являлась, считались особенно почтенными и удачливыми, будто к их житу прикладывает руки сама Мокошь. Эльга очень надеялась лет за десять заработать такую же славу.