Она снова повернулась к лотку мадам Венсан и опустила взгляд. В ту же секунду трепещущее ощущение необыкновенной удачи сжало ей сердце. На лотке лежал старинный, открытый на первой странице фотоальбом, с которого глядела на нее бровастая усатая женщина в короткой юбочке. Стараясь не спугнуть удачу, мадемуазель Белью небрежно подтянула к себе альбом, перекинула страницу, и на следующей увидела еще одну пышную красавицу, чуть менее усатую, но такую же бровастую, и в такой же неприлично короткой юбочке. Та сидела, поджав ноги по-турецки, и хмуро смотрела куда-то вдаль. Еще одна страница – и Ирэн окончательно поняла, что не ошиблась. Со старинной пожелтевшей фотографии в полном воинском облачении и очень довольный собой глядел на нее усатый повелитель Ирана Насер ад-Дин шах Каджар.

«Боже мой, – подумала она, – да ведь это фотографии, украденные из архива шахиншаха. Их считали безвозвратно утерянными. Впрочем, Орест, кажется, говорил, что Загорскому удалось найти часть архива. Но откуда же они взялись тут, в Париже?»

– Странные фотки, – сказала она, небрежно бросая альбом на лоток. – Откуда они и кто на них изображен?

Мадам Ретель отвечала, что она не знает, кто все эти дамы, но ей известно, что это очень старинные и очень ценные фотографии, им, может быть, три или четыре века.

– Три или четыре века! – хмыкнула Ирэн. – Да само искусство фотографии существует меньше двухсот лет…

Но мадам Ретель настаивала: фото может быть, и не такие древние, но все равно очень ценные.

– Были бы они ценные, давно бы хранились в музее Лувра, а не валялись на барахолке, – отвечала мадемуазель ажан и, демонстрируя полное отсутствие интереса к фотоальбому, взяла с лотка первое, что попалось ей в руки.

Это была старая ученическая тетрадка, и Ирэн небрежно раскрыла ее на первой странице. Но если при взгляде на фотоальбом у нее забилось сердце, то теперь у нее потемнело в глазах. На нее смотрели неразборчивые, но страшно знакомые выцветшие строки, записанные шифрованной скорописью. Этот почерк и эту скоропись она уже видела раньше, когда приезжала в Россию, и генерал Воронцов, проникшийся к ней необыкновенной симпатией, решился показать ей дневники Нестора Васильевича Загорского.

Она все еще чувствовала на себе испытующий взгляд мадам Ретель, и у нее хватило выдержки успокоить дыхание и изобразить на лице недоуменную гримасу.

– А это что такое?

– Это исторические записки на древнем мертвом языке, – не обинуясь, соврала мамаша Венсана.

Ирэн хмыкнула: то у вас фотографиям четыреста лет, то записки на мертвом языке в ученической тетради. Торговка защищалась, говоря, что тетрадь ведь очень старая, почему бы там не писать вымершим народам на мертвом языке?

– Тетрадке этой от силы лет пятьдесят, – Ирэн нарочно снизила возраст тетради, чтобы окончательно спустить мадам Ретель с небес на землю. – У моей тетки таких полно, я хоть завтра заполню их каракулями и буду говорить, что это древний язык. У вас, поди, не одна такая есть, верно? Одну продаете, другую вытаскиваете…

Мадам Ретель потупилась и созналась, что тетрадей, действительно, целая коробка. Но если мадам ажан купит у нее альбом с фотографиями, то коробку с тетрадями она отдаст ей за полцены.

Мадам ажан мысленно возликовала, но внешне на лице ее не дрогнул ни единый мускул, она лишь плечами пожала: и зачем ей нужен старинный альбом с усатыми тетками, если таких теперь и в реальности полным-полно? А, впрочем, сколько она там хотела за то и другое вместе?

Мадам Ретель назвала цену величиной в половину месячного оклада Ирэн. Соблазн был необыкновенно велик, но неужели она даже не поторгуется? В конце концов, ажан она или не ажан?

– Мы вот как поступим, – сказала Ирэн, поразмыслив несколько секунд. – У вас есть документы, доказывающие, что эти вещи принадлежат вам?

Торговка выпучила глаза и заморгала. Мадам ажан, какие тут могут быть документы, она ведь сама их купила у одного собирателя древностей!

– Значит, нет документов, – припечатала мадемуазель Белью. – В таком случае, мне придется изъять это все и отправить на экспертизу. Возможно, поступали заявления о пропаже всех этих предметов.

И она широким жестом обвела лоток мадам Ретель. Конечно, она не имела никаких оснований изымать чужое имущество, но мамаша Венсана, похоже, этого не знала. Более того, она посерела от ужаса и замахала руками: хорошо-хорошо, она готова сбросить еще пятьдесят евро – но исключительно для мадам ажан!

– Куплю все вместе за пятьсот евро, – не моргнув глазом, отвечала Ирэн.

В конце концов, сговорились на тысяче. Мадам Ретель была так любезна, что лично упаковала и альбом, и коробку с дневниками, и еще долго махала вслед мадам ажан, которая, ухватив покупки, устремилась прочь так быстро, словно боялась, что торговка вдруг опомнится и потребует все купленное назад.

Не успела, впрочем, она добраться до метро, как зазвонил мобильный. Рингтоном у Ирэн на телефоне стоял Клод Дебюсси – ноктюрн «Лунный свет». Но сейчас любимый композитор звучал навязчиво и даже раздражающе. Она хотела отклонить вызов, но увидела, что определился номер Ореста Волина. Потрясающее совпадение, неужели Волин что-то почувствовал?!

Ирэн приняла вызов.

– Ты не поверишь, что я нашла! – прокричала она в трубку, поставив покупки на землю и крепко придерживая их ногой, на случай, если очередной подросток захочет на них покуситься. – Как там у вас говорят: ты стоишь? Если стоишь, то сядь, если сидишь, то ляг…

– Иришка, я и сяду, и лягу, но не сейчас, а чуть попозже, – отвечал он нетерпеливо, и голос Волина показался ей крайне хмурым. – У нас тут беда: Сергей Сергеевич попал в Коммунарку.

Сергей Сергеевич – это был тот самый генерал Воронцов, а что такое Коммунарка, этого она не знала.

– Коммунарка – это ковидный госпиталь, – объяснил Волин. – Угораздило старого черта подхватить корону на самом излете пандемии…

Сегодня он выражался как-то особенно непонятно, наверное, потому, что очень волновался. Впрочем, догадаться о чем именно он говорит, было несложно.

– Ситуация крайне хреновая, – продолжал старший следователь, – генерал лежит под ИВЛ.

И, не дожидаясь, вопроса, расшифровал: ИВЛ – это аппарат искусственной вентиляции легких.

– Да, это очень хреново, – вынуждена была согласиться Ирэн или, как звал ее Волин, Иришка. – Какие перспективы?

– Перспективы хуже некуда, – мрачно отвечал старший следователь. – Человеку девяносто лет в обед, у него коронавирус, на пятьдесят процентов поражены легкие и лежит под ИВЛ – какие, по-твоему, могут быть у него перспективы?

– И никакой надежды? – упавшим голосом спросила Иришка. Ей очень нравился Сергей Сергеевич, хотя он и был пенсионером Комитета государственной безопасности, к которому на Западе отношение было традиционно неприязненным. Но одно дело – Комитет, к тому же почивший в бозе, и совсем другое – конкретный Сергей Сергеевич, который самому Оресту был чем-то вроде дедушки.

Волин отвечал, что надежда есть, хотя и призрачная. Доктора в Коммунарке говорят, что на Западе недавно появился очень хороший препарат для лечения коронавируса, с минимальными побочными действиями, что в их случае очень важно. Но есть одна проблема – у них в России этот препарат пока не зарегистрирован, так что взять его неоткуда.

– Ты хочешь, чтобы я его купила здесь и отослала в Москву? – догадалась Иришка.

– Не отослала, а привезла, – отвечал старший следователь. – Или, если не можешь сама, перешли с кем-нибудь. Но обязательно сегодня. Принять его нужно в первые четыре дня от начала болезни, тогда он будет по-настоящему эффективен. А четыре дня истекают сегодня вечером.

Иришка ахнула: почему же он раньше не позвонил? Да потому что он только сегодня обнаружил, что Воронцов слег. Тот до последнего не хотел к врачам обращаться, аспирином лечился. Ну, и долечился до того, что стал сознание терять. Хорошо, ему Волин позвонил. Подхватил генерала и тепленького доставил в Коммунарку. А уже там его к ИВЛ подключили. И там же врачи Волину рассказали про лекарство. Одним словом, надо успеть купить препарат и сегодня к вечеру быть в Москве. Иначе их дорогой генерал отбросит свои старческие копыта.

– Хорошо, я попробую успеть, – проговорила Иришка, думая о том, как ей повезло, что у нее как раз начался отпуск. И тут же поправилась. – Нет, я успею, конечно, успею…

Увы, она не успела. В российской столице разыгралась метель, и борт Париж-Москва откладывался, и откладывался, и никак не мог вылететь вовремя. А когда он все-таки вылетел и спустя четыре часа приземлился, в Москве было уже хмурое зимнее утро – такое же хмурое, как и старший следователь Волин, встречавший ее в международном аэропорту Шереметьево.

– Прости, – шептала Иришка, обнимая Волина, – пожалуйста, прости…

На самом деле, она, конечно, была ни в чем не виновата, просто где-то в небесной канцелярии решили, что метель разыграется, и борт не вылетит вовремя, и уж точно вовремя не приземлится.

– Ладно, – сказал Волин, лицо которого за долгие часы ожидания в аэропорту сделалось черным. – Ты тут вообще не при чем. Препарат при тебе? Поехали в Коммунарку, может спасем кого-нибудь еще…

И они сели в такси, и поехали в Коммунарку, и ехали еще долгих два часа. Хотя снегопад уже кончился, в силу вступили утренние московские пробки. Это была самая томительная поездка в жизни Иришки, и в жизни Волина, наверное, тоже. Он до последнего наделся, что, может, Воронцов еще жив, что лекарство пригодится именно генералу, а не неизвестному больному – и она тоже больше всего на свете на это наделась. Но надежда таяла с каждой минутой, а когда они все-таки вошли в «зеленую зону» Коммунарки, она растаяла окончательно.

Вышедший к ним лечащий врач с красными от бессонницы глазами несколько секунд смотрел на Волина, не узнавая, потом спросил: что?

– Мы вот, – сказал старший следователь хмуро, – к Воронцову с лекарством. Аэропорт не принимал, опоздали…

Тут Иришка не выдержала и горько заплакала. Она плакала и плакала, и не могла остановиться. Все-таки это испытание – иметь русскую кровь. Разве стала бы французский ажан Ирэн Белью рыдать над малознакомым стариком, которого она видела пару раз в жизни? Нет, никогда. А русская Иришка Белова плакала и не могла остановиться.

Врач перевел взгляд с Волина на нее, потом снова на Волина – и в глазах у него зажглась какая-то мысль.

– А, – сказал он, как будто что-то вспомнив, – вы к генералу! Давайте лекарство, начнем терапию.

– Так он жив? – перестав плакать, немеющими губами спросила Иришка.

– Жив, курилка, что ему сделается… Лежит под ИВЛ. Старой закалки человек, такие в огне не горят, а в воде – тем более.

Тут Иришка опять заплакала – теперь уже от радости. Волин поднял брови.

– Но вы же сказали, что надо уложиться в четыре дня…

– Ну, это в идеале, – проговорил врач несколько нетерпеливо. – Всегда лучше начать лечить раньше, чем позже. Давайте лекарство и начнем уже…

* * *

Кабинет «Гобелены» в московском ресторане «Турандот» сдержанно гудел. Электрическим солнцем сияла хрустальная люстра, паря над накрытым столом, за которым расположились сейчас полтора десятка человек самого разнокалиберного вида. Высокие и маленькие, лысые и седые, курносые и просто носатые – почти всех их объединяла только служба в органах, да еще, пожалуй, возраст: самому молодому было хорошо за семьдесят.

Солидно посверкивали под люстрой фарфоровые тарелки и серебряные приборы, так же солидно блестели лысины. Гобелены на стенах поражали разнообразием сюжетов; изображенные на них предметы, а также реальные и мифические животные вроде сов, фениксов и орлов символически обещали изобилие, богатство, победу и другие приятные для любого почти человека вещи.

Однако главным героем банкета в ресторане «Турандот» был не любой и всякий, а совершенно конкретный генерал КГБ в отставке Сергей Сергеевич Воронцов. Сегодня здесь отмечалось девяностолетие отважного разведчика…

– И контрразведчика тоже, между нами говоря, – добавил полномочный представитель Федеральной службы безопасности, пятидесятилетний полковник Андрейкин, возвышавшийся сейчас над остальными гостями с бокалом в руке. Среди сослуживцев Воронцова, иссушенных возрастом старых одров, румяный плотный полковник смотрелся почти мальчишкой.