Марко Феррари: Диктатор, который умер дважды: Невероятная история Антониу Салазара

Переводчик: Анатолий Канев

Редактор: Любовь Макарина

Главный редактор: Сергей Турко

Руководитель проекта: Анна Василенко

Арт-директор: Юрий Буга

Корректоры: Татьяна Редькина, Мария Стимбирис

Верстка: Александр Абрамов

Дизайн обложки: Денис Изотов

Иллюстрации на обложке: Getty Images, Shutterstock

Все права защищены. Данная электронная книга предназначена исключительно для частного использования в личных (некоммерческих) целях. Электронная книга, ее части, фрагменты и элементы, включая текст, изображения и иное, не подлежат копированию и любому другому использованию без разрешения правообладателя. В частности, запрещено такое использование, в результате которого электронная книга, ее часть, фрагмент или элемент станут доступными ограниченному или неопределенному кругу лиц, в том числе посредством сети интернет, независимо от того, будет предоставляться доступ за плату или безвозмездно.

Копирование, воспроизведение и иное использование электронной книги, ее частей, фрагментов и элементов, выходящее за пределы частного использования в личных (некоммерческих) целях, без согласия правообладателя является незаконным и влечет уголовную, административную и гражданскую ответственность.

© 2020, Gius. Laterza & Figli

© Издание на русском языке, перевод, оформление.

ООО «Альпина Паблишер», 2024

* * *

Памяти Мануэла Карвалейру

и Жозе Фонсека-и-Кошты

1
Подолог, обрушивший империю

Португальская империя пала из-за человека по имени Аугушту Илариу^[1], простого и скромного подолога. Он жил, ни на шаг не отступая от своего привычного распорядка, до утра 3 августа 1968 года – года, полного событий, ничуть не взволновавших дремлющую Португалию.

Суббота, 3 августа, казалась обычным днем: солнце взошло в пять утра, в газетах писали о Пражской весне, Том Джонс объявил о концерте в Лиссабоне, заработала автоматическая телефонная линия между столицей и Фару, самый пожилой португальский эмигрант приехал из Бразилии, чтобы погостить на родине, в Понта-Делгада состоялись похороны доктора Франсишку Луиша Тавареша, одного из основателей Республики. Командование вооруженных сил в Португальской Гвинее объявило об ожесточенных столкновениях: погибло 18 повстанцев и 5 солдат португальской армии. В газетах появились сообщения и о других павших военных: это были фурьер Антониу ду Нашименту Пиреш Кинташ из Брагансы и солдат Алвару Альберту Консейсан Тейшейра из Лиссабона, погибшие в Мозамбике, Эрнешту Жезуш Дуарте из Вила-ду-Конди и Раул Жоаким Кошта из Лиссабона, нашедшие свою гибель в Анголе, и командир Андре Родригиш Пинту из Резенди, убитый в Гвинее.

В тот день примерно в восемь часов утра на Руа-ду-Карму в Лиссабоне остановился служебный автомобиль, чтобы забрать «элегантного, высокого и худого» мужчину. Этим человеком был Аугушту Илариу, личный подолог председателя Совета министров, унаследовавший эту должность от отца. Его отец был родом из Визеу и учился в той же школе, что и Салазар. Он оставил сыну в наследство врачебную практику и ценного клиента. С Аугушту у Салазара установились такие же близкие отношения: подолог стал для него человеком, с которым можно было и поболтать, и помолчать. Молчать приходилось затаив дыхание – в те моменты, когда Аугушту обрабатывал его пальцы ножницами.

Подолог и диктатор – это были непростые отношения. Пока Аугушту вычищал грязь из-под ногтя его большого пальца, Салазар то предавался воспоминаниям молодости, то задумывался об их тайной круговой поруке. Отношения старого диктатора со своим доктором можно было назвать постоянными – они виделись каждые три недели. Регулярность этих встреч объяснялась не прихотью Салазара, а его физической потребностью. Салазар сломал правую ногу еще в молодости, но так и не восстановился. Его кости стали хрупкими, а на ступнях образовывались мозоли, причиняя боль. По этой причине он носил очень мягкие и тонкие, можно сказать, детские ботинки, а противники режима с некоторым презрением называли его Botas^[2].

Автомобиль сорвался с места, но вскоре застрял в пробке – люди ехали к морю, на пляжи Оэйраша, Эшторила и Кашкайша. Прибыв в форт Санту-Антониу-да-Барра в Эшториле, Аугушту Илариу поприветствовал охранников, затем толкнул окованную железом деревянную дверь и на мгновение задержался в холле, чтобы рассмотреть азулежу^[3] на стенах с иллюстрациями к поэме «Лузиады» великого Луиша де Камоэнса. Он поднялся по лестнице на первый этаж, затем на второй, там повернул направо и пересек длинный коридор со сводчатым потолком, объединявший два крыла форта. В помещении, известном как Ноев ковчег, Салазар обычно читал книги и газеты, обедал и принимал посетителей. Аугушту открыл четвертую дверь слева и вошел в разделенную аркой большую комнату с выкрашенными белой краской шкафами у каждой стены: эта комната называлась гардеробной. Справа был уголок, где дона Мария де Жезуш Каэтану Фрейре, экономка Салазара, вошедшая в историю, готовила еду для премьер-министра. Аугушту положил свой чемоданчик и начал готовить инструменты для лечебного педикюра.

В этот момент на третьем этаже Салазар надевал свой белый льняной костюм. Выйдя из комнаты, он проследовал по короткому коридору, спустился на два лестничных пролета, пересек «Ноев ковчег», вошел в комнату, где ждал Аугушту, поприветствовал его и попросил передать ему газеты, присланные из председательского дворца. Среди газет были The Daily News и The Ball State Daily, хотя его излюбленным чтением на протяжении десятилетий оставалось национальное издание Diário de Notícias – именно ему он некогда дал свое первое интервью в жизни. Из-за бюрократических проволочек документы председателя Совета министров не были готовы ко времени выезда машины из столицы, так что в форт они прибыли только поздним утром. В любом случае, было некогда говорить о музыке, театре или представлениях в Сан-Карлуш^[4], как это происходило обычно.

Аугушту Илариу повернулся и принялся споласкивать руки в настенной раковине, думая о том, как вылечить искривление большого пальца, натоптыши, мозоли, грибок, бородавки и вросшие ногти председателя, как массировать его больную стопу – изъян, о котором знала только его семья и который держали в строгом секрете. Вдруг Аугушту услышал грохот и тотчас же оглянулся. Салазар, имевший обыкновение, садясь, плюхаться с размаху, недооценил расстояние до деревянного шезлонга с полотняной спинкой. Под его тяжестью полотно подалось, и Салазар ударился головой об пол. На глазах у Аугушту он на полу корчился от боли.

Подолог сильно встревожился из-за случившегося, а диктатор, напротив, казался спокойным. Аугушту в панике помог пострадавшему подняться и осторожно усадил его на стул. Отметив, какое у председателя бледное лицо, он предложил позвать на помощь, но Салазар отрицательно покачал головой.

Через несколько минут диктатор решил, что будет лучше держать произошедшее в тайне. Он потребовал, чтобы подолог никому не рассказывал об этом. Поколебавшись, Аугушту согласился и протянул Салазару стакан подслащенной воды, но тот снова жестом отказался. Оставив газеты на полу, Салазар молча ждал, пока Аугушту закончит свою работу.

Только один человек заметил, что произошло нечто странное, – экономка дона Мария. Но она подумала, что в доме просто хлопнула дверь. На всякий случай она все же спустилась вниз и сразу поняла, что председатель сильно ударился головой. В ужасе она попыталась убедить его немедленно вызвать врача, но Салазар снова отказался. Через пять дней предстоял плановый визит доктора Эдуарду Коэлью, приходившего раз в две недели, и премьер-министр не видел никаких причин торопить врача.

* * *

Холодок ужаса пробежал по всему его телу. Он почувствовал, что внезапно постарел. Он привык тщательно себя контролировать, однако на этот раз, похоже, телесная немощь могла взять верх над силой духа. Ему было 79 лет, но, помимо возраста, на него давило и другое тяжкое бремя, которое он нес с 1932 года, – власть. Его тайной силой была невидимость. Его здоровье не привлекало внимание до того самого проклятого августа 1968 года. Салазар управлял империей из чего-то вроде одиночной кельи в Сан-Бенту^[5], которую он почти никогда не покидал. «Для меня политика – это работа», – говорил Салазар, когда его приглашали посетить подвластные ему обширные территории по всему миру. Даже Лиссабон казался необъятным Салазару, любившему фамильный дом в селении Вимиейру, огород, виноградник, прогулки, праздник Вознесения, который он никогда не пропускал. Но если что и казалось ему совершенно непозволительным, так это то, что дом, стены и поля Вимиейру, расположенного в муниципалитете Санта-Комба-Дан округа Визеу, приходили в запустение так же, как и его империя. С прохудившейся крыши белого здания осыпалась черепица, сад за домом дичал и зарастал бурьяном, а у него не было времени заняться родовым гнездом, потому что приходилось думать о том, как отразить нападения в Анголе, защитить мирных жителей в Мозамбике, изловить партизан в Португальской Гвинее, остановить студенческие акции протеста. Не говоря уже о непримиримых внутренних противниках и эмигрантах, которые разоблачали его во всех уголках Европы, не понимая миссии, возложенной на него судьбой. Миссии спасти бывшую Португальскую империю от распада: «Одна родина, единая и неделимая», как любил он повторять в своих выступлениях по радио.

Объектом поклонения стал не его образ, а его имя. Он был тишиной, тайной, невидимкой, он был подобен Богу и стоял лишь на одну ступень ниже верховного небесного владыки. Ему нельзя было себя показывать. У него не было ни возраста, ни тела, ни чувств. Он не говорил прямо, а вещал как оракул, иносказаниями и символами, и то, что он говорил, нужно было истолковывать и переводить на язык простых смертных. Как и Бог, он каждому назначал его судьбу: богатые должны были оставаться богатыми, бедные – мириться со своей долей, оппозиционеры – подвергаться репрессиям, которые он называл «своевременной встряской» и «предостережением, призывом не идти дальше по неверному пути». Конечно, он допускал возможность прощения, но лишь на словах, а не на деле, дабы не разорвать паутину непреложных принципов Нового государства – своего политического и организационного детища, основанного на двух незыблемых понятиях: корпоративизме и колониализме. Этой паутиной была система строгая и сдержанная, незаметная и непроницаемая, несокрушимая и непреклонная; система, возвышающая роль государства, одного из старейших в мире, роль Церкви – одной из самых сильных и традиционных, и роль исторического пути – одного из самых значительных на всем земном шаре.

Бессмертие этой системы было в его руках. И тело, разумеется, не могло его предать, думал он, любуясь закатом с террасы форта Санту-Антониу-да-Барра в Эшториле и отмечая для себя, что империя по-прежнему на своем месте, такая же непоколебимая, как и он сам, за пределами горизонта открытий и неизведанного океана, который его предки пересекали безо всякого страха. Он представлял в уме крошечные зернышки на карте – остановки на морском пути в Индию: Мадейра, Порту-Санту, Азорские острова, Кабо-Верде, Гвинея, Сан-Томе и Принсипи, Кабинда, Ангола, Мозамбик, Гоа, Даман и Диу, Португальский Тимор и, наконец, Макао.