Перед тем как выйти из дома, я во второй раз за сегодня развязала замшевый мешочек. Теперь уже под имя «Евгений».

3+22+26 – показали мне гадальные кости.

«Очень часто грубостью скрывают слабость, защищая таким образом наиболее уязвимые места своей личности. Если помнить об этом, то тайное станет явным», – вот что это значит.

Говоря подходящим к ситуации жаргоном, «в жилу» мне сейчас такое поучение. Спасибо, родимые!

В клуб авиационного завода я попала через высокие застекленные двери, краска на которых облупилась от времени и непогоды, и очутилась в фойе, отделанном мрамором еще при старом режиме. Я удивилась упорству здешней администрации, устоявшей перед соблазном сдать здание в аренду предпринимателям. И еще одно было достойно удивления – тишина и безлюдье, не сочетавшиеся с моими представлениями о происходящих здесь сборищах вольных музыкантов и их поклонников.

Была я как-то на рок-тусовке, правда, в другом городе. Незабываемые и во многом веселые воспоминания о пережитом тогда музыкальном безобразии сохранились до сих пор. Да, джаз – это не рок.

Настроившись на серьезный лад, я двинулась через фойе к лестнице с никелированными стойками, подпиравшими перила, и только отсюда услышала отдаленные голоса и звучание ударных инструментов. Звуки шли снизу, из подвальных недр здания, и были глухи, будто раздавались за семью стенами.

По лестнице навстречу мне поднималась девица, по одежде – точная моя копия. Только распущенные волосы и темный, деревянный крест на груди отличали ее облик от моего. Освещение здесь было плохое, и лица ее я разобрать не смогла.

– Привет, подруга! – неожиданно поздоровалась она и вскинула руку с папиросой. – Припали чем-нибудь.

Я щелкнула зажигалкой, и она, втянув в себя дым, благодарно кивнула.

– Ребро здесь? – спросила я, решив не упускать удобного момента.

– Да, – ткнула она большим пальцем через плечо, – но не играл еще, так что не лезь, а то нарвешься, – и, рассмеявшись коротко и хрипло, прошла мимо.

«JAZZ!» – было выведено крупными и нарочито кривыми буквами над широко распахнутой дверью, ведущей в подвальный коридор. Вот здесь было уже шумно. Барабанам вторили несколько труб, и мягкий бас выводил, повторяя раз за разом, приятную музыкальную фразу. Крики и хохот, прозвучавшие аккомпанементом к вступлению, смолкли, и осталась только музыка и негромкий гул голосов в коридоре.

Несколько человек, оживленно беседующих перед дверью, посторонились, не обратив на меня внимания, и я вступила в местную кумирню поклонников джаза.

По коридору пришлось идти, лавируя между людьми, подпирающими стены, прохаживающимися, дымящими сигаретами и пьющими разное из разных – стеклянных, жестяных и пластиковых – емкостей. Пестрая публика – как на стадионе во время соревнований. Поджарая молодежь и седовласые, с пивными животами люди. Джинсы и кожа, пиджаки с галстуками на белых рубашках и простецкие свитера – ограничений в одежде здесь не существовало. И в манерах тоже, как выяснилось сразу же. Стоило мне на секунду остановиться, чтобы пропустить двоих с гитарами наперевес, как меня тотчас же обняли за плечи, поцеловали в щеку и отпихнули. Произошло все настолько неожиданно и быстро, что я не успела заметить этого шутника.

Концертный зал, куда я в конце концов попала, оказался низким, обшитым досками, но обширным помещением с дрянной акустикой. Вместо рядов кресел здесь стояло несколько десятков стульев, но народ мог и ходить, стоять вдоль стен или сидеть прямо на грязном полу, кому как нравилось.

Сцены как таковой тоже не было. Просто часть зала, немного лучше освещенная, была отгорожена от остального пространства толстым канатом, протянутым от стены к стене. Несколько исполнителей, играя, садились, вставали, неторопливо прохаживались и общались друг с другом, не прерывая своего занятия. И как же здорово у них это получалось! Публика, которой здесь хватало, вела себя непринужденно, но так, что не было слышно ни одного громкого возгласа. Большинство наслаждалось негромко звучащей музыкой, но были и равнодушно глазеющие по сторонам.

Удивительно, занимаясь делом, я попала на неплохой концерт. Это в порядке исключения. Обычно мне приходится бывать в местах куда менее приятных.

Люди на сцене закончили музыкальную композицию, приняли аплодисменты и благодарный свист как должное. Зрители переговаривались с ними как со старыми знакомыми. Я пробилась поближе и заняла место, откуда были хорошо видны и ряды стульев, и зрители возле каната, и сами артисты.

– Девушка, сядьте, пожалуйста! – дернув меня за свитер, вежливо пробасили сзади.

Я оглянулась – снизу бездонными глазами смотрел на меня небритый лик сидевшего на полу человека.

– Или подвинься, что ли! – предложил он мне совсем другим тоном.

И в это время музыканты, отложив инструменты, полезли через канат в публику, а ударник, жахнув по тарелке и приглушив ее рукой, возопил на весь зал:

– На сцене команда Евгения Реброва!

И под вопли зрителей выдал долгую и торжественную дробь.

Этот, с небритым ликом и волосами, собранными на затылке в конский хвост, крякнув, поднялся и, бормоча что-то, полез на сцену. За ним из зала последовали еще двое, столь же колоритного вида.

Приняты они были великолепно и играли хорошо, но в отличие от своих предшественников слишком заученно, бездушно как-то. А когда после исполнения нескольких коротких вещей и одной длинной, положили инструменты и ушли со сцены, я двинулась следом за небритым, направившимся к выходу из зала.

Держась почти вплотную к нему, я прошла по коридору и у самой двери с надписью «JAZZ!» свернула вслед за ним и, рискуя оказаться в мужском туалете, вошла в помещение, куда посторонние, похоже, доступа не имели. Только здесь он соизволил меня заметить.

– Тебе чего, крошка? – осведомился он, удивленно подняв брови.

«Нашел крошку! Если я крошка, то ты – самый настоящий коротышка», – подумала я, плотно прикрывая за собою дверь.

И впрямь он был немногим выше меня. Да и вообще – тощий был.

– Зря ты это, ми-илая! – протянул он увещевательно. – И не рассчитывай. Я сегодня не в настроении. Проваливай!

Взмахнув рукой, он отвернулся, сочтя разговор оконченным, и потерял ко мне интерес. Ошибаешься, джазмен, все еще только начинается. И независимо от твоего настроения.

– Ты – Евгений Ребров? – спросила я.

Очень удачное оказалось начало, потому что лучшего способа заинтересовать и завладеть его вниманием, казалось, не существовало.

– А ты сомневаешься? – возмутился он – удивлению его не было границ.

– Ты ответил, и я тебе верю.

Тоже мне, знаменитость местного масштаба!

– Я впервые здесь, так что извини, Евгений, мою неосведомленность.

– Хорошо, хорошо, извиняю, – он опять взмахнул рукой. – Проваливай!

– Это нетрудно. Хорошо, я уйду. Но завтра вместо меня тебя навестят менты, и от них ты вот так не отмахнешься. Я пришла тебя предупредить. Или даже помочь, если сторгуемся.

– Чего? – скривился он недоверчиво. – Менты? С какой стати? Что-то ты мне здесь гонишь совсем не то…

Хорошо, джазмен, отлично. Твоя растерянность меня радует. Еще бы увериться, что стреляю я не холостыми патронами и не в белый свет как в копеечку.

Он, забыв закрыть рот и не сводя с меня прищуренных глаз, попятился и, наткнувшись на стоявший у стены драный, не в одном месте прожженный диван, плюхнулся на него и только тогда вновь обрел дар речи.

– Кто ты такая вообще? Откуда взялась? Чего тебе надо?

Я прошла к грязному столу с почерневшими круглыми следами от стаканов и бутылок и, развернув к дивану стул, села напротив него.

Голоса из коридора и звучавшая в отдалении музыка доносились сюда глухо. Гудел и помаргивал одной из двух голубых ламп светильник, прикрученный проволокой к трубе, идущей по стене под потолком. Над головой Евгения с многоцветной афиши щерилась белозубой улыбкой какая-то джаз-звезда, окруженная световыми бликами.

– Ты что так напугался? – спросила я его тихо, и он усмехнулся, покачал головой. Судя по всему, попытался взять себя в руки, потому что глаза его опять стали насмешливо-колючими.

– Ты меня на испуг берешь!

Он повернул голову набок и смотрел теперь высокомерно и недоверчиво. Еще немного, и вернется к нему вся его злая самоуверенность.

– Ты сама из «конторы», вот что. Благодетельница!

– Ага! И явилась сюда, чтобы завербовать тебя осведомителем по делишкам здешнего мелкого дерьма!

Я позволила себе холодную усмешку, и она на него хорошо подействовала. Говорили мы теперь на равных. Вернее, говорила я, а он слушал, не делая попыток послать меня куда подальше.

– «Контора» плотно взялась за героин, от которого недавно умер твой дружок, Рогов Валерий. А меня интересует он сам и его смерть. Я с тобой предельно откровенна, Ребро. Менты перебрали всех участников вечеринки, после которой умер Валера, и остановились на тебе как на возможном поставщике героина.

– Ты чушь порешь, подруга, – пробасил он уже совсем в своей манере, как там, в зале, когда просил меня подвинуться. – Я – и героин? Смешно! Тем более что менты со мной уже разговаривали. И именно про смерть Валерки.

– Смешно или нет, мне наплевать. Я еще раз предлагаю отмазать тебя от ментов, если сойдемся в цене.

– И что же тебе надо? – спросил он и рассмеялся зло и беспомощно, понимая, что этим вопросом, вернее своим интересом к моему предложению, наполовину признается в своей причастности к смерти Валерия.

– Выяснить обстоятельства смерти Валерия Рогова.

– Зачем?

Вместо ответа я достала из нагрудного кармана джинсовой курточки и протянула ему удостоверение частного детектива. Он повертел его в руках и вернул мне.

– Теперь ты понимаешь, что к милиции я отношения не имею?

– Грамотные мы, не сомневайся, и детективчики на досуге почитываем про суперменов с такими, как у тебя, корками. Что дальше?

– У меня есть основания предполагать, что к героину, от которого умер Валерий, ты не имеешь отношения.

Это я сказала, блефуя от начала и до конца, потому что ни в чем не была уверена. Но сейчас дело подать нужно было именно так. И это ему понравилось. И в это ему поверилось.

– Но ты можешь подсказать, откуда у Рогова взялся героин.

– А кто сказал, что у него был героин?

– Заключение экспертизы. Валерий умер от передозировки.

– Ерунда! Бред! – очень натурально возмутился Ребров. – Валерка его и в глаза не видывал. Ты Татьяна, да? – Он кивнул на карман, в который я вернула удостоверение. – Он, Татьяна, травку-то всего раза два пробовал, не больше. А ты говоришь – героин! Валерик был паинькой!

Ребров откровенно и полновесно сплюнул в сторону, и мне показалось странным его такое явное пренебрежение к умершему приятелю.

– Но умер он от передозировки…

– Знаю. Слышал! – поправился он поспешно. – Не талдычь одно и то же.

– А ты говоришь, что героина у него не было.

Я уже чисто по-женски начинала издеваться над ним, улыбаясь про себя его раздражительности.

– Хочешь, чтоб был? – еще немного, и он вспыхнет. – Пусть будет. Но только потому, что тебе так хочется.

Вывернулся, надо же! Так тебе, Татьяна, и надо за твою самонадеянность.

– Знаешь, почему я тебе издеваться над собой позволяю? – без перехода сменил тему Ребров. – Не хочу иметь дело с ментами. Ты плохо, но слушаешь. А они, суки, пришьют дело – и с концами.

Я сделала вид, что пропустила мимо ушей это его замечание, но решила подыграть, усилить его позиции и повысить к себе доверие.

– Валерий напился на вечеринке? – спросила я по наитию и не ошиблась.

– В конце – как свинья.

– Да, – сделала я вид, что он подтвердил мне уже известное. – А ведь, насколько я знаю, в таком состоянии не колются.