– Я буду лучше, но мне нужно страну с любопытным солнцем, которое будет постоянно подглядывать за мной.

«У нее, конечно же, были свои тараканы в голове. Однако уничтожить их значило потерять свою привлекательность».

– Знаешь, что самое ценное? С тобой мне всегда хотелось быть женщиной.

– То есть?

– Ты всегда понимал, когда мне хотелось. «Он всегда был моим датчиком, который определял степень шизофренизма общества и меня в целом, – закрепляла свои слова мысленно Шила. – Если мне за него становилось неудобно, значит, я была таким же, как и все, равнодушным, закрытым, убогим членом этого самого общества, неспособным идти к другим измерениям, кроме веса, роста и счета в банке». Больше всего ее беспокоило, что она, независимая и самодостаточная, была к нему неравнодушна, понятия не имея, каким асфальтом можно было устранить эти неровности души.

– Конечно, все время быть придавленным впечатлением от твоей груди.

– Ты хоть когда-нибудь можешь быть серьезным?

– С тобой нет, не могу. Твой воинственный дух меня веселит.

Он шептал ей что-то на ухо, словно в микрофон, а она только улыбалась тихо, словно завороженная публика.

– Давно ко мне не подходили так близко.

– Поэтому я подъехал.

– Наехал.

– Я не настолько жесток. У меня шипы. Хотя женщины так и норовят под колеса. Вчера встретилась одна.

– И что?

– Хочу жениться.

– А что за спешка?

– Боюсь передумать.

– А ты не бойся.

– А я уже боюсь, потому что ты все принимаешь превратно, особенно если я начинаю на эту тему шутить.

– Значит, не смешно.

– Я боюсь тебе что-то говорить про других женщин.

– Короче.

– Короче, вчера чуть не наехал на одну. Она в наушниках, дальше телефона не видит и не слышит.

– Наличие жаркого солнца при полном отсутствии личной жизни.

– Я так и подумал.

– Думать надо меньше.

– То есть давить? Я не настолько жесток. У меня же шипы.

– А ты до сих пор не переобулся? Уже лето скоро.

– Думаешь, снега больше не будет?

– Мужчины тоже безумны по весне или это единичный случай?

– У мужчин есть тормоза. А вот у вас – нет. Что ты скажешь о безумии женщин в разгар весны?

– Каждой крыше свой навигатор.

* * *

Живые розы в горшке, которые подарил ей Артур, быстро отцвели. «Почему же недолги некоторые любови», – подумала про себя Шила. Она обрезала ветки, надеясь, что кустик разродится вновь через некоторое время, так и случилось. У одной из веток появился бутон, который медленно рос, пока не взорвался одной долгожданной красотой, одним бархатным чувством прекрасного. Шила внимательно любовалась цветком, даже подумывая пересадить его в горшок побольше.

* * *

– Вчера ходила в бар. Хотела разменять одиночество на мужчину.

– Ну и как?

– Нет у них.

– В пятницу надо было идти, чего ты в среду решила? Или тебе нужен был посредник?

– В посреднике не нуждаюсь, субботник не помешал бы.

– У меня в квартире тоже бардак, – соврала Шила, озираясь на чистоту и порядок своей квартиры. Звонила ее подруга Джульетта.

– Зато у тебя в голове порядок. Тебе не надо ходить с объявлением на лбу: «Меняю однокомнатное одиночество со всеми удобствами на кусок пляжа с мужчиной. Меняю одиночество на мужчину или отдам в добрые руки свое одиночество»…

– А ты пиши честнее: «Меняю одиночество на кофе, кофе на мужчину. Коньяк не предлагать, уже был. В противном случае напьюсь». Из серии: если в баре нет приличных мужчин, продолжай потягивать мартини, приличные мужчины – они появятся.

– Ну прямо про меня. Меня тут как раз пригласил один выпить вина. Я отказалась.

– Не понравился?

– Мне хотелось начать красиво, с кофе. Я подумала, что не могу с незнакомым мужчиной сразу вино. Кофе не способно говорить, но познакомить может, а винище сразу потащит сама знаешь куда.

– Знаю. Шампанское знакомит на раз, вино – на раз-два, водка – на троих, кофе – на всю жизнь.

– Вот-вот, домой шла пешком. Иду по Дворцовому, остановилась, смотрю вниз, там холодная бездна, будто под мостом протекает сама фригидность. Думаю, прыгнуть, что ли.

Шила задумалась, убрав телефон от уха. С ней тоже такое случилось, но лет ей тогда было восемнадцать, а не двадцать восемь, и это не было похоже на бегство от одиночества, скорее – от безответной любви.

На шее ночи болтался полумесяц. Ночь приняла ислам. Она смотрела то на воду, то вода на нее, то на Шилу, для девушки все тоже было одного цвета, абсолютно все, даже дома, даже люди, даже мысли. Все рано и поздно переживают периоды мостовых. На мосту, как на грани между жизнью и смертью, на перемычке, между двумя этими берегами, такими разными, если мыслить в частном порядке и такими одинаковыми, если разглядывать картинку, а скорее даже фотографию, фрагмент из жизни, вставленный в альбом Вселенной, в портфолио планетарного масштаба. И это уже не Инстаграм, уже Инстатонна незапечатленных моментов, тем самым более ценных.

– Я тебе дам прыгнуть. Нева-то в чем виновата? – очнулась она и отпрянула от собственности.

– Я тоже решила не загрязнять.

– Короче, заходи после работы, разделю твое одиночество.

– Ты знаешь, что такое мимикрия?

– Умение приспосабливаться.

– Ты приспособилась к своему одиночеству?

– И похоже, скоро начну получать удовольствие. Это меня за прошлые грехи наказывают.

– Да какие у тебя грехи. Дура. Лучше скажи мне… – пыталась переключить подругу на другую тему Алиса и не находила ее.

– Что сказать? Эй, ты там не уснула?

– …С чем у тебя ассоциируется весна?

– Ну, с чем. Белые ночи, влюбленность, дача, рассада,

– Понятно, каждый сезон на те же грабли. Воскресенье выдалось скучным, она стояла у окна и слушала, как на деревьях лопаются почки. У девушки был абсолютный слух, когда она ждала его звонка.

– Любовь, ревность одиночество, любовь, ревность, одиночество. Ты права, каждый год одни и те же грядки.

– Никогда никого не ревнуй, это делает тебя уязвимой.

– Я понимаю, у язвы свои взгляды на внутренний мир.

– Да, береги свой желудок. Все язвы и гастриты от этого.

– Сыра хочется, а он в мышеловке.

– Почем сыр в мышеловке?

– Ой, дорого. Ты сама знаешь.

* * *

– Что показывают? – сел я на колени к жене и обнял ее шею. В руке ее вместо пульта была телефонная трубка, которая все еще хранила тепло состоявшегося разговора.

– А, ерунда всякая. Ты как так незаметно пробрался.

– Интересно?

– Тяжеловато.

– Ты про меня или про фильм?

– Про обоих.

– А что за кино?

– «Ничего нового». Он смотрел на нее так долго, так испытующе, что бедняжка успела за это время влюбиться, остыть и даже возненавидеть.

– Счастье слишком быстро входит в привычку, войдет, покрутит своим розовым хвостом, а тот возьми и отвались. Приделывай его обратно, не приделывай – все б/у.

– Счастье – это когда нигде не болит и во всем прет.

– Ну мало ли у кого что не прет. Это житейское. По виду он уже не мальчик, я бы сказал дед. Откуда взялась ненависть? – всматривался Артур в старика на экране.

– От его бессилия. Он несчастен. Половое бессилие губит в нем все мужское.

– Я же говорю, что все дело в хвосте.

– Он, как баба, закатывает скандалы, пытаясь всю вину сложить на нее, на свою женщину. Самый простой способ для этого – ревность.

– Я вижу. Утро застало его врасплох… в одних трусах, – снова посмотрел я на экран и намеренно сполз по ногам Шилы на пол.

– Я вот все думаю, если к твоим ногам падает мужчина, это сила земного притяжения или неземного обаяния?

– Это от голода. Что у нас на ужин?

– Коньяк. Я уже начала его есть.

– Проблемы?

– Апатия.

– Еще бы, такие фильмы смотреть – нахватаешься всякой вирусни, – дотянулся я до пульта, который лежал на диване, и вырубил старика. – И хватит уже париться по мелочам!

– Это все, что ты мне можешь сказать?

– Нет, это все, что ты должна научиться делать. – Я смотрел на небо.

* * *

Прошло еще несколько часов, за которые мы успели приготовить еду, я занимался мясом, Шила – салатом, выпить по бокалу красного, поговорить о том о сем, поужинать, сложить посуду в раковину, просмотреть в Инете личное, разобрать постель, снова включить и выключить телевизор.

– Хочу в Италию.

– У меня есть для тебя сюрприз.

– На море поедем?

– С чего ты взяла?

– Я море задницей чувствую.

– Айвазовский, что ли?

– При чем здесь Айвазовский?

– Он тоже рисовал море, стоя к нему спиной.

– Это точно про тебя, – засмеялась Шила. – Сначала ты мне рисуешь море, а потом разворачиваешься тылом ко мне и сладко спишь.

– Финский залив тебя устроит?

– Как сахарозаменитель, – ответила она, отвернулась от меня, потом долго лежала в задумчивости. По дыханию я слышал, что не спит. Я ее понимал. Она хотела уйти под парусом в море, а я предложил перейти его вброд.

– И вообще, мне нравится Рерих, – подтвердила она мои опасения.

– Это где?

– Не где, а кто.

– Ты думаешь, я не знаю этого художника. Я хотел узнать, насколько далеко.

– Это в Индии, в Гималаях. Я раньше думала, что в жизни так ярко, как на его картинах, не бывает. Оказалось, бывает. В долине цветов.

– В Индию часов девять лететь. Ты же знаешь, мне категорически запрещено летать, даже пассажиром.

– Я знаю, от этого мне еще больше не спится. Все какие-то мысли.

– Перевернись на другой бок.

– А смысл?

– Покажи проблемам прекрасную задницу.

* * *

Черные жемчужины с синим отливом усыпали дно леса. Будто рассыпалось чье-то великое ожерелье. Кто-то рассыпал, а мы собирали. Лисички, выпутываясь из лап зеленого меха, светились от счастья, что наконец выбрались наружу. Словно мать-и-мачеха легли они, одушевленные победой, на мягкий ковролин под высокими соснами. А здесь мы с ножичками. Артур с Шилой гуляли по лесу, сосредоточившись на грибах и чернике. Богатый воздух, щедрый на кислород, то и дело накатывался волной на легкие, оставляя там частичку своей жизненной необходимости, продлевая жизнь как минимум еще на вздох. Иногда я останавливался, наблюдая, как ловкие пальцы Шилы собирали с веток ягоды в небольшое зеленое ведерко. Особенно крупные она закладывала, словно в ломбард, в свои губы. Я любил ее так, что мне и не снилось. Мне снились совсем другие дела. Сон на новом месте всегда был проблемой для меня. Воспоминания, как катушка спиннинга, который я взял с собой и уже успел покидать, разматывались на бесконечные метры жизни, потом сматывались обратно. Маленькая золотая рыбка болталась на поводке. Словно испытывая судьбу, я безжалостно выкидывал ее в пучину, полную хищников и прочих опасностей, не давая ей полной свободы, управляя ею, то и дело подматывая обратно, тем самым возвращая себя на круги своя. Целью всякой человеческой рыбалки было поймать рыбу покрупнее, среди камней и коряг зацепить нечто большое и прекрасное.

– Ты слышала, как кто-то у соседнего трейлера рыгал с утра? – вырвала неожиданным вопросом меня из чистоты Лапландии Шила.

– Нет. Я, видимо, уснул на тот момент.

– Вчера хорошо посидели.

– Кто?

– Кто-кто? Мы.

– А, я все думаю о бедняге, которому было плохо с утра.

– Что за дурацкая привычка аккумулировать в себе негатив?

– Ты снова о парне? – засмеялся Артур. Он подошел к березе, которая чудом затесалась среди сосен, и обнял ее.

– Я тебя сейчас ударю, – замахнулась на меня Шила зеленой улыбкой ведра.

– Не ревнуй, ягоды рассыплешь. А ежик был классный. Никогда не видел таких ручных. Я понимаю: утки, голуби, но чтобы ежик за колбасой приходил… Он, наверное, больше нас съел.

– Может, он для детей старался. Они же кормят ежат, отрыгивая.