Прячу лицо в руках, жалость к себе ощущается солью на языке.

– Все, – шепчет Марк. – Ну, ты как?

– Нормально. Спасибо. А теперь выйди, пожалуйста.

– Ты правда не выносишь, когда тебя жалеют?

Ком в горле все растет, не могу ответить.

– Ди, – зовет Марк.

– Я в порядке! Мне нужно закончить с ужином и все убрать, а ты мешаешь! Уходи! – срываюсь на крик, но он едва ли звучит решительно.

Стук сердца замедляется, Марк нежно поглаживает мою лодыжку. И он не уходит, а подступает ближе. Тепло его тела и тонкий аромат сандала окутывают со всех сторон.

– Так сильно болит?

– Адски, – шепчу я.

– Приложим холод, должно помочь.

Марк отступает, хлопает дверь морозильной камеры, а через минуту ноги касается приятная прохлада. Смотрю на Рождественского сквозь пелену непролитых слез и произношу настороженно:

– Ты странно себя ведешь.

– Да ну? Дима сказал, что ты отрубила себе палец.

– И ты решил меня спасти?

– Тащусь по расчлененке.

Сдавленно усмехаюсь и стираю слезы со щек. Даже если он и правда ведет себя странно, мне это почему-то нравится.

– Во второй стопе осколок. – Я подтягиваю ногу. – Вытащишь?

– Эй, ребят, – тихо зовет Дима из-за двери. – Ну как там? «Скорую» вызывать?

– Только если тебе, – отвечаю я, глядя на побелевшее лицо брата, заглядывающего в комнату. – Дим, иди лучше приляг.

– Может, нужна помощь?

– Нет! – отрезаю я.

– Почему?! – возмущается Дима. – Почему ему можно, а мне нет?! Я думал, мы… мы…

Сжимаю руки в кулаки, царапая ногтями мраморную столешницу.

Потому что не он оставил меня одну, когда был нужен больше всего. Не он ночами пропадал, пока я рыдала в подушку. Не он сказал, что мы больше не семья. Я научилась справляться сама. Научилась! А теперь что? Снова поиграем в заботливых родственников?!

Не произношу ни слова, но, кажется, Дима все чувствует. Он опускает взгляд и тихо скрывается за дверью. Тонкая боль пронзает ступню, и Марк показывает мне окровавленный осколок.

– Готово.

– Спасибо. Ты можешь…

– Зря ты с ним так.

Не могу сдержать ядовитой усмешки и пихаю Марка носком в живот, заставляя попятиться:

– Так иди и пожалей. Ему сейчас это больше нужно.

– Ты ведешь себя, как сука.

– Почему же как? Я и есть она, Марк. Разве Дима не говорил? Не предупреждал?

Он недовольно качает головой, поджимая губы, и бросает беглый взгляд на закрытую дверь:

– Ты думаешь, что он плохо к тебе относится, винит в чем-то, но это не так. Он…

Мышцы шеи и лица сводит, словно по венам пустили электрический ток. Я пыталась вести себя нормально, но то, как все тут ему чуть ли не поклоняются, выводит из себя. Ну конечно, Дима всегда был хорошим, а вот я… Заливисто смеюсь, толкая Марка еще дальше:

– И ты тоже? Защищаешь друга? Это так мило, сейчас расплачусь! А знаете что? Лучше мне вас оставить. Позовите Соню, батюшку, президента и все вместе, дружным хороводом…

– Хватит! – грозно произносит Марк.

– А что не так? Я же хочу, как лучше.

– Лучше бы вам…

– Что?! Ну что?! Поговорить?! Волшебные силы откровений! – Машу руками в разные стороны, будто раскидываю по комнате пыльцу фей. – Дайте мне надежду! Спасите от обид!

– Ты больная.

– А вы все такие здоровые, обрыдаешься, – цежу я, спрыгивая на пол, и морщусь от физической боли, которая подогревает душевную.

Прохожу мимо стола, голова пустая. Вместо сердца комок эмоций, пульсирующий, как гнойный нарыв. Взмахнув рукой, бью по тарелкам, закуски сыплются на пол. Лучше бы я не приезжала. Лучше бы продолжала жить так, как жила. Мне было спокойно. Я была счастлива без всей этой чепухи родственных обязательств! Мы все были счастливы!

Выхожу в холл, ступни скользят по плитке, но я не смотрю вниз, чтобы не видеть кровавые следы. Дверь все ближе, тянусь пальцами к ручке.

– Куда собралась?!

Глава 6

POV Диана

Голос брата больше похож на вой ветра на вершине горы. Прикрываю глаза, губы дрожат в улыбке. Оборачиваюсь, прижимая подбородок к плечу:

– Вещи заберу завтра. Спасибо за теплый прием.

Дима широким шагом пересекает холл, а я распахиваю дверь, уже собираясь переступить порог.

– С ума сошла?! – кричит он и вытягивает руку, перекрывая мне проход. – Хочешь заразу в рану занести?! Никто тебя не выгоняет!

Дима так похож на отца, когда злится. Морщина на лбу, один глаз прищурен больше, чем другой. Сжимаю зубы, гневное дыхание опаляет ноздри.

– Отойди!

– Нет! Этот трюк больше не сработает! Хватит уже сбегать!

– Дима, мы не будем…

– Нет, будем! Давно пора это сделать. Я так же, как и ты, пережил развод родителей! Так же, как и ты, потерял отца! Хватит строить из себя единственную жертву! Хватит убегать, оставляя после себя долбаное чувство вины!

– Чувство вины?! Ты мне об этом говоришь? Ты?!

Шарахнув дверью так, что вибрирует пол, смотрю на брата, едва разбирая его облик из-за черных пятен перед глазами.

Через стену гремели строгий голос мамы и приглушенное ворчание отца. Треск, глухой стук. Громкий крик, а за ним оглушающая тишина. Я влетела в родительскую спальню, слезы бежали по щекам. Тумбочка была перевернута, отец сидел на полу, схватившись за голову, а маму трясло от злости. Она посмотрела на меня и прошипела, наклонившись над отцом: «Такое детство ты хочешь для своих детей? Чтобы они засыпали под скандалы каждую ночь? Этого добиваешься?» Она была готова ударить его, и я кинулась к папе на грудь, заливаясь слезами. «Не надо, мамочка. Не надо», – лепетала я. Через четыре дня отец собрал вещи и ушел. А еще через день Дима кинул в меня подушкой, потому что ему надоели мои слезы, и сказал: «А че ты ноешь? Это все из-за тебя. Если бы ты не лезла постоянно со своими соплями, они бы помирились».

Все из-за тебя.

Эта фраза оставила такой глубокий след, что он до сих пор не затянулся. И я не знаю, что с ним делать и как лечить, зато научилась игнорировать. Смирилась. Мы все смирились.

– Мне было четырнадцать, Диан. Четырнадцать! Ни ты, ни я тогда до конца не понимали, что происходит!

– А мне было девять! И ты был тем человеком, словам которого я верила! Человеком, который обвинил меня в том, что это я разрушила семью! Ты первый от меня отказался!

– Неправда! Это ты замкнулась! Жалела только отца! Ты не хотела верить, что это он во всем виноват! Не хотела даже слушать! Ты сбегала к нему при первой возможности, а после его смерти вычеркнула нас из жизни, превратив в соседей! Он промыл тебе мозги! Настроил против нас!

– Он любил меня! – хлопаю Диму по груди, отталкивая. – Единственный из всей нашей гребаной семейки! И он меня ни в чем не винил, в отличие от тебя!

– Он любил только свои колеса, а ты единственная, кто его за это не осуждал, – хмурится Дима. – Он был болен, Диан. Был опасен.

Кровь гудит в ушах, внутренняя борьба усиливается. Слезы капают с подбородка, а ком в горле вызывает тошноту. Я не могу в это поверить. Не хочу. Дима снова пытается настроить меня против отца. Вот от чего я уехала, от чего сбежала. Здесь я снова становлюсь маленькой, слабой, виноватой, никчемной.

– Он… он…

– Нет! – яростно выпаливает брат, шагая ближе, и тычет в меня пальцем. – Не смей снова его выгораживать! Ты уже не ребенок, хватит капризов! Только представь, чего натерпелась мама! Как ей было тяжело! Ты все время злилась на нее, обвиняла, а она всего-то пыталась нас защитить!

– Ему тоже было тяжело! – верещу я не своим голосом. – Вы его бросили! Отвернулись! Выбросили, как ненужную…

– Замолчи! – Дима трясет руками, его напряженные пальцы медленно сжимаются в кулаки у лица, будто он пытается удержать злость. – Ты повторяешь одно и то же. Повторяешь его слова. И ты наказываешь нас, мстишь за него. Когда мама сломала бедро…

– Это тогда, когда ты назвал меня эгоистичной сукой? – хмыкаю я, язык горит от горечи.

Дима вздрагивает, в его светлых глазах сверкает молния:

– Ты вела себя именно так! Даже приехать не захотела! Лучшая дочь, ничего не скажешь! Зато сейчас примчалась…

– Так вот в чем дело?! Я дважды сука, потому что приехала не ради вас?! – Запрокидываю голову, безумная улыбка жжет болью уголки рта. – Что-то не припомню, чтобы ты или мама хоть раз за семь лет приехали ко мне. Хочешь, расскажу, как я две недели пролежала в больнице с сотрясением? А знаешь, кто сидел у моей койки? Конечно, нет! Ты вообще меня не знаешь!

– Почему ты не позвонила? Я бы… я…

– Что, Дим? Ты бы приехал?

– Ну-у-у…

– Ну что? Говори. Ты ведь этого добивался, чтобы мы поговорили и высказали все обиды. Должно же стать легче. Давай! А лучше я начну. Когда отца не стало, мама сутками пропадала на работе, а ты бесконечно тусовался. Я была одна. Постоянно! И, представь себе, тоже болела, попадала в неприятности, но решала свои долбаные проблемы сама! Чего вы от меня теперь-то хотите, а?! Родственных чувств?! Благодарности?! Я отплатила за все хорошее, оставив вас в покое! Не надо заливать про то, что я вас бросила! Вы сделали это первыми!

– Потому что нам всем было больно! – от крика Димы закладывает уши, живот сводит болезненной судорогой. – Всем, черт возьми! Зависимость отца и последствия коснулись каждого. Ладно ты тогда этого не понимала, но сейчас-то, Ди… Сейчас! Думаешь, одна его любила? Одна страдала? Мы все это проживали, каждый, как мог. А одиночество и отстраненность ты выбрала сама. До тебя попросту было не достучаться.

Тяжелый вздох слетает с губ, взгляд плывет, а ноги слабеют. Покачиваюсь, Дима подходит ближе, и дрожь пронзает кожу тонкими ядовитыми иглами.

– Не трогай меня! – грубо отбрасываю его руки.

– Вот видишь. Это ты от нас отказалась. Запретила жалеть себя, любить, скучать. Мама говорила, это пройдет со временем, но… ничего так и не изменилось. Мы все еще для тебя злодеи, а он хороший.

Опускаю голову и прижимаю пальцы к вискам. Боль в груди заставляет забыть о поврежденном пальце и вообще обо всем. Улыбка отца, запечатленная в памяти, кажется такой яркой, такой доброй. Я помню его теплые руки и колючую бороду, царапающую лицо, когда он целовал меня в щеку.

«Мое солнышко… в мире нет ничего важнее, чем ты».

«Никто нас не разлучит, Ди. Я всегда буду твоим папой».

«Я рядом, родная. Не плачь. Сильно болит? Сейчас полечим, и все пройдет».

Воспоминания тускнеют с каждым годом, а скорбь от потери, наоборот, разрастается. Она заставляет придумывать иные варианты развития событий, искать возможный выход, давит на причины и следствия, заливая рану разъедающим плоть чувством вины. И я уже не помню, сколько мне лет, не знаю, где нахожусь. Гной так и сочится, возвращая туда, где я не хочу быть, но наивно мечтаю остаться там, чтобы все исправить.

– А что, если ты был прав? – шепчу я. – Что если бы я не лезла в их ссоры…

– Нет, Ди… все не так… – сбивчиво отвечает Дима.

– Если бы мама не выгнала его, то она… она бы ему помогла. Если бы ей не нужно было защищать нас, то…

– Ох, черт. Ди, только не говори, что ты считаешь себя… Нет. Нет! – тверже произносит Дима. – Здесь нет твоей вины. Просто… просто каждый из нас справлялся с трудностями по-своему, и способ отца был самым тупым.

– Почему? Почему он начал принимать?

– Не знаю. Даже предположить не могу.

Дима замолкает, и я не без труда поднимаю голову, чтобы посмотреть ему в глаза. Вспышка воспоминаний слепит на пару мгновений. Белая полоска пены из уголка сухих губ, расслабленная кисть, свисающая с края дивана.

– Я ведь позвонила тогда тебе. Мне нужна была помощь.

– Ди… – обреченно выдыхает Дима, и его щеки белеют от того, как сильно он сжимает зубы. – Я… я испугался.

Стираю слезы с лица и прижимаю ледяные пальцы к щекам на пару мгновений, чтобы привести себя в чувство: