– Новый автомобиль плюс сумма, равная его покупке, от владельца мандариновых плантаций, – подвел черту Боря. – Миллионер же навесил другие номера и спокойно катался на «умершей» «Волге».

– Верно, – согласилась Валерия, – двойной шоколад. Мои родители никогда подобным не занимались. «Спим спокойно, потому что у нас чистая совесть. Нехорошо, когда тебе завидуют», – говорил папа. Жили мы на Тверской, из наших окон, как в стихотворении, площадь Красная была видна^[3]. И до сих пор мама там обитает. Меня не баловали. Домработница приходила два раза в неделю, стирала, убирала, готовила. Думаю, так рано родители не собиралась заводить детей. Возможно, хотели подождать, пока мама выйдет на пенсию – у балерин она обычно в тридцать семь – тридцать восемь лет. Но получилось иначе. Я появилась на свет, когда маме было двадцать – самый расцвет для танцовщицы. И тут нате! Беременность! Мама решила сделать аборт, побежала к гинекологу, а тот развел руками: «Срок четыре месяца с половиной. Операция под запретом. Конечно, можете найти Джека-потрошителя, который все сделает, но последствия непредсказуемы. Как организм отреагирует на варварское вмешательство? Чем заплатите? Дальнейшим бесплодием? Проблемами со здоровьем? Гормональными нарушениями?» Мама сначала не поверила врачу: «Какие такие четыре с половиной месяца? Меня не тошнит, настроение прекрасное. На соленые огурцы с вареньем не тянет, усталости нет. Месячные только сейчас прекратились! Живот не увеличивается». И пошла к другому доктору. Тот подтвердил слова коллеги, ответил на все вопросы. Течение беременности индивидуально, тошнота не обязательна, балерины каждый день испытывают огромные физические и эмоциональные нагрузки, поэтому усталость тела для них – просто привычная жизнь. Мышцы у танцовщицы стальные, удерживают живот лучше бандажа. Делать нечего, родилась я!

Валерия опустила голову.

– Откуда знаю об идее убить меня, нерожденного младенца? У родителей были бурные отношения, мама вспыхивает как спичка. Скажет отец фразу, которая жене не по нраву, она вмиг кричит: «Я тебя к себе не привязывала! Не думай, что нарочно забеременела, дабы выйти за тебя! Случайно получилось! Вообще не желала матерью становиться, когда надо танцевать! Пошла на аборт!..» – и всю историю выкладывала. А я всякий раз пугалась до жути! Убегала плакать в свою комнату. Один раз папа зашел, засмеялся: «Соседи приходили, у них с потолка вода льется. Всю нашу квартиру обошел – сухо. Заглянул в детскую – лужи на полу! Хватит рыдать! Кто тебя обидел?» – «Мама хотела меня убить», – ответила я. Отец сел рядом: «Неправда! Врет она! Почему? Не желает, чтобы я думал, что она страстно хотела семью и забеременела ради этого. Делаю вид, что верю ей. Успокойся, не собирались тебя жизни лишать. Но для твоей матери на первом месте сцена. Вот с этим тебе придется смириться навсегда».

Валерия пожала плечами.

– Папа оказался прав. Через четыре месяца после моего появления на свет мама возобновила репетиции! У нее железная воля, адское трудолюбие, было бесконечное желание стать звездой. А желание возиться с младенцем, кормить грудью отсутствовало. Меня, новорожденную, отдали няне Аде Марковне Гришиной.

Валерия посмотрела на меня.

– Вам, мужчине, трудно понять, какое счастье испытывает женщина, став матерью. Но есть представительницы слабого пола, которым ребенок вообще не нужен. Только не подумайте, что меня морили голодом, одевали в лохмотья. Нет-нет! Я жила в просторной детской, никогда не голодала, у меня были игрушки, книги. И любимая Ада Марковна. Я родителей почти не видела: папа с мамой часто уезжали на гастроли. Мечтала о щенке. Просила собачку у Деда Мороза, но тот упорно притаскивал кукол. Бабушка по линии мамы долго болела и скончалась, а вот дедушка, Георгий Семенович Николаев, меня любил, часто забирал к себе в загородный дом. Огромный трехэтажный особняк у него был, у меня в нем имелась детская. И ради меня дедушка завел щенка. Насовсем меня отправили к нему жить, когда я отметила пятилетие. Через год мама решила готовить меня в балетное училище. Меня привезли из деревни в Москву, нарядили в парадное платье, причесали, и мама привезла меня в какой-то дом. Там незнакомая женщина отвела меня в комнату с зеркалами и деревянными палками вдоль стены, попросила сделать несколько упражнений. Потом мы отправились домой. Мама почему-то рассердилась на меня, всю дорогу ругала, обзывала коровой. А когда после работы вернулся папа, кинулась к нему: «Никаких способностей! Ноги не балетные, фигура тоже. Ну кто мог подумать, что у нас такое „чудо“ родится!» Отец, как всегда, очень спокойно ответил: «Не каждой дано стать Одеттой-Одиллией. Завтра отведу ее к Сусанне Иосифовне. Возможно, подрастает гениальная пианистка, скрипачка или обладательница уникального голоса!» На следующий день я оказалась в большой холодной комнате, где милая бабушка нажимала на клавиши рояля, просила повторять звуки. «Хорошо, дорогая, – говорила она, – умница. Попробуй еще раз». Потом Сусанна Иосифовна попросила: «Знаешь какую-нибудь песенку? Исполни, пожалуйста». Я завела «В лесу родилась елочка». Когда мы вернулись домой, мать осведомилась: «Ну как?» – «Медведь нам на ухо не наступил!» – радостно ответил папа. «О-о-о! – обрадовалась супруга. – Сусанна ее возьмет?» – «Медведь Лере на ухо не наступил, – повторил отец, – он просто сел на девочку весь, целиком. Хмелева посоветовала отдать ребенка в плавание». – «Вот только спортсменки мне не хватало! – взвилась мама. – Все физкультурники – идиоты!»

Глава третья

Валерия усмехнулась.

– Уже говорила, что в пять лет меня отправили жить на дачу к дедушке Георгию, отцу мамы, и мы с няней в Москву долго не возвращались. Уж не знаю, каким образом родители договорились, но я стала ходить в сельскую школу. В классе было двенадцать человек, никто не блистал талантами и успехами в учебе. А вот меня учительница Елена Васильевна похвалила: «Лерочка лучше всех читает вслух». У меня от таких слов прямо крылья выросли. Детей за партами было немного, педагог могла каждому уделить время. Я освоила арифметику, начала писать без ошибок, стала получать четверки, а порой пятерки. И главное! У Елены Васильевны был муж Сергей Петрович Волков – художник, иллюстратор детских книг. Он вел у нас рисование. Мне предмет не особо нравился, потому что неинтересный. Стоит ваза, надо ее запечатлеть. Я быстренько все на бумаге изображу и сижу, скучаю. Один раз педагог сел около меня: «Знаешь, Лерочка, у тебя определенно есть талант. Но, похоже, тебе неинтересно заниматься. Прими совет. Попросили изобразить вазу. Скучно, да? А ты представь, что она живая. Какой у нее характер? Внешность? Кто вазочка по профессии? Пофантазируй. И нарисуй такой сосуд». Я призадумалась, вернулась домой, взяла альбом и придумала семью ваз. Папа полный, в костюме, мама стройная, в платье, дочка у них есть, на один бок кривая. На следующий день Сергей Петрович увидел мою работу, пришел в восторг: «Леруся! Да ты готовый художник!» Этими словами он словно кран отвернул. Я начала запоем рисовать, просто утонула в мире фантазии. У меня появилась страна, где жили сковородки, чашки, ложки, тарелки, стаканы, каждый предмет со своим характером.

Валерия сложила руки на груди.

– Один раз Сергей Петрович взял мои работы, куда-то уехал. Вечером Ада Марковна уложила меня в кровать. На улице жара, в детской открыто окно. Спать совсем не хотелось, я лежу, смотрю в потолок и вижу: лужайка, на ней веселятся забавные собачки с крыльями. Щенки-феи! И в голове вдруг голос заговорил: «В Стране Радости живут необыкновенные животные».

Рассказчица улыбнулась.

– Учтите, мне тогда только восемь лет было, недавно первый класс окончила. Писать уже умела, но буквы выводила медленно. А голос такой настойчивый, он рассказывает, рассказывает… Я вскочила, села за стол, начала рисовать то, что слышала. Сижу у распахнутого окна, и тут бас Сергея Петровича: «Неудачно съездил!» – «Эмилия вас выгнала?» – осведомилась Ада Марковна. «Ну, не так грубо, – засмеялся мужчина, – интеллигентно избавилась. Рисунки смотреть не стала, объявила: „Валерия полностью лишена какого-либо таланта, никаких иллюзий в отношении этого неудачного ребенка не имею. Вот Мариус – тот другой, он все мои надежды оправдает. Крошка совсем, а ясно: гениален“». У мамы с папой, оказывается, сын родился, назвали его в честь великого балетмейстера Мариуса Ивановича Петипа. «Не знаю, почему Эмилия дочь терпеть не может, – вздохнула няня. – Лера хорошая. Ну, неуклюжая немного, слуха музыкального нет. Но это не повод ребенка без конца шпынять! И она замечательно рисует, у малышки есть творческая жилка. Просто мать ее не любит».

Рассказчица сложила руки на груди.

– Я уже поняла, как ко мне мать относится, она открыто неприязнь показывала. Отца тоже нельзя было назвать ласковым. Он меня до отъезда к дедушке никогда не обижал, не целовал, хороших слов не говорил. Но и не ругал, не кричал на меня, как мать. Просто чаще всего не замечал меня. Да и дома редко был, постоянно на гастролях. Но я не страдала от такого отношения старших. Рядом были Ада Марковна и дедушка Гео! Имя «Георгий» я не сразу стала выговаривать, сократила его. Иногда к нему приезжала дочь Леокадия – мамина сестра, моя тетя Лека. Она мне говорила: «Не переживай, если кто-то начнет смеяться, что ты не понимаешь математику. Я не выучила таблицу умножения, но это не помешало мне по всему миру с гастролями летать и везде овации собирать. У каждого свой талант. Ты не танцовщица, ты художница!» В Москву мы вернулись, когда я окончила второй класс. Очень не хотела уезжать, но пришлось, потому что сельскую школу закрыли. Чтобы дальше учиться, пришлось бы ездить в Москву. Вставать в пять утра, чтобы успеть на первую электричку. Не знаю, как Аде Марковне удалось уговорить маму, но в августе мы перебрались на Тверскую. С Сергеем Петровичем я связь не потеряла, звонила ему постоянно – у него дома был телефон. Волков часто приезжал в Москву, приходил во двор нашего дома, смотрел мои работы. Он же посоветовал после окончания школы поступать в Строгановку. Но маму мои успехи на ниве художника не радовали. Она полностью растворилась в Мариусе. Вот он оправдал все ее надежды: обладал стопроцентным музыкальным слухом, поступил в балетное училище. Мать взахлеб рассказывала всем о талантах мальчика. Меня же она без устали ругала. Но я привыкла к брани, воспринимала ее как припев. А вот отец!

Валерия улыбнулась.