В памяти всплыл вчерашний разговор с Сэмом. Подметальщик перекрестков. Клиффордс-инн. «Там, где законники. Эти твари дьявола». И еще припомнилось, как отец нес чепуху о моей матери и о женщине на кушетке, о том, как он закрыл ей глаза.

Я взял бумагу и расправил ее. Это был обрывок большого листа. На обрывке я прочитал: «Твизден, Уиндам, Рейнсфорд, Д. Я.».

Маргарет наполнила мою кружку.

– Его не было на прошлой неделе, хозяин.

– Уверена?

Она презрительно отмахнулась от вопроса, как он того и заслуживал.

Мой мозг по-прежнему боролся со вчерашними возлияниями. Я сощурился и попытался сосредоточиться на написанном. Сначала идут три имени. Затем два инициала. Д. Я. – такое известное имя, что достаточно инициалов?

– Принеси мне булочку и масла.

Она вышла. Я сидел и смотрел в пустоту. Клиффордс-инн. Обрывок бумаги, испачканный кровью. Имена. Меня привело в замешательство, что отцовский бред содержал какой-то смысл. Он и вправду набрел на юристов. Но бумагу он мог подобрать где угодно.

Дверь, ведущая во двор, открылась и закрылась. Послышались шаги в проходе к судомойне и стук костыля по мощенному плиткой полу.

На пороге кухни появился Сэм. Он кивнул в сторону судомойни и задней двери:

– Барти во дворе.

Я уставился на него.

– Он ничего у меня не получит. Рано еще, – едко заметила Маргарет. – Скажи ему, пусть после обеда приходит.

– Придержи язык, женщина. – Сэм повернулся ко мне. – Хозяин, это Барти. Подметальщик, который видел вашего отца. Вы велели его отыскать. Помните? В «Дьяволе»?

Внезапно я протрезвел, или мне так показалось.

– Веди его сюда.

– Лучше бы вам выйти, хозяин. – Маргарет наморщила нос. – Если соблаговолите. От него воняет.

– Дай ему какой-нибудь еды, – сказал я. – Вынеси.

– И вот что еще, сэр, – сказал Сэм. – Барти говорит, что видел вашего отца еще раз.

– О чем ты, черт возьми?

Голос Сэма звучал незлобиво:

– В пятницу утром. Как и в четверг.

Повисла тишина. Я разинул рот. Маргарет застыла, как статуя, со сковородкой в руке, когда нагибалась, чтобы поставить ее на огонь.

Я сглотнул. И медленно выговорил:

– Ты имеешь в виду прошлую пятницу? В день, когда мой отец умер?

Сэм кивнул.

– Он видел, что случилось?

– Он только вам скажет. От меня ему никакой пользы. Вы при кошельке.

Маргарет тихо простонала и поставила сковороду на огонь.

– Почему он раньше ничего нам не сказал?

– Его посадили за решетку за долги в тот самый день. Только вчера вечером его матушка собрала денег, чтобы вызволить его из тюрьмы.

Сэм направился по коридору во двор. Я последовал за ним. Через его плечо я увидел подметальщика, который сидел на краю колоды, в которую собирали дождевую воду. Он был закутан в грязный плащ, шляпа надвинута на уши. Скрюченный человек с землистым лицом.

Завидев нас, он вскочил на ноги и неуклюже поклонился. Потом снова закутался в плащ, будто хотел сделаться как можно более незаметным.

– Сэм говорит, ты видел моего отца в день, когда он умер, – сказал я. – И за день до того, как привел его сюда.

Барти закивал так неистово, что с головы слетела шляпа, обнажив плешь с коростой и редкие жирные волосы, ниспадающие до плеч. Он облизнул губы.

– Вы не потащите меня в суд, господин? Пожалуйста, сэр.

– Тогда скажи правду.

– Я ничего плохого не сделал. – Он переводил взгляд с меня на Сэма. У него были глаза собаки, которая боится, что ее побьют.

– Скажи мне, – потребовал я. – Беднее от этого не станешь.

– Все было как в четверг, господин. Он опять вышел из Клиффордс-инн на Флит-стрит. Он очень спешил и наткнулся на лоток с книгами. И продавец обругал его.

Сэм толкнул Барти локтем:

– Расскажи его милости остальное.

Барти поморщился:

– Он оглядывался. Будто кто-то его преследовал.

– Что? – выпалил я. – Кто?

– Этого я не видел, сэр. Ехала телега со стороны собора Святого Павла и карета навстречу из-под ворот. Я подумал: «Надо помочь старику, как я уже делал однажды».

– Надеемся, тебе это окупится, – сказал Сэм. – Все это можно опустить. Продолжай.

– Ну… – Барти посмотрел на меня, потом отвел взгляд. – Тогда это и случилось. Старик споткнулся и упал на дорогу перед телегой. Но я слышал…

Я схватил его за шиворот и потянул на себя. Мне хотелось его трясти, пока он не испустит дух.

– Что ты слышал?

– Его крики, господин. Его крики.

Я отпустил негодяя. Он рухнул на колоду. Меня трясло.

– Что было потом? – спросил я.

– Все движение встало. Я вышел на дорогу посмотреть…

– Нельзя ли чем-нибудь поживиться?

Он выдавил заискивающую улыбку:

– Он был еще жив, сэр. Все еще. Вокруг него собралась толпа. Он поднял глаза и увидел меня среди собравшихся. Ей-богу, он меня увидел, господин. Ей-богу. Он узнал меня. Я точно знаю. Он сказал: «…Грач. Где грач?»

– Грач, – повторил я. – Грач? Какой грач?

Барти уставился на меня.

– Я не знаю, что он имел в виду, господин. Но он точно был чем-то напуган.

– Что еще? – потребовал я.

– Это все, что он сказал, господин. Потом он преставился.

Позже тем же утром в дверь постучали. Сэм объявил, что это пришел портной для примерки.

Я чуть не забыл о встрече, возможно, потому, что мне не хотелось о ней помнить. Смерть – мрачная штука, хлопотная и дорогая, как и ее последствия. Но в глазах общества было бы неправильно, если бы я показался на людях без видимых знаков скорби.

Некоторые подобные знаки было легко устроить без особых трат. Перед похоронами я велел Маргарет сделать тусклыми металлические пряжки, нашить черный шелковый креп на ленту шляпы и намазать черным мои лучшие коричневые башмаки, включая подошвы, по совету Маргарет, поскольку они будут видны, когда я преклоню колени во время молитвы.

На похороны я взял напрокат траурный костюм, но мне нужен был собственный. В субботу я сходил к портному, он снял мерки, я выбрал материю, и мы обсудили фасон. Теперь портной пришел, чтобы устроить примерку и уговорить меня купить черный шелковый пояс как дополнение к новой одежде.

Когда с этими делами было покончено, в голове у меня прояснилось, а желудок почти вернулся в нормальное состояние, хотя одна мысль о хересе вызывала тошноту.

Смерть имеет еще одно последствие: она выбивает человека из привычной колеи, ввергает его в одиночество, когда он меньше всего этого желает.

Все это время, когда портной перестал чесать языком и удалился, наконец оставив меня одного, я не мог ни на чем сосредоточиться, кроме слова «грач». Ничто не могло отвлечь меня от этого.

Что мог я сделать? Обратиться к ближайшему судье и выложить перед ним факты? Что мог я сказать? Что полоумный старик забрел в Клиффордс-инн, после чего попал под колеса телеги на Флит-стрит. Подметальщик перекрестков рассказал, что перед смертью он сказал: «Где грач?»

Где здесь преступление? Против кого я могу предъявить факты? Но я что-то должен предпринять ради отца.

Нет. Неправда. Я должен что-то предпринять столь же ради себя, как и ради отца. В надежде облегчить горе и чувство вины.

Когда портной ушел, я отнес поднос с отцовскими пожитками наверх в его комнату. С постели уже сняли белье, остался голый матрас. Оконные шторы тоже сняли. Полы отдраили, а комнату проветрили. Маргарет была истовой домашней работницей.

Отцовская одежда лежала свернутой в шкафу. На вещах остался его запах, еле уловимый и тревожащий. Запах старого человека, плесневелый и знакомый. Он почти ничего не оставил после себя, кроме Библии и содержимого карманов.

Эта Библия была у него, сколько я себя помню. Это была Женевская Библия, перевод с древних языков, почитаемая пуританами. Когда его осудили за измену, он взял Библию с собой в тюрьму и постоянно ее перечитывал. Когда я был маленьким, он запретил мне ее касаться, чтобы не испачкать священный том грешными грязными пальцами. До сих пор я его слушался.

Теперь Библия была моей. Я отнес ее в гостиную и положил на стол, куда падал свет из окна. Перелистал страницы, хрупкие и потрепанные. Без отца книга потеряла свою важность. Конечно, это по-прежнему была Библия, священная книга, ценнее ее в мире ничего не было. Слово Божье. Я не оспаривал этого. Книга была насыщена мудростью, сутью святости. Но в то же время это была просто книга, небольшая, потрепанная, одна из десятков тысяч экземпляров по всей стране. Без отца она лишилась своего веса и ценности.

К задней обложке проржавевшей скрепкой был приколот свернутый бумажный лист. Внутри я обнаружил светло-каштановый локон, перевязанный красной нитью. Воспоминание обрушилось на меня, молниеносное и жестокое, как разбойник. «Рэйчел… как она грациозна, Джеймс, даже у себя на кухне. Знаешь, она грациозна, как лань».

Я потрогал локон, то, что осталось от моей матери, когда-то жившей, кого мой отец любил и желал. Я не мог себе представить, что он за ней ухаживал. Не мог представить, что родители были парой и молоды, моложе меня теперешнего. Но, похоже, ее молодой образ остался таким живым в его памяти, что заманил в Клиффордс-инн, заманил к законникам.

Отец их ненавидел. Законники были посланцами Сатаны, слугами Антихриста. Они помогли посадить его в тюрьму. Тем не менее его страсть к умершей жене лишила его страха.

Глава 6

Церковь Святого Дунстана на Западе была частично в строительных лесах. Она выступала на проезжую часть, отчего та сузилась, как бутылочное горлышко, перед воротами и выездом на Стрэнд. Лавки и ларьки сгрудились, будто искали защиты у стены южного придела, и загораживали бóльшую часть тротуара, затрудняя передвижение пешеходов. Пожар не разрушил церковь, но причинил ей значительный урон и закоптил каменную кладку, особенно в восточном крыле.

Вход в Клиффордс-инн находился в западном конце нефа, зажатый между квадратной башней церкви и стеной соседнего здания. Выстланный плиткой проход через церковный двор вывел меня к воротам. За ними открывался небольшой убогий двор, больший по ширине, чем по глубине, окруженный зданиями, разнившимися по размеру и возрасту.

Зал заседаний был прямо передо мной. Он занимал правую часть северного ряда. Дорожка привела ко входу в левой части здания. Там стояли люди и разговаривали вполголоса. Тут были юристы и их клерки, а также обычные граждане, как мужчины, так и женщины.

Никто не обратил на меня никакого внимания, словно я был привидением, когда я шел мимо них через арку в другой проход вдоль череды зданий, ведущий к другой арке. Там тоже было полно народу, хотя было намного тише, чем во дворе. Дверь в зал заседаний была справа. Она была закрыта. Перед ней стоял привратник со своим жезлом.

– Тише, сэр, – сказал он громким шепотом. – Суд заседает.

Я вышел через соседнюю дверь. И оказался в большем по размеру дворе, за которым находился сад. Налево, если пройти еще через одни ворота, располагалась Сарджентс-инн, а за ней Чансери-лейн, идущая на север от Стрэнда. Направо ряд домов, еще один двор и еще одни ворота, выводящие в переулок вблизи Феттер-лейн. Переулок был западной границей Пожара в сентябре прошлого года, но огонь оставил свои следы на обеих его сторонах. Одно из зданий пострадало – корпус внутри ворот в северной части двора. Крыша отсутствовала, и верхние этажи были частично разрушены.

В целом Клиффордс-инн производила впечатление обветшалой, словно престарелая бедная родственница, забытая всеми в углу возле камина. Но в картине общего запустения имелось одно исключение – кирпичный корпус, выходящий фасадом в сад, на дальней стороне почерневших руин.

Что говорил отец?

«Я следовал за ней через сад до входа в здание из кирпича».

Как странно! Еще одно зерно правды в бессвязной болтовне отца в тот последний вечер. Сначала место, где полно законников, теперь здание из кирпича в саду.