В следующие недели мы с Лио читали описания битвы при Трантеях и вбивали колышки, отмечая места основных событий, например, то, где Оксас, пронзённый восемью стрелами, бросился на меч. Я соорудил прямоугольную рамку размером с поднос и натянул на неё куски бечёвки, чтобы получилась квадратная сетка. Рамку я установил на парапет и, рисуя, смотрел в неё, как в окно, чтобы последовательные рисунки можно было сопоставить. Мы мечтали, что развесим их в ряд, и люди, идя вдоль стены, будут наблюдать войну сорняков, как в спиле.

Лио подолгу рыскал в зарослях у реки, выискивая особо агрессивные разновидности различных сорняков. Жёлтый звёздоцвет должен был стать сарфянской конницей, белый и красный – их союзниками.

Мы оба ждали, когда нам устроят головомойку.

Недели через две после начала проекта я за ужином поднял голову и увидел, что в трапезную входит фраа Спеликон с иерархиней из инспектората. Разговоры на мгновение стихли, как когда электрическое напряжение падает и в комнате воцаряется полумрак. Спеликон оглядел трапезную и нашёл меня, потом взял поднос и потребовал еды. Иерархи могут есть с нами, но редко этим правом пользуются. Они вынуждены так сосредотачиваться на том, чтобы не выболтать никакой мирской информации, что еда становится не в радость.

Все заметили, как Спеликон на меня смотрел, так что, когда затемнение прошло, некоторое время раздавался весёлый гул – очевидно, шутили на мой счёт. Я, вопреки обыкновению, ничуть не волновался. В чём меня можно обвинить? В тайном сговоре с целью позволить сорнякам разрастись? Может, нас с Лио вообще неправильно поняли. Я видел одну сложность: как объяснить наш замысел человеку вроде Спеликона.

Иерархиня – Рота – быстро поела и вышла из трапезной, обнимая толстую папку с листами, которая колыхалась при движениях её бёдер. Спеликон кушал основательно, однако от пива и вина отказался. Через несколько минут он отодвинулся от стола, вытер губы, встал и подошёл ко мне.

– Ты мог бы зайти для короткого разговора в калькорий светительницы Зенлы?

– Конечно. – Я взглянул на Лио, который ужинал за другим столом. – Фраа Лио тоже пригласить или…

– В этом нет надобности, – ответил Спеликон. Я удивился и даже ощутил первые симптомы тревоги – по пути через клуатр в калькорий светительницы Зенлы сердце у меня колотилось, а ладони стали липкими от пота.

Это был один из самых маленьких и древних калькориев – обычно лишь самые чтимые эдхарианские теоры собирались в нём для бесед между собой или со старшими учениками. Я бывал здесь раз или два в жизни, и уж точно не посмел бы так запросто сюда припереться. В калькории был один маленький стол, за которым еле-еле поместились бы четыре инака на сферах. Рота уже разложила на нём созвездие светоносов: голубоватые отблески падали на стопку чистых листьев и какие-то рукописи. Рядом с открытой чернильницей аккуратным рядком лежали несколько перьев.

– Беседа с фраа Эразмасом из эдхарианского капитула деценарского матика концента светителя Эдхара, – произнёс Спеликон. Рота вывела на чистом листе цепочку значков – это были не обычные базские буквы, а скоропись, к которой иерархи прибегают для ведения протоколов. Спеликон продиктовал дату и время. Я, как зачарованный, следил за Ротой – её рука в мгновение ока пробегала через весь лист, оставляя ряд примитивных закорючек, которые, как мне казалось, никак не могли вместить весь смысл произносимых нами слов.

Я перевёл взгляд на другие рукописи, которые Рота разложила на столе. По большей части они были написаны той же самой скорописью, по крайней мере одна – обычным почерком. Моим почерком. Нагнувшись, я разобрал несколько слов. Это был дневник, который я начал писать в штрафной келье собора. Я увидел имена Флека, Ороло и Кина.

Все мои мышцы разом напряглись. Включился какой-то примитивный механизм реакции на угрозу.

– Это моё!

Спеликон проследил, чтобы мои слова записали.

– Опрашиваемый признаёт, что документ номер одиннадцать принадлежит ему.

– Где вы его взяли? – выкрикнул я голосом детским, как у Барба. Рота молниеносным движением руки запечатлела мой вопрос для вечности.

– Там, где он лежал, – с улыбкой ответил Спеликон. – Ты ведь знаешь, где твой дневник?

– Думал, что знаю.

Дневник лежал в одной из ниш рядом с калькорием светителя Грода, на такой высоте, где немногие могли до него дотянуться. Однако вынуть чужие листы из ниши считалось верхом неприличия. Так делали, только если кто-нибудь умер или его отбросили.

– Но вы не должны были…

– Предоставь нам самим судить, что мы должны и чего не должны делать, – произнося эти слова, Спеликон сделал лёгкое движение рукой, и Рота перестала писать, потом другим движением отменил заклятие, и её перо вновь заскользило по листу. – Наше расследование не касается тебя лично и много времени не займёт. Все нужные нам сведения содержатся в твоём дневнике, от тебя требуется только подтвердить их и уточнить. Перед апертом ты выступил в роли скриптора при беседе между фраа Ороло и экстрамуросским мастером по имени Кин в Новой библиотеке?

– Да.

– Документ номер три, пожалуйста.

Рота вытащила ещё лист, тоже написанный моей рукой: запись беседы Ороло с Кином. Я не стал спрашивать, откуда его взяли. Очевидно, в нишах фраа Ороло тоже порылись. Возмутительно. Тем не менее я немного успокоился. В разговорах Ороло с мастерами не было ничего предосудительного. Даже если инспектора не поверят мне на слово, в библиотеке было ещё много людей – все подтвердят, что разговор был совершенно безобидный. Это какое-то мелочное копание под фраа Ороло, которое (по крайней мере, так я надеялся) закончится ничем, а фраа Спеликон только выставит себя идиотом.

Спеликон спросил, моей ли рукой написан этот документ, и лишь затем продолжил:

– Есть расхождения между записью беседы, сделанной тобою по её ходу, и версией, которую ты позже изложил в дневнике.

– Да. Я же так не умею. – Я кивнул на Роту. – Я не знаю скорописи, поэтому записывал только существенное для исследования, которое проводил Ороло.

– Какого исследования? – спросил Спеликон.

Мне казалось, что это очевидно, но я всё равно объяснил:

– Исследования политического климата в экстрамуросе – часть рутинной подготовки к аперту.

– Спасибо. Таких расхождений несколько, но я хотел бы привлечь твоё внимание к одному, в конце беседы с Кином, касательно технических характеристик спилекапторов.

От неожиданности у меня отшибло всякую способность соображать.

– Э… я смутно помню, что о чём-то таком говорили.

– Твоя память была куда лучше, когда ты писал вот это. – Спеликон перегнулся через Ротино плечо и взял мой дневник. – Согласно твоей записи, мастер Кин сказал, цитирую: «Флек ничего не заспилил». Теперь твои воспоминания прояснились?

– Да. Днём раньше, перед провенером, мы отправили мастера Флека к ита, чтобы те проводили его в северный неф. Флек хотел снять спиль. Потом Кин сказал, что ита не разрешили Флеку снимать на спилекаптор в соборе.

– Почему?

– Качество изображения слишком хорошее.

– В каком смысле?

– Кин нёс какую-то коммерческую прехню, которую я попытался воспроизвести в дневнике.

– Когда ты говоришь «попытался воспроизвести», означает ли это, что изложенное в дневнике – твои домыслы? Здесь говорится (снова цитирую): «Глазалмаз, антидрожь и диназум – со всем этим он мог заглянуть в другие части вашего собора, даже за экраны». Действительно ли Кин употребил эти слова?

– Не знаю. Я писал частью по памяти, частью – из общих соображений.

– Объясни, что ты в данном случае подразумеваешь под общими соображениями?

– Ну, основная техническая причина, по которой ита не разрешили Флеку включать спилекаптор, в том, что он мог из северного нефа через алтарь заснять столетников и тысячелетников. Невооружённым глазом мы их не видим из-за контраста между светлоокрашенным экраном (космографы бы сказали, что у него высокое альбедо) и тёмным пространством нефа. А также из-за расстояния и других факторов. В общем, ита посмотрели характеристики Флекова спилекаптора и сообразили, что в сумме они дают возможность видеть то, чего не различает глаз. Без толку разбираться в коммерческой прехне, которую пишут производители, но по своему знакомству с космографией я легко сообразил, что там должно быть: зум, позволяющий увеличивать изображение, способность воспринимать слаборазличимые объекты на фоне шумов и стабилизатор, чтобы скомпенсировать дрожание рук.

– И это ты подразумеваешь под общими соображениями, – сказал Спеликон. – Общими в том смысле, что всякий, знакомый с космографическими инструментами, пришёл бы к тем же выводам касательно возможностей данного спилекаптора.

– Да.

– В твоём дневнике говорится, – продолжал Спеликон, – что после этого фраа Ороло положил руку тебе на запястье, чтобы ты не записывал. Почему?

– Ороло старше и мудрее. Он видел, к чему идёт дело. Кин собирался сказать что-то мирское, передать нам разговор между ита и Флеком, а это явно не та информация, которую нам следует получать.

– Но, коли так, почему Ороло остановил твою руку? Почему не заткнул тебе уши?

– Не знаю. Может быть, просто повёл себя нелогично. В такие минуты люди не всегда чётко соображают.

– Или наоборот, – сказал Спеликон. – Так или иначе, это всё, что я хотел у тебя спросить про беседу Ороло с Кином. Остался один вопрос.

– Да?

– Что ты делал в девятую ночь аперта?

Я на мгновение задумался, потом наморщил лоб.

– Вот на такие простые с виду вопросы нормальному человеку отвечать труднее всего.

Спеликон как-то очень легко со мной согласился.

– Если под «нормальным человеком» ты подразумеваешь не-иерарха, то позволь тебя заверить: я тоже не помню в подробностях, что делал в тот вечер.

– На следующее утро я должен был вести экскурсию, поэтому не стал засиживаться допоздна. Я поужинал, потом, кажется, сразу пошёл спать. Я много думал.

– Надо же! – удивился Спеликон. – О чём?

Наверное, у меня стало очень удивлённое лицо. Во всяком случае, Спеликон хохотнул и сказал:

– Праздное любопытство. Не думаю, что это важно. – Он взял следующий лист. – Хроника сообщает, что на ту ночь тебе была назначена келья с фраа Остабоном и фраа Браншем. Если бы я их спросил, подтвердили бы они, что ты провёл всю ночь вместе с ними?

– Не могу представить, зачем бы им утверждать иное.

– Отлично, – сказал Спеликон. – Тогда всё. Спасибо, что уделил нам время, фраа Эразмас.

Спеликон открыл мне дверь. Я вышел и увидел, что в галерее ждут фраа Бранш и фраа Остабон.

В тот вечер моя способность строить в голове истории взяла выходной. Я не мог понять, чего Спеликон от меня добивался и как это всё понимать, поэтому счёл весь разговор лишним доказательством, что суура Трестана сходит с ума и скоро её увезут во врачебную слободу для лечения (желательно на долгий срок).

На следующий день я встал рано, чтобы помочь раскладывать завтрак. Потом разбирал с Барбом основы внешнего дифференцирования, которые должен был усвоить давным-давно, но только сейчас начал понимать по-настоящему. Я дошёл до той точки, когда голова отказывается ещё что-нибудь воспринимать, и начал ловить себя на глупых ошибках, но тут, по счастью, зазвонили к провенеру.

В тот день часы заводила моя старая команда, поэтому я отправился в собор. Народу было совсем мало, из иерархов явились всего несколько. Я не видел ни Ороло, ни его старших учеников. Джезри тоже сачканул – пришлось нам с Лио и Арсибальтом отдуваться за него.

После долгого утра в калькории и физической нагрузки в соборе я здорово проголодался и в трапезной наворачивал за обе щёки. Я уже доедал, когда вошёл Ороло, взял себе лёгкий перекус и сел один на то место, которое облюбовал в последние недели: за стол, откуда в ясную погоду можно было смотреть на горы. Сегодня небо затянули облака, но чувствовалось, что холодный ветер с реки скоро их разгонит. Доев, я подсел к Ороло. Я почти не сомневался, что Спеликон и его одолевал вопросами, но не хотел заговаривать о том, от чего Ороло наверняка и так тошно.

Он улыбнулся.