Казанское ханство признавало над собой власть Московского государя, но подчинение оставалось чисто формальным. В любой ситуации, которую казанская знать считала удобной, она свергала ханов, дружественных Москве, сажала на престол крымских ставленников и возобновляла набеги на русские земли. Приходилось снаряжать очередные походы на Казань, принуждая ханство замириться на прежних условиях. Но проходило совсем немного времени, и все повторялось.

Так, в 1521 г., в разгар победоносной войны с Литвой, крымский и казанский ханы нанесли совместный удар. Смяли оборону, осаждали Москву. Великий князь Василий успел выехать в Волоколамск, созывал войска с литовского фронта. А бояре без его ведома провели переговоры, выдали Мехмет Гирею грамоту, скрепленную великокняжеской печатью, что Русский государь признает себя данником Крыма. Правда, эту грамоту сумел хитростью выманить у хана рязанский воевода Хабар-Симский, но татары угнали массы пленных, ими были переполнены рынки Кафы, Казани, Астрахани. Цена на рабов упала, их сбывали десятками и сотнями. А престарелых, слабых и больных крымцы отдавали своим детям, чтобы тренировались убивать людей. Ну а великому князю пришлось пожертвовать плодами побед над литовцами, заключить с ними перемирие.

С Турцией наша страна установила дипломатические связи, заключала договоры о мире и торговле. Султаны ценили, что Русь отказывается присоединиться к враждебной им западной коалиции. Но попытки обуздать через них Крымское ханство успехов не приносили. В том же 1521 г. по представлению русских послов султан Сулейман Кануни (европейцы называли его Великолепный) направил в Бахчисарай фирман, запрещавший набеги. Но крымский хан ответил с предельной откровенностью: «Если я не стану ходить на валашские, литовские и московские земли, то чем же я и мой народ будем жить?» [21]

Да, главная причина набегов была «экономической». Еще с глубокой древности Крым стал одним их главных мировых центров работорговли. Невольников скупало и перепродавало по всему Средиземноморью Боспорское царство. В VIII–IX вв. работорговля стала главной статьей дохода Хазанского каганата. Когда он погиб под мечами дружинников Святослава и был добит Владимиром Крестителем, иудейские работорговые общины сохранились. Они переместились в византийские города Крыма, скупая полон у печенегов и половцев [22]. Потом слабеющая Византия отдала свои владения в Крыму и Приазовье генуэзцам и венецианцам. Но под их покровительство перешли и переплелись с ними семейства, торговавшие здесь испокон веков. Достаточно отметить, что правитель венецианских колоний носил титул «консул Хазарии», а для управления генуэзскими колониями был создан особый орган «Officium Gazariae» [23].

У этих колоний сложился чрезвычайно выгодный симбиоз с Золотой Ордой, поставлявшей неограниченное количество невольников, главным образом русских. Итальянские корабли бойко развозили их по всему свету. Великий гуманист Петрарка писал, что у него «сердце радуется» от изобилия «скифских рабов» – дескать, всюду слышна их речь. Работорговые общины оказывали огромное влияние на политику Золотой Орды. Неугодные им ханы быстро лишались престола и жизни, как было с сыном Батыя христианином Сартаком, Тохтой, Джанибеком. Именно под влиянием и при поддержке работорговцев Мамай организовывал свой поход на Русь, когда власть над ней стала слабеть, а потоки невольников резко сократились. Под давлением тех же общин хан Тохтамыш столкнулся в погубивших его войнах со своим прежним покровителем Тимуром Тамерланом.

А венецианские и генуэзские суда курсировали по «золотому треугольнику». Основную часть живого товара сбывали на рынках Ближнего Востока, установив очень хорошие связи с египетскими правителями-мамлюками. Здесь набирали драгоценности и пряности, привозившиеся из Индии через Красное море. По бешеным ценам продавали их в Европе, загружаясь там сукном, украшениями и прочими товарами для ордынцев. Колоссальные прибыли от этой торговли как раз и обеспечили взлет итальянского «Возрождения». В XV в. черноморские колонии генуэзцев и венецианцев были захвачены турками. Но работорговые общины никуда не делись. Они имели огромный вес и в Константинополе, и в Крыму. А под их влиянием переродились татары. На первый план для них выдвинулась охота за невольниками. Без нее уже не могли существовать ни Крымское, ни Астраханское, ни Казанское ханства.

Впрочем, и турецкий султан не был заинтересован в прекращении набегов. Ему шла десятая часть добычи крымцев, его казна обогащалась пошлинами от работорговли. А мир и торговля с Москвой отнюдь не означали дружбы. Сулейман прекрасно понимал, что прямое столкновение с Русью будет на руку только его западным противникам. Но если открывалась возможность что-то прихватить без особого риска, отнюдь не отказывался. В 1523 г. казанский хан Сахиб Гирей, страшась, что русские ответят на набег, попросился в подданство к султану. Услышав об этом от турецких послов в Москве, бояре возразили, что Казань давно уже состоит под рукой Русского государя. Состоялся очередной поход, Сахиб сбежал, и занявший его место Сафа Гирей принес присягу на верность Василию Ивановичу. А султан не спорил. Помощи Сахибу не оказал. Но и в просьбе о подданстве не отказал. Стал числить Казанское ханство своим вассалом. Пусть даже номинальным, но в будущем могло пригодиться.

Однако у Московских государей и их державы имелись враги и внутри страны. Она собиралась из множества удельных княжеств. Потомки князей превращались в верхушку боярства. Но они тоже были Рюриковичами – Шуйские, Курбские, Кубенские, Ростовские, Микулинские, Воротынские и др. Они не забывали, что их отцы и деды были самостоятельными властителями, хотя власть в разорившихся удельчиках порой ограничивалась несколькими селами. Тем не менее, они сохраняли вотчины в родовых краях, формировали собственные дружины, и местное население до сих пор видело в них «своих» правителей. В русскую аристократию влились и некоторые Гедиминовичи, перебежчики из Литвы. Их старались обласкать, женили на сестрах и племянницах государей, и они становились родственниками великих князей – Патрикеевы, Бельские, Мстиславские.

А между тем, собирание Руси, преодоление губительных смут и усобиц, обладало существенными особенностями. Успехи Московских великих князей обеспечивались усилением центральной власти. Идея Царства Правды тоже требовала укрепления государственной дисциплины и контроля. Однако высшей знати никак не могло нравиться, что она превращается в слуг государя, обязанных исполнять его приказания. К ним примыкала боярская и торговая верхушка Новгорода и Пскова, поминавшая о былых «вольностях». Оппозиция идеализировала «старину», когда великий князь был «первым среди равных». И совершенно игнорировала реальные обстоятельства – при переходе удельных княжеств под власть Москвы большинство из них находилось в полном упадке и разорении, по уши в долгах. Причем обнищавшие мелкие князья доходили до откровенного грабежа собственных подданных [24].

Но перед глазами недовольной знати были соседняя Литва и связанная с ней Польша. Вот там возобладал иной путь развития, не централизации власти, а децентрализации. Права монархов были очень ограничены. Законы и важнейшие решения принимались выборными сеймами. В Польше они выбирали и королей. Фактическое управление осуществлял аристократический сенат, и не король распоряжался магнатами, а они диктовали ему свою волю. «Шляхетские свободы» провозглашались высшей ценностью, и паны были полными хозяевами в своих владениях, привыкали жить широко и вольготно, никем не стесняемые и не контролируемые.

Хотя государству это шло отнюдь не на пользу. Аристократы разболтались. По призыву на войну собирались медленно. Нередко действовали по своему разумению. И домой разъезжалась, когда сочтут нужным. При набегах татар отсиживались в замках, предоставляя хищникам грабить и пленять крестьян. А для простого народа их «свободы» оборачивались сущим бедствием. Хозяева проводили время в праздниках, пирах, охотах. Но средства для этого выжимали из подданных. Причем землевладелец по своему усмотрению распоряжался не только имуществом, но и жизнью крестьян. В 1520 и 1525–1526 гг. Польшу, Литву и Россию посетил посол австрийского эрцгерцога барон Сигизмунд Герберштейн. Его задачей была поддержка Литвы на мирных переговорах с Василием Ивановичем, попытки склонить его к уступкам. К полякам и литовцам австрийская дипломатия относилась дружественно, держала их под покровительством.

Но, невзирая на явные политические симпатии, Герберштейн возмущался порядками, увиденными им в Литве: «Они не только пользуются неумереной свободой, но и злоупотребляют ею»; «Народ жалок и угнетен… Ибо если кто в сопровождении слуг входит в жилище какого-нибудь поселянина, то ему можно безнаказанно творить что угодно, грабить и забирать необходимые для житейского употребления вещи и даже жестоко побить поселянина»; «Со времен Витовта вплоть до наших дней они пребывают в настолько суровом рабстве, что если кто будет случайно осужден на смерть, то он обязан по приказу господина казнить сам себя и собственнноручно себя повесить. Если же он откажется исполнить это, то его жестоко высекут, бесчеловечно истерзают и тем не менее повесят. Вследствие такой строгости, если судья или назначенный для разбора дела начальник пригрозит виновному в случае его замедления или только скажет ему: “Спеши, господин гневается”, несчастный, опасаясь жесточайших ударов, оканчивает жизнь петлею» [25].

Но для русской знати положение польско-литовских аристократов казалось очень соблазнительным. А внешние враги пользовались этим. Подогревали оппозиционные настроения, выпячивая собственные «свободы» и насмехась над русским «рабством». Привечали перебежчиков, наводили тайные связи с недовольными. Так, в грозном 1480 г., когда на Русь нацеливалось совместное нашествие хана Ахмата, казанцев, Ливонского ордена и литовского короля Казимира, готовился мятеж в Новгороде – заговор был своевременно ликвидирован Иваном Великим [26]. Вдобавок подняли мятеж братья самого государя Андрей Углицкий и Борис Волоцкий. Когда русские полки двинулись на Оку и Угру отражать татар, а Псков с трудом отражал нападения ливонцев, эти двое князей с 10 тыс. конницы пытались взбунтовать Новгород и Псков, а при отказе принялись разорять псковские земли [27]. Только посулив братьям увеличить их уделы, отдав ряд городов, Иван Великий сумел купить примирение.

В 1492 г., когда князь Лукомский и толмач Матиас Лях по заданию литовцев готовили отравление государя, выявилась их связь с князем Федором Бельским, хотя он по знатности рода отделался заключением и ссылкой в Галич [28]. При великом князе Василии Ивановиче измены стали еще более частыми. В 1510 г. связи с королем Сигизмундом установил государев брат Семен Калужский, жаловался иноземцам на ущемление своих прав и готовился бежать в Литву с группой бояр. Дело раскрыли, Василий хотел посадить Семена в темницу, но с ходатайством за него выступили другие братья, подключили митрополита и добились прощения.

В 1513 г., во время войны с Литвой, предал боярин Михаил Глинский. Он был перебежчиком «со стажем», в прошлой войне перекинулся на сторону русских. Но счел, что его недооценили, обиделся и решил переметнуться обратно. Переслал противнику военные секреты, и один из государевых корпусов был разгромлен под Оршей. Однако самого Глинского поймали. Суд приговорил его к смерти, и спасло его лишь желание вернуться из католицизма в православие. Василий Иванович заменил казнь пожизненным заключением и отдал осужденного под опеку митрополита.

Рязань давно уже жила под покровительством Москвы, получая от нее надежную защиту, и местные жители успели привыкнуть к этому, не отделяли себя от Русской державы. Но последний рязанский князь Иван вдруг попытался играть в самостоятельность. Завел сношения с Литвой, заключил союз с врагом Руси, Крымским ханом Мехмет Гиреем, сосватал его дочь. Опасную интригу, грозившую развалить всю оборону на юге, Василий Иванович пресек, в 1517 г. вызвал в Москву и арестовал Ивана. Но у него и в столице нашлись тайные доброжелатели, он сумел сбежать в Литву. В 1523 г. в тайной переписке с Сигизмундом был уличен Северский удельный князь Василий Шемякин. Ему сбежать не удалось, отправился в тюрьму. За аналогичную вину и попытку побега за границу попал в заключение князь Мстиславский.