– Мне кажется, что мы не можем спуститься по лестнице, потому что она – как колесо. В смысле, ты бежишь по ней, как хомяк в колесе, но в итоге не двигаешься с места. И кажется, что выхода нет… Но выход из колеса – не впереди, а сбоку! То есть совсем в другом месте. Может, и тут так же? Нам кажется, что мы видим лестницу, идем по лестнице, а она никуда не ведет. Что если настоящего выхода мы просто не видим?

– И где он тогда? – спросил Семен, так и не поднявшись с пола.

– Не знаю, – вздохнула Олеся, привалившись лопатками обратно к стене.

Хватит фантазировать.

Невидимое покрывало апатии снова накрывало ее. Торчать в подъезде и дальше не было никакого смысла. Все равно ничего не прояснится. Все равно…

…выхода нет.

– Пойдем отсюда, – заворочался на полу Семен, словно подслушав ее мысли.

Олеся оттолкнулась от стены и снова взглянула на часы.

– Подожди!

Она поднесла циферблат почти что к носу, поворачивая его то так, то этак. Золотистая секундная стрелка больше не указывала на единицу. Теперь она стояла ближе к тройке.

– Так, так, так, так, так… – вполголоса зачастила Олеся, незаметно для себя подражая Хлопочкину. – Что мы сейчас делали? Что сейчас было? Я сидела, потом встала… Стояла у стены… У этой стены…

Повернувшись, она коснулась ладонью стены.

– Я стояла здесь… – снова забормотала она и вдруг выкрикнула: – Идут!

От этого резкого выкрика Семен, вновь погружающийся в состояние полусна, вздрогнул, но Олеся этого не заметила. Она смотрела на свои часы. Секундная стрелка медленно – гораздо медленнее, чем должно было быть, – начала чертить круг по циферблату.

– Они идут!

Олеся сместила ладонь сперва в одну сторону, потом в другую.

– Идут… Идут…

Она отняла руку от стены, и стрелка замерла, прижала обратно – и та снова неохотно поползла.

– Из колеса есть выход… – прошептала Олеся, продолжая следить за движением золотистой стрелки по черному циферблату.

– Что? – не понял Семен.

– С этой стеной что-то не так! – возбужденно заговорила Олеся, повернувшись к нему. – Часы ходят, видишь? Надо только понять…

Не отрывая взгляда от часов, они с Семеном синхронно, словно сиамские близнецы, двигались то в одну сторону, то в другую, то выше, то ниже. Некоторое время спустя стало ясно, что часы начинают идти лишь на одном участке шириной около двух метров, внешне ничем не отличающемся от остальной стены.

– Но как-то же это работает… Должно же быть какое-то объяснение… – в отчаянии бормотала Олеся, рассматривая стену.

Бесполезно. Они смотрели на нее под разными углами и с разного расстояния, пытались ковырять штукатурку принесенным из кухни ножом, но ничего не происходило.

– Это просто стена, – разочарованно выдохнул Семен, растеряв остатки воодушевления. – Просто долбаная стена! – Он с силой отшвырнул нож в сторону, и тот жалобно брякнул о бетон.

– Но ведь как-то оно работает! – воскликнула Олеся, сжав кулаки. – Идти по лестнице бесполезно, а здесь что-то есть, я чувствую!

Семен не отвечал. Он стоял напротив, безвольно опустив руки вдоль тела. Глаза под слегка нахмуренными бровями бессмысленно таращились куда-то в сторону.

– Да что с тобой?! – в сердцах воскликнула Олеся. Этот взгляд (взгляд манекена, совсем как в тот раз, на кухне у Хлопочкиных) и злил, и пугал ее.

Или это было что-то другое?

Равнодушие. Ему все равно.

Но как можно быть равнодушным в такой ситуации?

Может, это ты слишком нервничаешь? Заводишься? Паникуешь? Выдумываешь какие-то опыты, строишь теории, ищешь тайный смысл явлений?

«Но ведь речь идет о…»

На что это, по-твоему, похоже?

«Ни на что это не по…»

На что похоже, когда человек себя так ведет?

– Извини, я что-то правда отключился, – очнувшийся Семен медленно ворочал языком. – Голова не соображает вообще. Сейчас бы поесть чего-нибудь…

И правда.

И правда. При мысли о еде в желудке у Олеси заурчало. Кажется, завтрак был целую вечность назад. Не считать же за еду картонное печенье Аллы Егоровны!

Олеся бросила еще один короткий взгляд на стену.

Там идут часы.

Эта часть стены определенно другая, хоть и выглядит так же.

А это значит… Значит…

Одно-единственное слово камнем ударило в висок:

ХВАТИТ.

Недодуманная мысль беспомощно затрепетала, как отрубленная конечность. Она была…

…лишней. На что похоже, когда человек погружается в лишние мысли, ищет тайные знаки и несуществующие подтексты?

На бредовые идеи. На сумасшествие. Но она не сумасшедшая! Эпилептичка, но не сумасшедшая!

– Пойдем? – На этот раз, наоборот, голос Семена заставил Олесю вынырнуть из глубокой задумчивости. Взгляд поплыл в сторону от стены. Олеся чувствовала себя плохо: снова слабость, снова тяжесть и шум в голове… Пожалуй, поесть действительно не помешает.

8

Рыжая девушка и тот парень, только уже без рюкзака.

Интересно, что у него там? Толенька успел соскучиться по настоящим вещам. Ему хотелось поскорее заглянуть в рюкзак. И в соседские жилища. Там тоже, должно быть, полно всяких вещей: новых, чистеньких, с разными запахами…

Представляя, как будет перебирать их, Толенька сильнее втягивал носом воздух, проникающий через щель в дверях тамбура. Запахи уже ослабли, но этот воздух все еще оставался другим, нездешним. Хотелось подышать им, пока еще можно.

Заглядывая в щель то одним, то другим глазом, Толенька продолжал наблюдать за новыми соседями.

Сначала тот парень ходил по лестнице. Пытался ходить. Серая Мать свернула для них ловушку, и это было даже забавно: парень никак не мог понять, что происходит. Серая Мать часто так делала. Значит, так было нужно.

Теперь они изучали стену. Рассматривали ее так и сяк, щупали, прижимались ухом, ковыряли и скребли, то и дело прикладывая к ней одну их тех маленьких штучек, которые носят на руке. Кажется, это был какой-то механизм (так их называла Серая Мать), но Толенька не был уверен, да и не понимал до конца, что это значит. В памяти всплывало короткое, слегка свистящее слово: часы.

– Ча-сы, ча-сы, ча…сы… – повторял Толенька два бессмысленных слога, беззвучно шевеля губами.

Как-то раз, давно, он уже видел такое. Видел, как другие люди изучали стену. Не эту, в другом месте. Кажется, в темные времена он и сам делал что-то подобное, но…

Нет. Этого помнить нельзя. Нельзя!

Как бы там ни было, у них ничего не получалось. И не получится. Только Серая Мать ходит сквозь стены. Только она знает, как это делается. Больше никто. Да больше никому и не нужно. Раз она привела их, значит, здесь они и останутся.

Слегка успокоившись, Толенька тихонько вздохнул.

Вот бы кто-нибудь и правда остался надолго, как он! Ведь в этот раз людей больше, чем обычно. Не только эти четверо. Есть кто-то еще, есть, он чувствует. Зачем Серой Матери столько?

Грубые ступни в серых пятнах бесшумно переступили на одном месте. В щель посмотрел правый глаз, потом левый, потом опять правый. Случайная мысль не давала покоя.

Они вместе, они разговаривают друг с другом, эта рыжая девушка и парень без рюкзака. А Толенька не разговаривал ни с кем уже давно. Да и когда разговаривал, это было недолго. Потом собеседники уходили в Колыбель или… В любом случае, недолго.

И почему никто из них не захотел спастись? Толенька не понимал этого. Всякий раз надеялся, но ошибался. И снова оставался один.

Может быть, на этот раз?..

Голоса за дверьми стихли. Новые соседи ушли и захлопнули дверь в свою квартиру. В квартиру, где они сядут и будут говорить друг с другом среди множества настоящих вещей.

А если бы ему предложили обменять все вещи – все его вещи и все те, которые только ждут своего часа, – на настоящего соседа?

Несколько минут назад Толенька не согласился бы. Теперь же он медлил с ответом.

– Это и не вопрос, – шептал он, возвращаясь в свое жилище. – Никто и не спрашивал, никто и не предлагал, значит – это и не вопрос! Значит, и думать нечего!

Чтобы отогнать внезапную тоску, приползшую словно бы из темных времен, Толенька распластал по лысому темечку высохшую ладонь и изо всех сил сжал пальцы.

– Приди, приди, приди, приди… – шептал он, зажмурившись, и пытался представить Серую Мать.

Обычно это срабатывало, но не сейчас. Кажется, она совсем не слышала его. Чем она занята? Толенька не знал, не мог знать этого, если она сама не заговаривала с ним. Вот и сейчас надо было просто подождать, и все.

Но он не мог ждать. Ноющее беспокойство, появившееся следом за тоской, гоняло его из угла в угол, из комнаты в комнату. Что-то изменилось. Что-то шло не так, как всегда. Почему их так много? Почему пришли те, из темных времен? И почему Серая Мать не замечает его?

– Часы, часы… Часы… На часах… Двадцать четыре часа… Сутки, сутки! День-ночь! Время! Люди считают время!

Он все-таки вспомнил. И испугался этого. Слишком, слишком много весточек из темных времен! И Серой Матери нет рядом…

– Не нужно, не нужно, ничего этого не нужно… – бормотал Толенька, кружа по квартире. – Только правильные мысли… Только правильные…

Губы шевелились, выговаривая привычные слова. Ноги топтали грязный пол. Руки охватывали склоненную голову. Сколько раз он уже проделывал это? Много, много раз… Но никогда с момента прекращения темных времен Толенька не чувствовал себя таким одиноким. Таким покинутым.

О, если бы он мог сейчас хоть с кем-нибудь поговорить…

9

Впервые в жизни Ангелине хотелось ударить Масю как следует. Дать пинка, чтобы летела через всю комнату. Но она, разумеется, не сделала этого. Поругалась, конечно, замахнулась веником пару раз, и все. Она ведь любила Масю, а Мася – Ангелина в очередной раз напомнила себе об этом – любила ее.

Сейчас кошка, с самого утра носившаяся как безумная по квартире, переворачивая все на своем пути, слегка успокоилась, но продолжала рыскать по углам, то и дело шипя и выгибаясь дугой. В голову к Ангелине лезли тревожные мысли о бешенстве, но из квартиры Мася никогда не выходила, а значит, и подцепить болезнь не могла. Ангелина хотела записаться на прием в ветеринарную клинику, но не сумела: телефон выдавал одни помехи. Это означало, что вдобавок к магазину придется тащиться еще и в салон связи, а после – в ветеринарку. А ближайшая, как назло, чуть ли не самая дорогая!

Стараясь не обращать больше внимания на кошку, Ангелина придирчиво осмотрела себя в зеркало. Лампа в коридоре почему-то светила слишком тускло. Как и в ванной. А еще с утра отказался работать тостер. Не такого начала выходного дня она ожидала.

Пальто, купленное в прошлом сезоне (тщательно подобранное, приличное), сидело впритык на рыхлом теле, хотя изначально было свободным. Очки в тоненькой золоченой оправе (не слишком броские, но и не какие-нибудь старушечьи – словом, тоже приличные) казались слишком маленькими на лунообразном лице. Собранные в жидковатый пучок волосы выглядели засаленными, хоть и были тщательно вымыты накануне.

Кор-р-рова…

Это слово произнес у нее в голове тот же голос, которым оно недавно было сказано в реальности: мерзкий, старческий. Ангелина внутренне окаменела и принялась с удвоенным вниманием ковыряться во вместительной дамской сумке, в очередной раз проверяя, не забыла ли она чего.

Она никогда не была худышкой, но на пятом году работы в школе начала полнеть по-настоящему, болезненно и неотвратимо. К своим тридцати восьми годам Ангелина весила почти сто двадцать килограммов при среднем росте и, судя по пальто, продолжала набирать вес. Безжалостный эндокринолог, вместо того чтобы назначить нормальное лечение, выписывал какую-то ерунду и твердил одно и то же: упражнения-диета, диета-упражнения, а последний раз и вовсе предложил обратиться к психотерапевту, хотя это было уж совсем ни к чему!