…по площади этой он ходил потом часто, то сопровождая Грэхарда, то в одиночку. Не всякий день, но достаточно часто там сидел именно тот самый музыкант со свирелью – и Дерек, если у него имелась свободная минутка, обязательно останавливался послушать тоненький голос щемящего напева. В звуках свирели, на его вкус, было что-то чарующее – особенно в протяжных тягучих мелодиях, когда тонкая и невесомая нота, срываясь с изящной деревянной трубочки с резьбой, легко воспаряла к небу. Свирель тоскливо плакала в руках своего хозяина, и Дереку слышалась в этом плаче тоска по родине, по умершим близким и по Богу – та глубокая и надрывная тоска, которую он запрятал в самую глубь своей души, не позволяя себе размышлять о ней и погружаться в неё, чтобы не сойти с ума от боли и сожалений.

Дерек был единственным в своей семье, кто выжил. Всех забрал страшный пиратский набег – отца, мать, сестрёнку, дядек и их семьи, среди которых Дерек особенно любил маленького троюродного братишку…

Дерек один выжил – чтобы стать рабом в чужой стране. Здесь ему, правда, повезло: купивший его ньонский принц был хоть и жёстким человеком, но не злым по натуре, и Дерек даже скорее чувствовал себя при нём верным помощником, а отнюдь не рабом. Он был бы даже доволен, пожалуй, своим нынешним местом, если бы не эта глубинная тоскливая боль, которую вытаскивала со дна его сердца наружу умелая свирель музыканта.

«Если бы научиться играть самому, – подумал однажды Дерек, – то я мог бы сам выразить это чувство игрой, и, наверно, оно перестало бы так меня мучить».

Мысль была очень соблазнительна – но Дерек знать не знал, где бы такую свирель раздобыть и, тем более, как научиться на ней играть. Со вторым, впрочем, он пытался разобраться, поглядывая на музыканта: как быстро и ловко он загораживал пальцами дырочки на своём инструменте, как мягко и легко порхали эти искусные пальцы над свирелью! Дерек пытался имитировать такие касания на обычной палке – и с удивлением обнаружил, что дело, казавшееся таким лёгким вприглядку, не так-то просто, когда берёшься за него сам. А проблема ведь была не только в пальцах и невзятых аккордах! Нужно было ещё и дуть! Правильно набирать воздуху, выпускать его с нужной силой! Дерек внимательно наблюдал за тем, как укутанные сетью морщинок губы музыканта плотно сжимают мундштук свирели – но так и не сумел понять, когда же он умудряется набрать свежую порцию воздуха! А в этом, должно быть, весь секрет успеха!

Ах, если бы у него была хоть самая простенькая свирель, чтобы он мог попробовать сам и разобраться в том, как это делается, на практике!

Но свирели не было, и не было денег – рабам жалование, конечно, не полагалось. Дерек считал, что ему грех жаловаться: кормили его сытно и вкусно, одежда была новой и добротной, обувь – крепкой и удобной, все вещи заменялись в срок, так ещё и Грэхард, покупая что-то себе – те же книги – мог под хорошее настроение и ему чего-то взять.

Но не бегать же за принцем с просьбою купить ему свирель?

Дерек аж покраснел и закашлялся от подобной идеи. Ему сделалось стыдно, гадко и неловко от одной только мысли, чтобы попросить о чём-то Грэхарда – тем более, о такой бессмысленной ерунде. Дерек считал, что и так обязан Грэхарду по гроб жизни, потому что только по той причине, что принц выбрал тогда себе в ординарцы именно его, эта самая жизнь сложилась весьма неплохо.

Великолепно даже – если сравнивать с другими альтернативами, которые предлагает рабский рынок Ньона.

Нет, докучать Грэхарду и выглядеть неблагодарным совсем не хотелось, поэтому Дерек подключил смекалку и решил смастерить для начала дудочку из подручных материалов.

Подобрав подходящий сухой полой стебелёк, он устроился однажды вечером на кухне – там был нож – и принялся ковырять в стебельке дырочки. Получилось, может, не очень красиво и ровно, но крайне похоже на то, что он видел у музыканта на площади. Проверить звук, правда, сразу не получилось: Дерек не решился опробовать свою самоделку в доме, опасаясь потревожить слуг, стражу и самого Грэхарда.

Дом, в котором ньонский принц остановился во время своего путешествия по соседней стране, был невелик, и шанс перебудить своим свистом всех был весьма высок.

Спал в ту ночь Дерек ужасно: постоянно вертелся и проверял свою самодёлку, которую взял с собой в постель и спрятал у подушки. Ужасно хотелось проверить её поскорее – но утром будут многочисленные дела… может, перед обедом? Грэхард в это время тренировался с мечом, вполне возможно, что ординарец ему будет не очень нужен…

На счастье Дерека, на другой день всё сошлось удачно: Грэхард и впрямь отправился перед обедом на задний двор в компании Брайта, не оставив никаких распоряжений.

На всякий случай чуть отойдя от дома, Дерек достал, наконец, свою дудочку, и осторожно в неё подул.

Звук получился ломкий, шершавый, с каким-то присвистыванием, – но это был звук! Нерешительный, зыбкий, дрожащими нотами рассыпающийся в воздухе и не складывающийся даже в подобие напева – но звук! Настоящий, даже отдалённо похожий на то чудо, которое выходило из-под пальцев музыканта!

Ободрённый неожиданной удачей Дерек тут же принялся экспериментировать, пытаясь повторить то, что подсмотрел, и с восторгом заметил, что у него выходит что-то пусть весьма отдалённо, но похожее! А значит – есть шанс отточить этот навык и научиться!

Таким счастливым он не чувствовал себя уже давно – и, воодушевлённый, принялся тренироваться в свободное время с упоением и упорством. Да, на его самоделке совершенно не получался тот лёгкий, чистый, свободный звук, который каждой нотой воспарял к небесам – но этот шершавый, грязноватый по звучанию свист вполне соответствовал чувствам Дерека, которые так же шершаво и болезненно свербели внутри его сердца. И он, в самом деле, находил успокоение в том, чтобы выражать свою тоску этими хриплыми мелодиями.

Однако, нужен, всё же, особый талант, чтобы суметь скрыть дело, которому отдаёшься с таким самозабвением. В попытках выкроить побольше минут на свои занятия Дерек совсем забыл об осторожности – и однажды попался. Грэхард закончил тренировку чуть раньше ожидаемого – или, возможно, Дерек за своим занятием пропустил нужное время, – и отправился сам разыскивать куда-то запропастившегося ординарца.

Поиски были недолгими, потому что Дерек отходил недалеко, а по звукам найти его было элементарно.

С минуту Грэхард просто стоял, тупо наблюдая увлёкшегося свистуна. Шершавая неумелая мелодия, полная неуместных пауз – Дерек так и не научился правильно брать дыхание – таила, однако, в себе некое очарование. Тоскливыми нотами возносясь вверх сквозь шорох лишних свистов и нот, нагромождённых друг на друга из-за неумелости музыканта и несовершенства его инструмента, мелодия эта всё же трогала своей исповедальной искренностью, складываясь в балладу из горечи и печали: Дерек компенсировал отсутствие умения тем, что вкладывал в игру всё своё чувство.

Закончив очередной хриплый напев, состоявший лишь из нескольких тоскливых нот, он, наконец, отложил свою дудочку и припомнил, что ему нужно бы уже идти – однако, обернувшись, споткнулся взглядом о тёмную и мрачную фигуру Грэхарда.

Из-за объёмного плаща тот казался особенно громоздким и большим; мрачно сведённые густые чёрные брови и блестящий гневом взгляд довершали весьма грозную картину.

Дерек сглотнул, осознав, что у него неприятности, хотя он и не мог понять, почему неприятности оказались настолько очевидно масштабными. Неужто принц действительно так разгневался, что не нашёл ординарца на месте? Да, должно быть, это был серьёзный проступок, вполне заслуживающий такого гнева…

Дереку стало горько и досадно: он злился на себя за то, что забылся и упустил время, и вызвал своей небрежностью гнев своего господина.

Ни слова не сказав, Грэхард в несколько быстрых шагов – Дерек инстинктивно отшатнулся, но куда там! – подлетел к нему, вырвал у него из рук дудочку, бросил на землю и со всей дури наступил. Тростниковая самоделка, конечно, не выдержала такого испытания и рассыпалась под его ногой в труху.

Пронзив напоследок Дерека взглядом болезненно-острым, бледный Грэхард резко развернулся и унёсся в дом – лишь плащ взвился полами ему вслед.

Не дождавшийся ни выговора, ни наказания Дерек растерянно хлопал глазами, не понимая, нужно ли ему идти следом – или, наоборот, он этим только нарвётся на дополнительный гнев.

Так ничего и не решив, он опустил глаза, глядя на рассыпавшуюся на кусочки дудочку.

Инструмент был простеньким и слабым, но Дерек успел к нему привязаться, срастись с ним сердцем – он доверял этой хиленькой трубочке все свои сокровенные чувства, и поэтому теперь ему было больно видеть её такой.

Встав на одно колено, он аккуратно собрал самые большие кусочки.

На глаза навернулись слёзы – даже не столько из-за того, что он влип в неприятности, и было ещё неясно, чем ему грозит гнев его господина, сколько из-за этой тоски по погибшей подруге. Пусть несовершенной, пусть хриплой и отчаянно фальшивящей, – но подруге.

Он не успел её всерьёз оплакать – над головой раздалось серьёзное и глухое:

– Пойдём-ка, парень.

Дерек вскинул глаза: над ним стоял почему-то не ушедший за Грэхардом Брайт.

Вскочив, Дерек нервно поёжился, ожидая самого дурного.

Брайт, видимо, разгадал его мысли – это было несложно, потому что Дерек совсем не умел скрывать своих чувств, и его страх читался с его лица вполне отчётливо, – и ворчливо пояснил:

– Да не собирается тебя никто наказывать. – И добавил: – Разговор есть.

Зажав в кулаке один подобранный осколок дудочки, Дерек кивнул и пошёл вслед за Брайтом.

Тот привёл его в свою комнату – ему как командиру и наставнику принца полагалась своя, пусть и небольшая, но отдельная.

Усадив Дерека на единственный стул и сам усевшись на кровать, Брайт, однако, не спешил начать разговор, мрачно глядя куда-то в окно. Дерек украдкой понаблюдал, как хмурится его выразительное лицо, на котором первые морщины нарисовали рельефный и мужественный узор. Брайт всегда его пугал – своей строгой манерой, суровостью и нетерпением к малейшей небрежности со стороны своих подчинённых, – но и вызывал восхищение своим боевым мастерством и мудростью.

Меж тем, собравшись, наконец, с мыслями, Брайт заговорил:

– У его высочества до тебя ординарцем года три был один славный марианский парнишка, – Дерек удивился тому тёплому оттенку, который в этот момент прозвучал в голосе сурового воина. – Хороший парень, старательный, и верный очень, – Брайт пожевал губами, глядя не то в окно, не то в свои воспоминания. – И на свирели играл прекрасно.

Дерек не совсем понял, к чему это вступление: неужто прошлый ординарец задал такие стандарты игры на свирели, что Грэхарда так оскорбила его дилетантские попытки что-то насвистеть?

Недоумение его, впрочем, скоро разрешилось, потому что Брайт сухо заключил:

– Он так тогда и не докончил мелодию. Поймал спиной стрелу, предназначенную его высочеству.

Дерек нервно сглотнул: он как-то не подумал, что служба ньонскому принцу может быть такой опасной, и его предшественник кончил весьма трагично, а не просто продвинулся по службе на чин повыше.

Брайт встал, заложил руки за спину и подошёл к окну. По выражению скорби в его позе, лице и голосе Дерек понял, что прошлый ординарец был дорог и ему.

– Его высочество очень близко к сердцу принял тот случай, – глухо сообщил Брайт и пояснил: – Умирать самому куда легче, чем принимать то, что другие расплачиваются своей жизнью, чтобы жил ты.

Он говорил как человек, которого это касается лично, и Дерек подумал, что, видимо, и ему приходилось терять людей, которые умерли вместо него, и что, должно быть, в самом деле проще самому сто раз умереть.

– Это я предложил его высочеству на это место раба купить, – продолжил, меж тем, Брайт, поворачиваясь к Дереку, – мол, не так жалко будет, если что.

Глухая боль заставила Дерека опустить глаза. Сердце его треснуло в этот момент, как та дудочка под ногой Грэхарда. Он отчаянно сжал в кулаке осколок своей подруги, пытаясь отвлечься на эту простую боль.

«Конечно, – сердито пояснил он сам себе, – людей не для того превращают в вещи, чтобы потом о них жалеть».

Довод был справедливый, но ужасно обидный.

Поразглядывав поникшего Дерека, Брайт сухо отметил:

– Никогда в жизни так не ошибался.