Было неприятно, а в тех местах, которые особенно тщательно досмотрели, ещё и больно, но всё это не шло ни в какое сравнение с общим состоянием потерянности. Нельзя бояться бесконечно, и после ареста Мессерер, какое-то время Флор казалось, что она навсегда избавилась от этой эмоции. Просто… перегорела. Но прямо сейчас он cнова сворачивался внутри липкой змеёй. И оставалось только молиться какому-нибудь божеству, чтобы никто этого не заметил, потому что в Городе было строжайше запрещено: сожалеть, сочувствовать и, конечно, бояться… В общем, ощущать именно то, что в итоге делало человека человеком. Так что Флоранс принялась усиленно тереть себя щёткой, стараясь не вызывать подозрений. Она уже и так наболтала на целую статью выговора, и удивительно, почему Хант это стерпел. Видимо, она действительно им нужна.

Когда кожа уже горела от жёсткого ворса и мыла, наконец, пришла команда заканчивать. Флор с облегчением сполоснула сероватую пену, от которой тело будто покрыло невидимой плёнкой, вытерлась безворсовым полотенцем и взяла протянутую ей стопку одежды и обувь. Такую же белую, как у других служащих.

– Эту процедуру вы будете повторять каждый раз, когда нам потребуетесь, до тех пор, пока ваша биота не уравняется с биотой лаборатории, – проговорил Каратель, в то время как Флор одевалась. – В раздевалку есть другой вход. Им и будете пользоваться.

– Повторять всё, включая досмотр? – перебила она.

– Только если мы сочтём это необходимым.

– А как часто я буду нужна?

– Вы сами нам это скажете, – пришёл странный ответ, и Флор нахмурилась.

Тем временем её надзиратель ступил в одну из незамеченных ранее ниш, что своим белым цветом сливалась со стенами, и на него обрушились клубы странно пахнувшего пара.

– Дезинфектор, – пробормотала Флор, кожу которой мерзко стянуло после специфических процедур. – Почему со мной так было нельзя?

– У вас слишком много открытых участков кожи, – последовал ответ, и Каратель направился в сторону выхода. – Идёмте, пора обозначить ваш фронт работ.

Под звук тяжёлых шагов они ступили в пустой коридор, и голову Флор овеяли показавшиеся невероятно холодными сквозняки. Это было странное чувство. Она потянулась было огладить свой совершенно лысый череп, но…

– Не трогайте. Старайтесь вообще ни к чему не прикасаться.

И рука опустилась сама, словно на неё надавили.

Они шли не так долго, как хотелось бы Флор, которая мечтала оттянуть момент неизбежности. Но за вторым поворотом коридор вдруг резко закончился, и она замерла, не в силах поверить в то, что увидела.

Больше всего это напоминало вольеры, где за полупрозрачными дверями сидели, стояли или лежали женщины. В том, какого пола были заключённые, Флор не сомневалась не только из-за их лиц, которые немедленно повернулись к вошедшим, но, скорее, из-за контуров их странных фигур. Те просвечивали сквозь матовую часть стеклянной стены, которая, с одной стороны, создавала хоть какую-то иллюзию интимности, а с другой, не скрывала совсем ничего. И это, наверное, было первым, что бросилось Флоранс в глаза. Она обвела помещение ошарашенным взглядом, мысленно считая, сколько камер было заполнено. Добравшись до пятой, Флор споткнулась на чёрной фигуре, что слишком контрастно выделялась на фоне вездесущего белого цвета, и медленно выдохнула. Артур Хант, который стоял, по привычке сцепив за спиной руки, поднял голову и чуть склонил набок, будто рассматривал вошедших. Его маска призрачно бликовала свинцовыми контурами.

– Раз вы здесь, предположу, что сюрпризов не обнаружено, – заметил он, чуть растягивая слова, и жестом отпустил её конвоира. Хант подождал, пока стихнут в глубине коридора шаги, а потом отвернулся. – Добро пожаловать.

Респиратор выдал смешок, но Флор промолчала. Она старалась не смотреть по сторонам, но глаза сами скользили по камерам, в которых шевелились фигуры. Кто-то из женщин подошёл чуть поближе, кто-то равнодушно уселся на расположенные у противоположной стены койки, и Флор видела только их мутный контур.

– Могу я узнать, что происходит? – спросила она, усилием воли отводя взгляд от одной из… заключённых? Подопытных? Её живот прижимался к стеклу, и Флор никак не могла перестать пялиться на видневшийся тёмный круг.

– Теперь да.

Хант огляделся, словно раздумывал с чего бы начать, а потом медленно двинулся вдоль камер, отчего Флор пришлось последовать за ним. И только многолетняя привычка прятать эмоции помогла сделать первый шаг. Колени задрожали, но она стиснула зубы и вынудила себя идти рядом.

– Как я вижу, искусственное деторождение более не устраивает Канцеляриат, – произнесла Флор, возможно, излишне отрывисто. Но к горлу начинала подступать тошнота.

– Не совсем. Это пока только лаборатория. Эксперимент, который проводит сейчас Канцлер, начался ещё до вашего и моего появления.

– Но зачем?

– Мы в настоящей службе Регулирования Единообразия Населения. В центре Воспроизводства, и здесь выводят новых людей, – коротко ответил Хант и, заложив руки за спину, остановился у одной из камер, которая напоминала больничную палату. – Разработанный сразу после катастрофы первыми генетиками план оказался не столь идеальным, как все надеялись. Искусственная сегрегация населения вкупе с лабораторным отбором генов привела к нежелательным мутациям, которые начали появляться независимо от степени очистки генов.

– Вы имеете в виду… ген сострадания? – Флор нервно сглотнула.

– Не только. У них падали показатели здоровья, уровень умственной активности…

– Но данные статистики говорят об обратном!

Хант неожиданно замер и повернулся к едва не налетевшей на него Флоранс.

– Это официальные данные, – тихо произнёс он, и в его голосе послышалась пренебрежительная усмешка. – Вы же не думали, что мы подвергнем население Города опасности сомнений?

– Нет, – прошептала она, глядя прямиком в визоры маски.

– Город должен работать, как единый слаженный механизм. Если одна шестерёнка даёт осечку, высок шанс, что сломается весь аппарат. – Они двинулись дальше, явно вознамерившись обойти по кругу всё большое помещение. – Поэтому первые учёные хотели подчинить себе каждый этап. Чтобы выжить, населению и Городу нужна была регулярная ротация здорового населения. И поскольку человеческое существо морально слабо, было решено избавиться от мук совести, которые неизбежно привели бы к волнениям, бунтам и, как следствие, всеобщей гибели. К сожалению, со временем стало ясно, что человеческий геном довольно упрям и…

– На каждое действие он отвечает противодействием, – снова перебила Флор, которая слишком задумалась, чтобы вовремя прикусить язык.

– Верно.

– Это основная форма защиты от факторов извне. Мир не любит стерильности и пытается заполнить её всеми доступными способами. Чем «чище» ген, тем агрессивней ответ. Поэтому вы решили…

Флор почувствовала, как холодеют руки. Они же не хотят сказать, что выводят здесь… Что занимаются…

– Мы имитируем естественную эволюцию, – буднично отозвался Хант, и Флор затошнило. – «Усыпляем» бдительность генома и ускоряем процесс. Поэтому мы подвергли вас таким процедурам – исключаем малейшую возможность непредсказуемого влияния.

– Абсурд. Нельзя внедрить ген помидора лишь натерев человека помидором!

– Вы можете принести на себе ненужный вирус или бактерии, что внесёт непоправимые изменения. Работу придётся начинать сначала. Нам нужны лучшие.

– А…

– Бракованные? Уничтожаем.

Хант снова остановился и повернулся к Флор, которая сама не понимала, как ещё не бьётся от безысходности о прозрачные стены этой «лаборатории». Бесчеловечно. Это просто бесчеловечно! Апогей цинизма. Люди не звери! Не лабораторные мыши!

– Думаю, вам будет интересно знать, кто автор и вдохновитель этой идеи, – вдруг заметил он.

– Вряд ли.

– Отчего же? – Хант слегка наклонил голову вбок. Верный признак, что он внимательно наблюдал. – Всегда надо помнить о тех, кто работал на благо Города. Их имена выписаны на стенах Башни, а Руфь Мессерер была, без сомнений, гениальным генетиком…

Флор медленно подняла взгляд, и мыслей в голове не осталось. Руфь? Он сказал: «Руфь»? Чёрные визоры маски пялились, казалось, в самую душу, словно пытались считать эмоции. В ушах зазвенело, перед глазами поплыли цветные круги, а Хант продолжил:

– Наш эксперимент начался более тридцати лет назад. И именно Мессерер, в своё время, придумала систему отбора для кандидатов. Вы понимаете, о чём я?

– Генетические карты, – едва ворочая языком пробормотала Флоранс, мир которой так громко трещал по швам, что она почти не слышала Ханта.

– Совершенно верно. Мы запретили естественное размножение, которое вносило слишком много искажений в просчитанную эволюционную цепочку, и каждый год тщательно отбираем кандидатов. Сейчас идёт работа со вторым поколением, третье, по мнению наших генетиков, должно закрепить выведенную мутацию. Ну а это, – он обвёл рукой помещение, – наши лучшие экспериментальные образцы. Будущая основа, которой вы и будете заниматься.

Флор взглянула на одну из камер, где по-прежнему, прижавшись большим животом к стеклу, стояла одна из подопытных, и почувствовала, как неистово колотится сердце. Оно забилось так сильно, что единственное рабочее лёгкое закололо от безрезультатной попытки вздохнуть. Флор попросту не могла. Пыталась, молча хватала ртом воздух, но тот словно жёг пересохшую от волнения гортань. Впервые в жизни Флор чувствовала полную безысходность.

– Чем… чем именно занималась Мессерер? – едва слышно спросила она и сама не поняла, как смогла это сделать.

– Ей принадлежит идеология и разработка методики. Скажем так, она была нашим гением. Автором «генетического совершенства». Всем этим, включая меня, но не вас, мы обязаны именно ей.

Хант полупочтительно-полушутливо склонил голову, словно отдавал дань уважения памяти собственноручно казнённой женщины, а Флор почувствовала, что её сейчас вырвет. Взгляд снова скользнул по светлым камерам. Это всё сделала Руфь? Она? Женщина, которую они боготворили? Которая была для них светом, верой… надеждой? Но как это возможно? Как вообще с этим потом можно жить?!

– В последние годы она занималась исключительно теоретическими исследованиями. И, видимо, слишком увлеклась. Тем не менее на работе лабораторий это не скажется.

Не скажется… Значит, они будут продолжать.

– Что вы хотите получить в конце… экспериментов? – сипло спросила Флор отвернувшись и вдруг ощутила горечь на языке. Она сглотнула, а потом вдруг с каким-то истеричным смешком вдруг подумала, что вот так ощущается на вкус предательство. Руфь… Руфь! Что ты наделала? Почему? Флор не понимала, как не понимала, что должно будет случиться, чтобы она смогла это простить. Невозможно. Слишком бесчеловечно!

– Процветающее общество, – тем временем с лёгким налётом электронного удивления ответил Хант, и Флор едва не расхохоталась.

Ах, конечно. Всеобщее благо! О! Это было идеальное преступление, где жертва была же его исполнителем. Ведь, на самом-то деле, люди никому не нужны. Только масса, которая обеспечила бы существование Города. Замкнутый круг из рождения, жизни и смерти, у которого нет ни цели, ни смысла. Как у самой Флор… Но она-то была обречена ещё до рождения! А они… Она снова обвела взглядом камеры и поняла, что не справится. Просто не вынесет. Никогда! Она никогда…

На плечо опустилась тяжёлая рука в чёрной перчатке, и Флор вздрогнула.

– Ваши обязанности довольно просты. – Хант встал так близко, что можно было рассмотреть контуры глаз за стеклом визоров. – Дайте нам сверхчеловека.

– Почему я? Моим делом всегда была только ботаника! – Флор облизнула пересохшие губы, чувствуя себя загнанным в угол крысёнком. Собственно, она таким и была.

– Вас рекомендовала Мессерер. – И маска опять чуть наклонилась, ещё больше приблизившись к Флор.

– Но…

– Она была хорошим генетиком независимо от… политических убеждений. Надеюсь, вы не хуже.

Респиратор с шумом выдавил из себя воздух, и Флор на секунду зажмурилась.

– Так что, вы согласны?

И вопрос в его голосе звучал лишь формальностью. Флоранс отвела взгляд.

– Зачем вы спрашиваете? Выбора ведь всё равно нет…

Давление на плечо исчезло, и Хант, развернувшись, направился в сторону выхода.

– Выбор есть всегда, – бросил он. – Хотя теперь он весьма тривиальный. Жить и принести пользу Городу, или же умереть. Видите, всё очень просто.