Тот стоял чуть поодаль и столь знакомо склонил голову набок, заложив руки за спину, что от невероятного сходства едва не перехватило дыхание. Они были невероятно похожи: ростом, фигурой, острыми скулами и даже формой бровей. От матери Артуру досталась лишь упрямая ямочка на подбородке, в остальном же он был почти точной копией Канцлера, и было немного странно, почему этого никто до сих пор не заметил. Впрочем, и тут Флор усмехнулась, все искуственнорожденные были словно далёкие клоны друг друга.

Тем временем, даже заметив странную и неестественную улыбку на лице своей заключённой, Канцлер не подошёл ближе, а всё так же издалека задумчиво рассматривал её перепачканное грязью, потом и кровью лицо. Только пальцы, кожа на которых больше напоминала расплавленный и застывший по форме кисти тончайший пластик, на мгновение сжали расшитый золотом край алой мантии и тут же его отпустили. Канцлер резко кивнул тюремщику, и тот, наконец, отпустил Флор, коротко поклонился и вышел из камеры. Щёлкнули замки на тяжёлой двери, и они остались одни.

Стараясь не издавать лишнего шума, Флор осторожно отцепила от прутьев уже прикипевшую к ней ладонь и, насколько позволяла узкая клетка, отступила от центральной решётки. Канцлер холодно улыбнулся.

– Итак, ты знаешь, – медленно произнёс он. И взгляд его серых глаз приковывал к себе сильнее, чем вонзившиеся в руку шипы. – Давно?

– О чём? О том, что Артур ваш сын? Или о том, что у вас вообще есть ребёнок?

– Первое.

Флор поморщилась, но вздохнула и ответила:

– С ночи после приёма.

Последовала пауза, пока Канцлер медленно оглаживал кончиками пальцев острый подбородок, но затем снова сцепил за спиной руки и задумчиво посмотрел на Флор.

– Ты сделала анализ.

Она молча кивнула.

– Как?

Флор отвела взгляд, не желая выдавать своих секретов, но успела заметить оскал Канцлера, который, похоже, сам догадался. Либо он знал обо всём изначально, потому что сделал шаг вперёд и теперь с каким-то упоением рассматривал окровавленные шипы на прутьях решётки.

– Почему ты ему не сказала?

– Это не моя тайна.

– Но могло бы быть твоим преимуществом в борьбе за власть в Городе. В борьбе со мной. Будь ты хитрее, мы бы стояли на равных. Не сомневаюсь, ты бы сумела бы правильно донести эту правду. Так что у тебя был бы Артур. А у меня… – И тут Канцлер развёл руками. – А у меня целый Город. Как ты думаешь, кто победил бы?

– Никто.

– Вот как? – тёмная с проседью бровь Канцлера удивлённо взмыла вверх, и он встал ещё ближе к клетке. – Почему?

– Город – инструмент, созданный для защиты. Он не может убивать. Это вы извратили его своими ложными постулатами. Вы сделали из убежища тюрьму, в которой властвуете единолично. Я не хочу такого.

– А чего же ты хочешь? Ты и беглые сепаратисты, которым давным-давно место в камерах переработки. И не говори мне, что веришь в светлые идеалы Стивена Джонса. Он предал самое святое – Город, а значит, легко предаст и всех вас.

– Вы пытаетесь воззвать к моему разуму?

– К добродетели, – осклабился Канцлер, и Флор криво улыбнулась в ответ.

– Любимое слово подонков, – пробормотала она.

– Что, прости?

– Добродетель. Мораль. Нравственность. Честность. Равенство. Правила, – медленно проговорила она, подходя почти вплотную к решётке. – Каждый из вас взывает именно к этому. Вы лицемерно насаживаете подобные этим слова, словно бусины, на свои речи, прикрывая ими гнилые нити, из которых сшито ваше нутро. Стивену хотя бы хватает мужества открыто говорить о своих целях.

Канцлер криво улыбнулся, но взгляд его оставался холодным, и Флор поёжилась. Однако следующие его слова едва не вынудили расхохотаться.

– Ты довольно бодро говоришь для измученной заключённой.

– Просто я ничего не жду, – прошептала Флор. – А когда нечего ждать, то бессмысленно экономить силы.

– А смерти? Смерти ты тоже не ждёшь? – с любопытством спросил Канцлер. Кажется, он был действительно заинтересован.

– Я уже мертва, – пожала она плечами. – «Тифон» и правда работает.

– Ах, ты знаешь и о нём.

Флор не ответила. К чему плодить очевидные реплики? Так что она прикрыла глаза и почувствовала, как дрожат от слабости колени. Её качнуло, плечо налетело на очередные шипы, и тело дёрнулось от разряда тока. Если честно, умереть хотелось прямо сейчас, но… Послышался шелест ткани, пока Канцлер делал вокруг её клетки то ли круг почёта, то ли просто разглядывал. Наконец он проговорил:

– Ты умна. А ещё опасно дерзка. Я понимаю, почему Артур хотел сохранить тебе жизнь. Ты могла бы добиться многого.

– Разве? Я не гражданин, не женщина, даже почти не человек в ваших глазах.

– Ну, ты ещё можешь завещать свои гены науке, – весьма скабрезно ухмыльнулся Канцлер.

– Ради чего? Чтобы вы подменяли ими ущербные репликации своих генетических вырожденцев?

– А разве ты не хочешь что-то оставить после себя? Разве не это топливо для твоей личной войны… с режимом? Со мной?

– Я не воюю с вами, – покачала головой Флор. – Я вообще ни с кем не сражаюсь. Всё, что я бы хотела, – подарить Городу жизнь в любом её проявлении. Проросшее семечко. Цветок. Проклюнувшуюся среди ваших идеальных камней на площади перед Башней крошечную травинку, чтобы показать, какой должна быть жизнь. Вот это, а вовсе не кусок ДНК.

– Даже один сорняк может уничтожить целую экосистему. Общество. Тебе ли не знать, ведь поэтому мы и убиваем таких, как ты.

Флор покачала головой.

– Мир изменился. Я была за пределами Города и знаю, что ваша идеология – ложь.

– Это способ выживания!

– Разве? Смерть – это «Милосердие», – сардонически протянула она, но закашлялась и покачала головой. Сплюнув опять пошедшую из лёгких кровь, она чётко произнесла: – Чушь. Смерть – это смерть. Жизнь – это жизнь, и они не терпят подмены понятий. Но вы хотите держать Город в страхе, потому что без него от вас ничего не останется. Вы будете не нужны.

Повисло молчание, словно Канцлер обдумывал услышанное, а Флор подвинулась так близко, как только могла, и взялась за один из прутьев, не обращая внимания ни на шипы, ни на разряды.

– Вы так кичитесь идеальными генами, и так ненавидите подобных мне. А знаете почему? Потому что на самом деле вы такие же. Как бы вам ни хотелось вытравить из себя малейшее напоминание о вашей сущности, природу не обмануть. Она умнее вас, а потому вы навсегда останетесь просто людьми. Ничем большим. И именно поэтому вы трусите. Вы боитесь «человека» внутри себя самих, потому что человек не может радоваться чужим страданиям, это против нашей природы. И как бы вы ни обряжали нас в серое, ни вымарывали любые цвета, ни вырезали ген из нашего разума, это не поможет. Сострадание – основа любого существования, и вы прекрасно знаете, что в Артуре, оно сильно, как никогда. Всегда было. Как и в вас, пока вы сами не убили его в себе. Но мантия не сможет скрыть всего, Канцлер. А потому вам не спрятаться за ней, когда придёт время встретиться лицом к лицу со своим сыном. Вы ведь боитесь его…

Флор прервалась, когда в её горло совершенно неожиданно и неестественно стремительно впилась мужская рука, которая словно прошла сквозь торчавшие из решётки шипы, не заметив преграды. Движение Канцлера было выверено до миллиметра, а старческие пальцы сжали шею так сильно, что та едва не затрещала. В глазах потемнело. Сопротивляться было бессмысленно, но Флор всё равно инстинктивно вцепилась и заскребла грязными обломанными ногтями по чёрному жёсткому рукаву военного кителя. «Как у Артура», – немедленно всплыла в мозгу мысль, когда пальцы зацепились за знакомую серебряную пуговицу, ну а следом пришло неизбежное осознание. Увы, даже спустя столько лет Алекс Росс оставался лучшим Карателем, что когда-либо рождали лаборатории Города. И поняв это, Флор перестала сопротивляться и закрыла глаза.

Её смирение вырвало изо рта Канцлера едкий смешок. Сжав напоследок сильнее, он отпустил и прошипел:

– Ты и правда умна, а значит будешь вести себя так, как я скажу.

– Мне положено молчать? – хрипло фыркнула Флор и потёрла саднившее горло, однако взгляд, которым наградил её Канцлер, вынудил замереть. Что-то тревожно сжалось внутри, когда она посмотрела в его совершенно спокойные серые глаза.

– Тебе положено умереть. Причём, умереть так и тогда, когда я тебе прикажу, – ровно проговорил он и одёрнул задравшийся алый рукав. –  А до тех пор ты будешь жить, как и всё твоё дурацкое Сопротивление, которое существует лишь потому, что я позволил этому случиться.

– Вам так нравится чувство опасности? – с издёвкой протянула Флор, хотя внутри всё отвратительно переворачивалось от какого-то неясного чувства. То ли от брезгливости, то ли от досады на собственную недогадливость. Плакат не врал, они в Городе и правда все как на ладони…

– В тот день, когда Канцеляриат казнил твоих родителей, Флоранс Мэй, их детище превратилось в кусок мяса, которым все эти годы я дразнил голодного пса. И мне стоило больших трудов, чтобы он не сожрал вас раньше времени. Но теперь время пришло. Стивен Джонс должен был стать образцовой приманкой, однако у меня появилось нечто получше.

– Артур не животное!

– Разве? Не ты ли только что гордо вещала о роли природы? – с лёгкой насмешкой поинтересовался Канцлер и наклонился вперёд, когда Флор промолчала. – Тогда приготовься стать агнцем на заклание в пищевой иерархии. Ты знаешь, кого за это благодарить. Право слово, она сделала всё, чтобы я заметил тебя!

Руфь…

Канцлер хохотнул и уже было отвернулся, явно сочтя разговор оконченным, когда Флор всё же не выдержала:

– Артур узнает. Однажды это неизбежно случится, и что вы скажете ему тогда? Как объясните? Как оправдаетесь, что убили его мать? Что он сам её убил? – торопливо прошептала она, и Алекс Росс остановился. Он слегка повернул голову, но так и не посмотрел в сторону Флор. Впрочем, сердце всё равно пропустило удар, когда она заметила такой знакомый, хоть и искажённый возрастом профиль.

– Я скажу, – медленно начал Канцлер, – что смерть – точно такая же неизбежность, как голод, жажда или необходимость дышать. У клеток в наших телах нет моральных дилемм, они просто запрограммированы умереть в определённый момент, что и делают без чувства жалости и сожаления. Город – такой же организм, а значит, нам положено умирать вовремя.

– Этого маловато для утешения…

– Плачет ли сломанный меч? Страдает ли от зарубин на своём теле, от того, что его край затупился? Нет. Он молча отправляется на переплавку, а затем возвращается в старую рукоять. Так будет и с Артуром.

С этими словами Канцлер покинул яркую белую комнату, а Флор обессиленно опустилась на колени, не замечая, как царапают ступни шипы. То, что её больше не било током, она поняла лишь когда тюремщик поднял вверх клетку. В последний раз иглы проскребли по спине, кто-то грубо дёрнул Флор вверх и потащил к выходу.

В камеру её бросили уже в полубессознательном состоянии. Она не знала, в какой момент ей стало плохо. Наверное, когда яркий свет ламп сменился на мрак коридора, в голове что-то щёлкнуло, и Флор закричала. Она орала так истошно и громко, не в силах остановиться, что тюремщику пришлось хорошенько ей врезать. Только тогда, ударившись головой о какой-то незамеченный выступ, Флор замолчала, молча дошла до своей камеры, возвращение в которую так напугало, забилась в угол и надолго затихла.