Тот посмотрел на меня неприязненно, еще спустя секунду его глаза заискрили, а губы искривились в злой ухмылке.

– Это ты-то ведешь здоровый образ жизни? Да ты бухаешь как не в себе!

– Чего? – я даже остановился от такого наезда. Совершенно несправедливого.

– Устроил из квартиры притон! – продолжал накалять Курбанов. – Ты ведешь не здоровый, а аморальный образ жизни!

Хотелось бросить ему в лицо все, что я о нем думаю, а еще лучше заехать кулаком, но я стиснул зубы, расслабил пальцы рук и спокойно произнес:

– Всего доброго, товарищ майор. С праздником вас, – после чего свернул в сторону дальней лестницы.

Остаток выходных я провалялся дома с котом в обнимку. Вставал лишь для того, чтобы выпить горячий чай с медом. После праздничного гуляния на морозе простыл и теперь мучился с горлом. Но ко вторнику полегчало, поэтому пришлось идти на службу.

На этаже бушевали страсти. Следователи по расследованию очевидных преступлений бегали в мыле, матерились и уводили из-под носа друг друга станки, которых у нас было всего два. Шел последний день отведенного им начальством срока для сдачи уголовных дел до Дня Советской Милиции.

Капитолина, когда я к ним заглянул, отмахнулась от меня, как от очередного навязчивого посетителя, бросив, что оперативки не будет, и я пошел по коридору дальше.

В нашем закутке царили тишина и покой. Как-то так получилось, что мы с Журбиной остались вдвоем. И да, я не считал себя виноватым в переводе Левашова, он сам стал причиной своих бед. Я его не провоцировал красть у меня удостоверение и начинать тем самым войну. Сам ее развязал, сам продул финальное сражение, вот пусть теперь и огребает.

Да, я не праведник, но и без причин никого не трогаю. Понятное дело, не все мои удары ответные, приходится наносить и превентивные, но ведь сами напрашиваются. Не мешайте мне – целее будете. Черт возьми, я просто пытаюсь выжить в чужой для меня стране и найти путь ее покинуть. И я давно бы уехал, если бы процесс выезда за границу не был доведен здесь до маразма. Так что сами виноваты.

Резко прозвучавший звон вырвал меня из воинственных мыслей. Вздрогнув, я огляделся и увидел на полу разбитую вазу. Вот это меня торкнуло – даже не заметил, как швырнул ее в стену.

– Пиши объяснительную! – мое внимание от разлетевшихся по кабинету осколков на себя перетянула Грачева. Она ввалилась в мой кабинет, подбоченилась и с ходу принялась сулить мне всяческие неприятности, начиная паршивой характеристикой, заканчивая исключением из комсомола.

Я недоуменно слушал ее, раздумывая, на кой сдалась ей эта чертова ваза, и чего она так из-за нее взъелась, заодно, блуждал по ее фигуре взглядом.

– Не думай, что твоя выходка на демонстрации сойдет тебе с рук! – повела она перед моим лицом наманикюренным пальчиком. Видимо, концентрацию проверяла.

Стало яснее. Дело было не в разбитой вазе. Это комсорг с воскресенья все отойти не может. Да и, вообще, какие-то мы с ней оба нервные стали: я вазами кидаюсь, она орет, как не в себе.

– Нам нужно расслабиться, – обратил я свои мысли в слова.

Грачева сбилась.

– Что нам надо? – переспросила она.

– Расслабиться, – пришлось повторить.

– Ах расслабиться, – комсорг втянула побольше воздуха, чтобы вдарить по мне со всей силой голосовых связок. Но я ее опередил. Притянул девушку к себе и впился поцелуем в ее губы.

Канцелярские принадлежности полетели на пол к осколкам от вазы, когда я посадил ее на стол, и придали обстановке еще больше хаоса. Далее к ним присоединились оба пиджака, затем женские туфли, колготки и трусики. Продолжать захламлять кабинет мы не стали. Уже не было сил сдерживаться.

– Думаешь, никто не слышал? – спросила она, когда пришла в себя.

– Без понятия, – выровняв дыхание, ответил я.

Комсомольская активистка оказалась горячей штучкой. Вот так бы свои собрания проводила, глядишь, я бы их не пропускал.

– Это было неправильно, – принялась она морализаторствовать.

– Ожидал услышать «потрясно», но да ладно, – я отвалился от стола и начал приводить одежду в порядок.

– Обиделся? – девушка попыталась заглянуть в мои глаза.

– Еще как, – не стал я уверять ее в обратном. – Спрошу с тебя как-нибудь компенсацию за моральный вред.

– Хорошо, спроси, – прикусив губу, она улыбалась.

– Подожди, не слезай, – остановил я ее. – Сейчас туфли подам.

Грачева посмотрела вниз и только теперь увидела раскиданные по полу осколки от вазы.

– Это мы ее разбили? – потрясенно спросила комсорг.

– Ага, в порыве страсти, – я ухмыльнулся.

Девушка смутилась. Поэтому расставание вышло скомканным. Грачева спешила покинуть гнездо разврата.

Закончив приводить себя в порядок, я занялся кабинетом. Открыл окно на проветривание, достал веник и приступил к уборке.

Скрыть следы успел вовремя.

Зашла Журбина, окинула кабинет всеподмечающим взглядом, к чему-то принюхалась, с подозрением осмотрела меня с ног до головы, поморщила лоб, слегка тряхнула головой и, наконец, пришла к выводу, что ей показалось.

– Ты уже знаешь, что тебя поставили десятого на дежурство? – спросила она.

– Теперь знаю, – не особо радостно отозвался я. Опять мною закрыли дыру, прям, повторяю судьбу Кривощекова.

– Так вот, Альберт, – Журбина придала голосу строгости. – Очень тебя прошу ни во что не вмешивайся. Не устраивай в городе погонь, ни в кого не стреляй и по возможности не покидай пределы здания, а еще лучше, своего кабинета. Решается вопрос об утверждении меня в должности и мне не нужны новые проблемы. Ты меня понял?

– Вполне, – кивнул я. – Обещаю, что дежурная смена будет выковыривать меня из кабинета. По собственной воле я отсюда ни за что не выйду.

– Тааак! – в голосе начальницы прорезались гневные нотки. – Вот этого не надо! Не смей доводить мою просьбу до абсурда! Я просто прошу тебя отдежурить в кои-то веки спокойно!

– Людмила Андреевна, расслабьтесь, все будет хорошо, я приложу к этому все усилия.

Несмотря на мои искренние заверения, начальница застонала.

Глава 2

Напряжение вчера сбросил и теперь спокойный сижу, жую котлету. Из кабинета, как и было обещано Журбиной, не выхожу. Оформил принесенные мне за утро материалы и теперь под бубнеж радио обедаю.

На днях в паре кварталов от дома случайно наткнулся на кулинарию и с удивлением обнаружил, что в ней продавали не только выпечку, но и полуфабрикаты и даже готовую еду.

Сам я готовить не особо люблю, тем более заниматься этим изо дня в день. Поэтому с ходу затесался в ряды постоянных клиентов. Моя необычная для этого времени приветливость оказалась полезна и в общепите. Вчера, задержавшись на работе, я пришел в кулинарию, когда там уже все раскупили. Можно было разворачиваться и уходить, но тут передо мной явилось чудо. Продавец, суровая баба в теле, расцвела при моем появлении и, проворковав грудным голосом «Минутку, молодой человек», вынесла из подсобки специально для меня собранный набор продуктов. Я аж обалдел от такого сервиса. Успел уже поотвыкнуть и вот нарвался. Пришлось благодарить и делать комплименты, от которых продавщица вся зарделась, а я под обстрелом призывных взглядом начал пятиться к выходу.

По радио закончился концерт, и дикторы, мужчина и женщина, вновь принялись поздравлять сотрудников милиции с их профессиональным праздником, но в это раз зачитывали слова благодарности уже не от руководителей страны, а от простых советских тружеников: ткачих, сталеваров и далее по списку.

Минут десять и с поздравлениями закончили, но вместо продолжения концерта началась передача о детско-юношеском туристическом клубе с непонятным названием Чергид.

Я как раз доел последнюю котлету, вышел из-за рабочего стола и собрался прогуляться до туалета.

– Расшифровывается очень поэтично «Через реки, горы и долины», – задорным голосом продолжала вещать ведущая. – Вот уже десять лет, как участники клуба, юные пионеры ходят в походы по Ставропольскому краю, где их учат ставить палатки, разводить костер и готовить на нем еду. А руководит этим замечательным клубом мастер спорта по горному туризму Сливко Анатолий Емельянович. Товарищ Сливко является членом коммунистической партии с 1973 года…

Возле самой двери я словно завис, пытаясь выудить из памяти что-то глубоко в ней засевшее.

– Сливко, Сливко, – проговаривал я, начав расхаживать по кабинету. – Да это же маньяк! – я резко остановился.

На криминологии мы изучали серийные убийства и психологию лиц их совершающих, а Сливко, наряду с другими маньяками, был одним из наших учебных пособий.

И что мне с этим знанием делать? Поделиться с кем-то или самому отрабатывать? Вот только законных оснований влезть в расследование убийств у меня не было. Служу я не в Ставрополе, где живет Сливко и я не прокурорский следователь.

– Чертово радио, – сплюнул я и вновь принялся наматывать круги по кабинету. И без того проблем выше крыши, еще и это. Лучше бы не слушал его.

Сгонять что ли в Ставрополь? Хотя Сливко вроде не из столицы края. Впрочем, узнать его местожительство не проблема. Больше волнует, как я объясню местным правоохранителям свои знания. И как их убедить провести у него обыск и найти киноматериалы, которые маньяк наснимал за десять лет истязаний и убийств? Прикинуться случайным свидетелем его зверств тоже не выход. Я банально не помню точных дат совершения им преступлений.

Неожиданно заработала громкая связь, следственно-оперативную группу вызвали на кражу и мысли о маньяке пришлось отложить.

То, что дело сильно запутано, я понял, как только мы прибыли по адресу. На первый взгляд ничего необычного коммунальная квартира, куда мы вошли, в себе не таила. Но так думалось ровно до того момента, как старуха, что нас вызвала не подвела к своей комнате.

Мы со Скворцовым и экспертом-криминалистом Котляр в недоумении уставились на дверную ручку, что была опутана нитками.

– Это что? – первой спросила о непонятном Инна.

– Пряжа. Я из нее носки вяжу, – охотна пояснила старуха-божий одуванчик. Маленького роста, сгорбленная, с морщинистым лицом и седыми волосами под головным платком. Кроме цветастого платка на ней был старый потертый плащ. Опиралась Лукерья Матвеевна Прошкина на тросточку, а на пол возле ее комнаты была сгружена заполненная продуктами холщовая сумка.

– Вернулась я, значит, из магазина, – принялась она объяснять дребезжащим от старости голосом, – а узелков-то не десять, а всего восемь! – посмотрела она на нас со значением. – Я давно Катьку подозреваю, что та у меня вещи ворует, – старушка обвинительно качнула тростью в сторону соседской двери.

Та мгновенно открылась и на пороге материлизовалась дородная женщина лет пятидесяти с накрученными на бигуди волосами и в домашнем, длиною до самых тапок, халате.

– Да что вы слушаете эту ненормальную?! Она уже всех замучила с этими узелками! Вы у участкового нашего спросите, сколько раз он с ней их пересчитывал. Уходит – завяжет, приходит – считает. Жизни совсем от нее не стало! – последнее соседка уже кричала.

– Узелки я завязываю, чтобы точно знать, лазила ты в мою комнату или нет! Вот сегодня я завязала десять, а пришла – узелков восемь. Значит лазила! Чего украла, говори!

– Ничего я у тебя, ненормальная, не крала! – выпучив глаза, закричала соседка.

– Товарищи милиционеры сейчас разберутся! – в ответ победно крикнула старуха.

А мы втроем стояли и хлопали глазами, смотря на эту перепалку.

– Лукерья Матвеевна, что у вас пропало? – вспомнил я о том, зачем мы сюда приехали.

– Так я, милок, не знаю, – неподдельно удивилась старуха моему вопросу.

– Вы позвонили в милицию и заявили о краже, – терпеливо напомнил я ей.