Я снова посмотрел в сторону черной доски, но парня там уже не было. На доске остались цепочки непонятных символов, которые, должно быть, являлись буквами его национального алфавита, сложившимися в слова. Много позже, когда я напомнил Аво эту историю, тот сказал, что совсем не помнит, что он там писал. К тому времени мы достаточно поколесили вместе по Америке, и я полагаю, он вполне мне доверял, чтобы сказать правду.

– Может быть, я переводил названия сортов пива, – со смешком пояснил он.

– Да, но слова казались чем-то более значительным, чем пиво.

– Это же армянский язык, бро, – отозвался Аво. – У нас даже проклятия напоминают молитву.

В тот вечер я понял, что этот парень – мой шанс снова вернуться в рестлинг. Едва только он, как бульдозер, прорвался в зал через дверь подсобки со шваброй и ведром, я спрыгнул с высокого барного табурета, и стянул волосы в хвост.

– Здорово! – сказал я, когда он толкал свое ведро мимо меня.

– Братан, мы закрываемся, – сказал он, не останавливаясь.

– Видишь ли, нам надо познакомиться, как мне тут посоветовали, – возразил я, соображая, как бы мне себя отрекомендовать. В его глазах я выглядел, наверное, неважнецки – средних лет, загорелый, с обесцвеченными волосами до плеч, собранными аптечной резинкой, рубашка расстегнута до груди, словно у голливудского прощелыги.

Я несколько сбавил тон, чтобы не отпугнуть его.

– Обычно меня зовут Волосы Ангела, но, как ты понимаешь, я вполне вменяемый чувак.

Понял ли он, о чем я говорю?

Я протянул ему руку:

– Терри Крилл.

Его исполинских размеров ручища на мгновение отцепилась от ручки швабры, тряхнула мою, и он снова принялся тереть пол.

– Эй, Терри, – крикнул мне Лонгтин из-за барной стойки, – тебе, кажется, уже пора!

Не обращая внимания на его слова, я засыпал Аво кучей вопросов. Поначалу он вообще никак не реагировал, но стоило мне заикнуться о борьбе, парень сразу заинтересовался. Сказал, что участвовал в юниорских состязаниях. Я поманил его пальцем, и тот согнулся, чтобы расслышать меня:

– Это прекрасно, сынок, но я имею в виду не борьбу, а профессиональный рестлинг. Знаешь, в чем их отличие?

Он не знал, и я совершил тяжкое преступление в отношении принципа «кейфеб» – сказал ему, что собираюсь нанять его для развлечения публики, что это всего лишь представление, и единственное, что в рестлинге реально, – это деньги. Деньги и мили, накрученные на спидометре автомобиля. «Этому научил меня Капитан Лу Альбано», – сказал я, но это имя не произвело на парня никакого впечатления. Тогда я спросил его, сколько он получает у Лонгтина, и продолжил расписывать сказочные перспективы, не забыв упомянуть о больших деньгах, что мы могли вместе заработать. Но Аво только без конца повторял, что бар закрывается, и елозил шваброй по полу, едва не задевая носки моих мокасин.

Только потом, гораздо позже, я понял, как мало повлияли деньги на его решение. Но тогда я не переставая твердил ему о долларах. Возможно, надо было попытаться соблазнить его чем-то другим – вниманием со стороны девушек, славой или необычайно пьянящим ощущением, что ты можешь заставить людей или обожать тебя, или ненавидеть. Но пока я распинался, Лонгтин вдруг вмешался в разговор из-за барной стойки:

– Так ты вроде собирался в Тусон?

Именно эта брошенная барменом фраза неожиданно заинтересовала Аво.

– Вы уезжаете из Лос-Анджелеса? – спросил он.

В его глазах появился какой-то особенный блеск.

– Если ты примешь мое предложение, то многие годы тебе придется жить в номерах отелей и в машинах, – честно сказал я.

Когда Аво спросил, как скоро мы сможем отправиться в путь, я понял, что достиг своей цели.

– С самого утра, – сказал я, поигрывая ключами в кармане.

Аво сказал, что раньше полудня не сможет. Я немного поломался для вида, но согласился.

На следующий день он подошел к моей «Каталине» с той самой красной поясной сумкой-кошельком на талии. На его лбу красовалась свежая ссадина.

– Что, прощальный подарок от Лонгтина? – поинтересовался я.

Впрочем, винить Лонгтина было бы несправедливо – он буквально за мгновение потерял хорошего работника. Но я был рад тому, что сделал. Во всяком случае, какое-то время я испытывал удовлетворение.

Возвращение в «Выстрел» чем-то напоминало вторжение в чужую собственность, ладно хоть вторгался я, а не ко мне. Думая, что вряд ли я еще когда-нибудь окажусь в этих местах, я решил все же зайти и посмотреть, помнит ли меня Лонгтин, как я его. Дочке Лонгтина, должно быть, уже исполнилось двенадцать. Черт возьми, почему к памяти прилипают чужие имена? «Выстрел в желудок», Лонгтин, его дочка – кажется, ее звали Харпер…

Открыв для Фудзи банку с тунцом, чтобы та не скучала в мое отсутствие, я направился знакомым переулком к «Выстрелу». К выкрашенной желтой краской двери бара вели пять ступенек, но не вверх, а вниз. Само помещение мало изменилось за эти годы – те же покосившиеся картинки с героями перестрелки у корабля «О’Кей», – но я сразу заметил главную перемену: за стойкой был не Лонгтин, а какой-то тип с выкрашенными в розовый цвет волосами, да к тому же весь в пирсинге. О как… Я забрался на табурет в дальнем углу напротив стайки подростков, которые, судя по металлическим побрякушкам на теле, явно были друзьями бармена. А тот согласился подождать, пока я обдумаю, что пить, и налил мне с собой стаканчик сливок – Фудзи любила это дело.

– Вы ищете Лонгтина? – спросил он, едва я заикнулся о бывшем хозяине. – Никогда не слышал о таком. Ну так что вам налить?

Да, я уже немолод, но я затягиваю волосы в хвост, и не только потому, что мне так удобно, а чтобы продемонстрировать вертикальные шрамы на лбу – их я заслужил не на ринге, а во время службы в ВМФ в сорок шестом. Когда я впервые пересек экватор, мне выбили на плече татуировку в виде двух перекрещенных орудийных стволов – и меня стали принимать за сидельца, хотя я ни разу не был в тюрьме. За последние тридцать лет я привык, что законопослушные граждане шарахаются от меня в супермаркетах, но вот эти детки в пирсинге совсем не удивились при моем появлении. Похоже, я сошел у них за своего. Ну что же, хоть это радует.

– Моя бывшая жена как-то раз сказала, что если нет денег на чаевые, то и пить не следует. Так что я просто так заглянул. Всем удачи! – без особого вызова произнес я.

Но разукрашенный перец за стойкой остановил меня и сунул кружку под кран. Хорошим он оказался парнем, о чем я ему сразу и сообщил. Слушая его, я понял, что все эти воткнутые в тело безделушки, розовая краска на волосах и привычка сбиваться в стаи – есть не что иное, как попытка избавиться от какого-то внутреннего страха. В этом смысле мы были с ним чем-то похожи.

Я поблагодарил его и поднес к губам кружку, а парень отошел к друзьям. Я успел выпить половину, когда он вернулся и спросил:

– Как, ты сказал, его звать?

Затем он обернулся и крикнул через плечо:

– Рауль, иди сюда!

Из кухни вышел мужик в таком же бежевом фартуке, что в свое время носил Броубитер. Новый работник подвязывал лямки гораздо свободнее, чем его предшественник, и почти не поднимал ступни при ходьбе.

– Ну?

– Вот этот старик с хвостом справляется о том, кто здесь работал до тебя.

– Его звали Лонгтин, – добавил я, проглотив слово «старик».

Рауль почесал свою козлиную бородку:

– Черт, вот мне делать нечего, как только думать об этом! Давно это было…

– А когда он уехал отсюда? – спросил я.

– Десять-одиннадцать лет назад, твою мать…

Рауль развязал фартук и подошел к стойке.

– Девчонки тут вовсю развлекались с музыкальным автоматом…

С этими словами он уселся на соседний стул и кивнул бармену, чтобы тот налил нам по пиву.

– Чаевые… – начал было я, но Рауль махнул рукой.

– Да, тут была история с Лонгтином, – сказал он, щедро обмочив усы пивной пеной. – Как-то раз он открывал бар, а этот парень стал к нему ломиться в дверь.

– Ох ты ж! – воскликнул один из посетителей. – Это ты о том самом ограблении?

– Типа того, – отозвался Рауль. – Только это не было ограблением. Тот чувак с пистолетом даже денег не взял, ничего такого. И вообще, он выглядел небедно. На вид – так себе. Коротышка, но одет был с иголочки. Костюм, обувь – все как надо.

– Ну, прям как гангстер! – произнес кто-то из компании.

– И чего этому гангстеру было нужно?

– Да то же, что и вам. Он сказал, что ищет какого-то чувака – вот только не спрашивайте, кого именно, – кажется, того, кто работал тут до меня. Может, он разыскивал своего hermano ^[7], я не знаю. Лонгтин сказал, что этот адрес дала этому чуваку одна женщина, преподавательница английского.

И вот тут-то я наконец вспомнил, как Лонгтин нанял Аво на работу. Я же знал эту историю. В его бар постоянно заглядывала немолодая женщина, преподавательница английского языка. Она работала с иммигрантами. Большинство ее учеников были из Латинской Америки, и она свободно говорила по-испански. Однако часть ее работы была посвящена языковой адаптации выходцев из Армении, откуда в Штаты переехали ее родители. Армянские ученики были, как она говорила, ее личным проектом, и помимо помощи в овладении языком она старалась как-то устроить их в американской действительности: хобби, спортивные клубы, работа волонтерами. «У меня есть новенький студент, – сказала она Лонгтину, – тоже из Армении. Огромного роста, но очень добросердечный паренек. Он мог бы стать вышибалой в клубе или разнорабочим».

Лонгтин согласился взять его к себе на работу, и учительница в знак благодарности принесла ему еще теплую домашнюю пахлаву с медом.

– А ты не припомнишь ее имя? – спросил я Рауля.

– Да… – кивнул тот, допивая свое пиво. – Ва-лен-ти-на… Она приходила сюда почти что каждый вечер. У нее еще была собака размером с крупную крысу, но Лонгтин не ругался на этот счет. Она постоянно совала мне свою визитку ESL ^[8] – а я такой про себя: «Да блин, достала уже, старая калоша, мы тут с тобой каждый день видимся, и я нормально говорю по-английски!»

– Это же расизм! – отозвался один из парней (кстати, единственный белый из всей компании).

Открылась входная дверь, и наш импровизированный симпозиум сам по себе закончился. Все вернулись на свои места. Я проводил взглядом Рауля, который захлопнул за собой дверь подсобки, одновременно завязывая фартук. Черт ли меня дернул или любопытство, но я крикнул ему вдогонку:

– Эй, у тебя не осталось хотя бы одной ее визитки?

Да, тогда я говорил Броубитеру, что в жизни существуют лишь деньги и мили. Но и время тоже существовало. В нашей работе не было межсезонья, не было больничных листов, не было профсоюзов, которые регулировали бы часы работы и минимальный размер оплаты труда. Не было ни страховки, ни пенсии. Мы были всего-навсего подрядчиками, эдакими фрилансерами, наемниками в средневековом смысле. Мы были бойцами или, скорее, шутами, которых нанимали сюзерены. Мы были обречены скитаться из штата в штат, чтобы наши уловки, секреты постановочного мастерства оставались тайной для публики. Для нас не было проблемой провести девять матчей за неделю, причем в пяти разных городах, а по выходным – по два зараз. А потом каждое утро тренажерные залы и мили автомагистралей между ними…

Время летело слишком быстро, чтобы он мог учиться, поэтому мы отрабатывали все приемы во время наших переездов. Он постигал мастерство прямо на работе, то есть на ринге, а потом мы закрепляли материал в дороге. Броубитер сносно говорил по-английски, но все же не бегло, поэтому большую часть его рекламных роликов я делал сам. Кроме того, я давал ему некоторые базовые навыки – как не повредить позвоночник при сильных столкновениях и ударах, например. По пути до следующего города мы подробно разбирали его прошлые матчи. Школа греко-римской борьбы сделала его выносливым и дала способность правильно работать ногами, но в остальном я велел Аво забыть о том, чему его учили.