Машина остановилась по другую сторону улицы и чуть левее, за поворотом. Двигатель еще работал на холостом ходу несколько секунд, и все стихло. Хлопнула дверь, мягко ударившись резиновыми вставками о корпус, по гравийке, заросшей давно засохшей травой, зашуршали шаги. Человек был один. Он не торопился, но и ничего не боялся. Такое чувство, что был уверен: он абсолютно один в этом Богом забытом месте. Второй хлопок, чуть звонче – входная деревянная дверь. Незнакомец скрылся в доме, и навалилась знакомая тишина.

Нервно сглотнув, Мартин поднял взгляд на окна второго этажа, где плясал под дыханием сквозняка огонек свечей. Надо бы подняться и потушить их, затаиться на время, пока не поймет, кто решил нарушить его покой, – если это залетные мародеры, то мало ему не покажется! И хоть мало кто знал про это место, все-таки поколений тут сменилось немало.

Осторожно поднявшись к себе на второй этаж, Мартин задул свечи, поднял закатившуюся к самой стене ручку, повертел в руках, рассматривая с обиженным выражением лица, словно это она виновата в том, что вдохновение так и не пришло, положил ее в девственно чистую тетрадь и убрал в сумку. Туда же отправились полотенце, теплая кофта, которую надевал на ночь, чтобы не замерзнуть, коробка с трубкой и жестянка табака, взятая на всякий случай книга. Он не собирался бежать, но лучше быть готовым к тому, что надо будет уехать, если вдруг сюда, как и обещали, заявятся новые хозяева, готовые переделать его отчий дом в дурацкий отель. Словно другого места нет!

***

На единственной рябине, росшей на улице из тридцати двух домов, гроздьями висели сморщенные темно-красные ягоды. Листьев уже не было, и черные, хаотично и дерзко растущие ветви изрезали вид на двухэтажный, давно окрашенный светло-серой краской дом на две семьи. От вымощенной булыжником улицы к нему вела подъездная дорожка, почти полностью заросшая сорняком и даже мелкими деревцами – природа брала свое, отстаивала вновь подвинутые когда-то границы. Крыльцо с лестницами с двух сторон располагалось прямо по центру и вело в две разные части дома – левую и правую. Краска на стенах потрескалась и облупилась, под некогда белые рамы набилось сухих листьев и сломанных ветров веточек. Крыша, выложенная бледно-зеленой черепицей и нависшая над вторым этажом, давно нуждалась в ремонте.

Если присмотреться, вглядеться в мутные из-за налета времени и грязи окна, кое-где сохранившие свой первозданный остекленный вид, то можно рассмотреть простой деревянный шкаф, одиноко стоящее рядом кресло и даже торшер под широким абажуром. Остальное скрывалось от глаз, но Грейс Дженсен помнила, что справа от этого места – где она девочкой любила читать – располагался прямоугольный добротный, сколоченный отцом обеденный стол. Стол был неказист и кое-как обработан, постоянно цеплял маму за капроновые колготы, но никто не собирался его заменять – всем нравилось собираться за завтраком или ужином, обсуждать последние новости, делиться сокровенным. Еще правее, у самой стенки, там, где тянулось длинное почти во всю стену, но узкое окно, стояли кухонные шкафы, белая газовая плита с духовкой и небольшой холодильник. Мама отлично готовила, любила по выходным баловать семью, и в доме всегда пахло свежей выпечкой или тушеным мясом, ягодным компотом или жареной рыбой.

Грейс подняла голову, словно хотела забраться на второй этаж, но ничего не увидела. Там располагались раньше две комнаты – детская с рисунками, развешанными по стенам, и родительская спальня, строгая, но уютная. Лучше всего запомнился пушистый с длинным ворсом ковер, на котором постоянно валялись игрушки, и детальки пластикового конструктора пропадали там без следа, пока не попадались под мамину или папину ногу. Было смешно смотреть, как родители скачут на одной ноге. Мама всегда смеялась, а папа еле сдерживал ругательства, заменяя их безобидными словами.

Грейс свернула направо, зашла за дом, огляделась вокруг и увидела заросший кустарником старый, почти полностью развалившийся сарай. Интересно, трехколесный велосипед еще сохранился? Хотя откуда ему там быть. После них в этом доме жила другая семья, и, возможно, не одна. Люди не задерживались здесь надолго – взрослых, работающих на компанию, содержащую поселок, отправляли сюда максимум на пару лет, отлично понимая, что в такой глуши, в таком замкнутом и отрезанном от мира пространстве легко сойти с ума. Конечно, можно было по выходным выезжать в близлежащий город, но до него приходилось добираться несколько часов, так что редко кто-то решался на такое приключение. Да и дорогу часто перемывало, что не давало выбраться отсюда несколько недель или даже месяц.

Да, взрослые могли тут сойти с ума. Но детям жилось весело.

Грейс вернулась к главному крыльцу, оглянулась на машину, припаркованную прямо на улице. Надо бы отогнать ее под навес. Не потому что кто-то приедет и увидит, а на случай дождя. Она это сделает потом – не терпелось зайти в дом.

Ничего не изменилось. Тесная прихожая и просторная гостиная, объединенная с кухней, занимали все пространство первого этажа. Прямо у входа – вбитые в стену крючки вместо вешалки и железная полка для обуви. Вытертый коврик, подставка для зонтов… И дверь, ведущая в подвал.

Стало тяжело дышать, накатило волнение. Грейс судорожно сглотнула, потрясла головой, отгоняя воспоминания, осторожно подошла к знакомой с детства двери, закрытой на тяжелый железный засов, находящийся на такой высоте, чтобы ребенок не мог дотянуться, – нечего там делать детям, среди металлических стеллажей, заставленных разным хламом, грозящим свалиться на суетливую голову. Когда была маленькой, она боялась этого подвала и спускалась туда только лишь однажды с лучшей подругой детства…

Сколько же лет прошло?!

В доме стало совсем темно – на поселок опустилась ночь, слишком ранняя из-за растущих высоких елей, окружающих территорию почти по всему периметру. Грейс запустила руку в карман, достала захваченный предусмотрительно фонарик. Луч света выбелил круг на стене, помельтешил у железного засова, закрывающего дверь в подвал, скользнул чуть вправо, нащупал выключатель.

Электричества не было.

Грейс знала, что где-то в сарае за домом стоит генератор на случай аварийного отключения света, но в темноте казалось опасным идти опять на улицу и тем более пытаться запустить махину, простоявшую без работы несколько лет. Она попробует пробраться туда завтра, но, если повезет, к вечеру следующего дня ее уже тут не будет. Она вообще не планировала оставаться даже на одну ночь, но не рассчитала, задержалась в дороге и в итоге приехала, когда уже смеркалось.

Ничего, завтра будет целый день…

В гостиной ничего не изменилось – только не было прямоугольного стола, грубо сколоченного отцом. На глаза навернулись предательские слезы – Грейс редко позволяла себе плакать, просто потому, что давно, еще в детстве, решила быть сильной после того, как они с мамой остались вдвоем.

Все изменилось. Забылись совместные завтраки и обеды, забылись разговоры по душам и веселый смех – кто-то снова наступил на потерянную в ковре детальку пластикового конструктора. Мама старалась любить дочь еще больше, чем раньше – за двоих, – но из-за этого становилось только хуже. Маленькая Грейс чувствовала, словно ее душат в объятиях, забывая дать время отдышаться. Хотя бы секунду – набрать в легкие побольше воздуха и задержать дыхание.

На второй этаж подниматься не хотелось, но и находиться рядом с наводящей ужас дверью подвала тоже. Грейс выбежала на улицу, аккуратно прикрыла за собой дверь, села в машину, отъехала под навес и опустила спинку сидения, собираясь провести ночь здесь. Пусть неудобно, зато спокойно.

Уснуть не удавалось. Одно за другим всплывали воспоминания. Какие-то нежно гладили по затянутым в хвост волосам, другие наотмашь били по лицу. Снова накатили слезы. Они текли по щекам, щекотали подбородок, скатывались по шее и затекали за воротник. Ничего, все пройдет. Все уже прошло…

***

День не задался с самого утра – в дверь постучали. На улице еще было темно, хоть часы показывали семь. Слишком рано для незваных гостей.

Олден Гронер сел на кровати, опустил косматую голову на грудь. Может быть, показалось? Может быть, это балуются деревенские мальчишки, кидая камни в чужие дворы? Или просто поднялся сильный ветер.

Опять стук. Уже громче и настойчивее. Проведя рукой по до неприличия отросшей бороде, Олден встал с кровати, натянул растянутый свитер прямо на голое тело, поморщился – шерсть кололась и щипалась. Зато не холодно. Тапки искать было некогда, и он босиком вышел в сени, где звук ударов в деревянную, дышащую на ладан дверь стал громогласным. Может, это после обильного возлияния домашнего самогона, принесенного соседом “по случаю”. По какому – он уже забыл.

На крыльце стояла худая, закутанная в вязаную шаль женщина без одной руки. Эльда. Мать того самого парнишки, которого однажды он поймал у себя на участке, ворующим спелую клубнику, неизвестно как выросшую на давно заброшенных грядках. Она была не слишком старая и даже, наверное, хорошенькая. Маленькое лицо, грязно-серые уставшие глаза, понурый рот. Да, хорошенькая. Только до отвращения грустная.

Несколько минут женщина молчала, смотрела на него округлившимися от удивления глазами, словно не ожидала, что кто-то откроет дверь. Может, ее покоробила отросшая борода, поменявшая лицо Олдена почти до неузнаваемости, прибавив десяток лет к возрасту.

Уж лучше бы молчала…

Через пару секунд придя в себя, Эльда затараторила. Сложно воспринимать хоть что-нибудь после бурной ночи с бутылкой самогона, а тут и подавно мозг отказывался складывать вроде знакомые слова в более или менее осмысленные предложения.

Олден посторонился, пропуская женщину внутрь, закрыл за ней дверь, провел на кухню. На столе стояли грязные, перепачканные жареной картошкой тарелки, валялась та самая – уже пустая – бутылка из-под самогона. Напуганный таракан сполз с вилки и пустился наутек вниз по ножке стола, чуть не застрял в щели на полу и пропал из вида где-то за раковиной.

Дико хотелось пить и завалиться обратно в кровать. Махнув пару стаканов воды залпом, Олден почувствовал себя почти сносно и, кряхтя, опустился на табурет, выкрашенный в голубой. Эльда стояла неподвижно в проходе и водила взглядом по неприбранной кухне. У нее самой, поди, всегда был порядок, но разве можно ждать такого от разменявшего седьмой десяток старика, которому не о ком заботиться. Кроме себя, конечно.

– Ну, садись. Что там у тебя? – пробурчал недовольно Олден, едва шевеля затянутыми высохшей коркой губами. В одном месте кожа лопнула, и выступила капелька соленой крови.

Сбивчивый рассказ мог уложиться в два слова: “пропал сын”, но Эльда перепрыгивала с одного на другое, сбивалась, начинала хватать ртом воздух, вдруг надолго зависала, глядела в окно – в надежде, что вдалеке появится знакомая долговязая фигура.

Мальчишка убежал куда-то вчера, с самого утра, и до сих пор не вернулся. Такое бывало часто. Деревенские пацаны никогда не сидели на месте, пропускали уроки в неизвестно как выжившей в нынешних условиях школе, шатались по дороге, срывались в город или в другие близлежащие деревни. Что угодно, только бы хоть на пару часов вырваться из застывшего во времени места.

Но сегодня все было по-другому – так утверждала переполошенная мать.

Сын убежал с самого утра в сторону заброшенного поселка. Не взял с собой ничего из еды, забыл надеть куртку потеплее, проигнорировал связанную кое-как в прошлом году матерью шапку, а ведь скоро обещают похолодание! Но тревожило даже не это, а то, что прямо перед этим практически одна за другой в сторону поселка проехали несколько машин. Сколько? Эльда не считала. Две, может быть, три. Может и больше, но она обычно спит достаточно крепко, чтобы проснуться из-за шороха шин по разбитому асфальту.

С тех пор Юэль не вернулся. И машины – тоже. Одному Богу известно…