Вчерашний день навалился на него, смял воспоминаниями. Он приехал в поселок Первомайский, в бабушкин дом. Успел узнать, что происходит из древнего рода охотников на чудовищ из Нави. Успел убить заложного мертвеца, в которого превратился один из деревенских жителей, и спасти из паутины Лену.

И обещал зайти к ней, но не зашел.

– А ты кто? – поинтересовался Павел.

Человечек важно смахнул с шерсти пылинку и ответил:

– Сдобышем звать. Ты вот что скажи мне, ты как сюда, ты зачем сюда? Озоровать или для порядка?

– Для порядка, – ответил Павел, и Сдобыш довольно мурлыкнул.

– Раз так, тогда и ладно. Я за домом всегда смотрел и дальше буду смотреть, ты мне молока ставь и хлеба клади. Ты вот что, ты белого клади, я белый хлеб люблю.

Смотрел за домом? Павел улыбнулся: надо же, настоящий домовой! Почему бы и нет?

– Договорились, – кивнул он. Сдобыш спрыгнул на пол и растаял: Павел услышал только звук шагов в сторону двери.

– И ты это, ты вот что: давай добром решать, если что. И железками не тычь в меня, не люблю я этого.

– Хорошо, – Павел снова опустил голову на подушку и на несколько минут провалился в тихую дрему.

И правда хорошо. Замечательно! Никаких коллекторов, никаких проблем. А за лето он придумает, как достать деньги и осенью выплатит долг. Все будет хорошо. А то, что в его мире теперь есть заложные мертвецы и домовые… ну, Павел всегда признавал, что в жизни есть место непознанному. Просто наука пока не все открыла – но однажды откроет и объяснит, как Андрюха, убитый в тюрьме, вернулся домой.

А пока Павлу надо будет с этим жить.

Окончательно проснувшись, он вышел из дома и некоторое время стоял на крыльце, ежась и глядя на небо. Летнее утро было ярким и свежим, но предчувствие жаркого дня уже накатывало веселой шумной волной. На ветках яблони прыгали, переругиваясь, воробьи, и красные яблоки сейчас не пугали Павла, а выглядели чем-то обычным. Заурядным даже.

Он навестил будку уборной, потом вымыл руки и прошел в палисадник. Сорняков там уже не было: чья-то коса прошлась по растениям, и теперь вместо зарослей был газон не хуже соседского. Должно быть, Сдобыш не тратил времени даром.

Вадим проводил утро за работой: Павел увидел его за забором, с мольбертом у картины. Холст был уже другим – зеленый луг, залитый солнечным светом, нежные свечки иван-чая, бескрайнее голубое небо. Чем дольше Павел смотрел, тем живее и ярче казалась картина: уже виделось, как над тропой, ведущей сквозь травы, завивается маленький смерч. Брось нож в такой, и лезвие окрасится кровью.

По тропе шла девушка – остановилась, обернулась. Темноволосая, тоненькая, она была наполнена таинственным сиянием – тем, которое видит не глаз, а душа. Вадим задумчиво положил мазок на холст, и губы девушки дрогнули: она улыбнулась ему.

– Доброе утро! – окликнул Павел. Мелькнуло странное чувство, похожее на надежду: сейчас художник поздоровается, и окажется, что Павлу все приснилось.

– Доброе! – Вадим помахал, не выпуская кисти из руки. – Вижу, моя мазь вчера вам помогла.

Не приснилось. Все это было на самом деле.

– Да, – угрюмо ответил Павел. Летнее утро сразу же потеряло большую часть своего очарования. – Почему Лена была в паутине?

Вадим выбрал в ящике тюбик, выдавил краску на палитру.

– Заложные часто опутывают жертв. Лишают возможности уйти, спастись… – Вадим дотронулся кистью до краски и оставил на холсте едва заметный мазок. – Вы все сделали правильно, Павел. Можно сказать, вступили в наследство по-настоящему.

Он сделал паузу, потом обернулся и спросил, по-птичьи склонив голову к плечу:

– Было страшно?

– Немного, – ответил Павел. Мол, что вы, какие пустяки, я каждый день разбрасываю десятки заложных одной левой. Не признаваться же, что он почти умирал от страха.

Вадим понимающе улыбнулся.

– А вы где-то учитесь, работаете? – перевел он тему на другое. – Я вчера так и не спросил.

– Политех, факультет искусств и гуманитарных наук, – неохотно ответил Павел.

Его факультет в университете называли по аббревиатуре, Фигней. “Ты на Фигне учишься? Ну все с тобой понятно”. Народ там и правда был странный, собранный с бору по сосенке, среди студентов можно было встретить и хиппи, и панка, и православную девицу в платке до бровей и с молитвой на устах, и Павел невооруженным глазом видел, что у половины студентов очевидные проблемы с головой. В дипломе ожидалось обтекаемое “искусствовед”.

А Светлячок была студенткой факультета лингвистики. И она, кстати, даже не улыбнулась, когда Павел сказал, где учится – просто кивнула, словно его факультет не был посмешищем для всего универа. Это невольно располагало к себе.

– Интересно! – одобрил Вадим. – Я когда-то знавал вашего декана, Игоря Андреевича. Он, конечно, необычный человек, но в своем деле профессионал.

“Необычный” это было очень мягко сказано. Игорь Андреевич Володько иногда казался Павлу городским сумасшедшим, особенно, когда начинал рассказывать о том, что собирается уйти в монастырь, то в католический, то в буддийский.

Странный факультет. Чудные люди. Дурацкая, никому не нужная потом специальность.

– Вообще я хотел после школы в армию, – признался Павел. – А потом в полицию. Но мама боялась, что в армии меня убьют. Я поступил вообще как-то впопыхах. Раз уж после универа все равно не работать по специальности, так хоть не напрягаться. И есть время на подработки.

– Очень правильный подход, – согласился Вадим, и Павел снова задался вопросом, сколько же ему на самом деле лет. – А кем подрабатываете?

– Свободной кассой.

– Любой труд достоин и почетен, – произнес Вадим без тени насмешки. – Но если вам не нравится ваше будущее образование и свободная касса, то можно остаться здесь. Пойти работать в полицию, участковый все говорит, что ему пора на пенсию.

– Я вчера человека убил, – напомнил ему Павел, и откуда-то издалека донесся голос Андрюхи, поправляя: “Не убил, браток, нет. Выручил”. – Теперь мне если и идти в полицию, то только сдаваться.

– Не человека. Заложного, – уточнил Вадим. – Того, кто чисто технически давным-давно мертв. Вы стерли его из мира. Никто и не заметил, что он исчез, уверяю. Даже родным он безразличен. Нет и нет, вот и замечательно.

Павел понимал, что это правда. Так же люди не замечали красных плодов на яблоне в начале июля. А в поселке теперь стало только тише.

– Но я понимаю, что вам сейчас очень сильно не по себе, – продолжал Вадим. Отложив кисть и палитру, он подошел к забору и, глядя Павлу в глаза, дружески посоветовал: – Отвлекитесь, займитесь делом. Какое сегодня число?

– Шестое, – ответил Павел. – Канун Иванова дня.

– Достойные плоды достойного образования, – заметил Вадим, и Павел снова не понял, смеется он или говорит серьезно. – Сходите за травами! Сегодня они на пике своей силы, а я не буду давать вам такую мазь каждый раз. Мне самому мало.

У бабушки в одном из сараюшек всегда висели травяные венички. Павел открывал дверь, и его окутывало сладким ароматным облаком, в котором проступала едва уловимая нотка горечи. Однажды он перекупался с ребятами, продрог и заболел – тогда бабушка принесла один из веничков и заварила крепкого чаю. Павел выпил две чашки, рухнул в глубокий крепкий сон, а наутро проснулся здоровым.

– Научите меня ее варить? – спросил Павел.

– Разумеется. Кстати, посмотрите в шкафах вашей бабушки, – посоветовал Вадим. – Там должны быть ее записи.

На том они и разошлись. Павел вернулся в дом, захватил рюкзак и деньги и пошел в сторону магазина.

В основном, жители поселка работали по сменам на мясокомбинате в Андреевском и с утра собирались на остановке, откуда их забирал автобус, так что сейчас улица была пуста. Павел даже обрадовался, что никого не встретил. Не хотелось ни с кем говорить – он боялся, что его все-таки спросят об Андрюхе, а он не найдется с ответом.

“Десяточка” начинала работу с восьми утра. Дверь в магазин была открыта нараспашку; когда Павел подошел, то увидел дядю Максима, отца Лены – он старательно выметал пол, что-то бормоча под нос, и у Павла почему-то сжалось сердце.

– Привет, дядя Максим! – сказал он.

– О, привет, Паш! – отец Лены выпрямился, с недовольным видом потер поясницу. Он был всего на пару лет старше мамы Павла, но выглядел стариком, словно паутина, которую Павел срезал с Лены, высасывала силы и из него. – Надолго ты к нам?

– До осени, там посмотрим, – уклончиво ответил Павел, и дядя Максим понимающе кивнул.

– Вы молодые, зачем вам в этой дыре сидеть, – произнес он и снова принялся выметать сор. Павел удивленно увидел среди пылинок иголку – тонкую, маленькую, она сверкнула и растаяла. – Это мы, старые грибы, что с нас взять. Лена вон вчера взяла, вещи собрала и укатила.

– Куда? – удивился Павел.

Такой поспешный отъезд – с чего бы вдруг? Лена была рада его видеть, они бы встретились, пообщались – просто поговорили бы, им было о чем. И вот она покинула поселок, не сказав “прощай”.

– Да к тетке в Богородицк. Она в кулинарном техникуме замдиректора, говорила раньше, что устроит без экзаменов, – еще одна иголка сверкнула, вылетая из-под половиц, и дядя Максим продолжал: – Нет, я все понимаю, учиться надо. Ну а нам-то с матерью кто тут поможет? Нет бы вышла замуж за кого из местных, но вот ведь, как вышло. Вещи собрала и поминай, как звали.

Он снова выпрямился и спросил:

– Ты чего хотел-то? Давай отпущу.

Павел купил совершенно ненужный ему паштет и упаковку сосисок и побрел домой, вспоминая, как бабушка когда-то рассказывала, что если есть хорошая иголка и нужные слова, то можно пришить человека к себе. Приворожить.

Наверно заложный так пришил к себе Лену. А потом опутал паутиной.

Интересно, если бы Павел пришил к себе Светлячка, осталась бы она с ним, постепенно покрываясь паутиной ненависти и злобы, или все же смогла бы вырваться и освободиться?

Сдобыша не было, но Павел невольно отметил, что в доме стало светлее и чище. Исчезла пыль, которую он вчера не вытер, не стало паутины в углу на кухне. Домовой взялся за дело. Вспомнив сказки, Павел вскипятил чаю, приготовил макароны с тушенкой и, отложив немного в маленькое блюдце, позвал:

– Сдобыш, иди сюда! Кис-кис…

Это дурацкое кисканье едва не заставило его нервно рассмеяться. “Ведешь себя, как дурак, – заметил внутренний голос. – Зовешь домового с тобой позавтракать”.

Послышался мягкий прыжок, и Павел увидел Сдобыша в кошачьем виде. Домовой прошел к блюдцу, понюхал и посоветовал:

– Ты мне вот что, ты мне лучше хлеба и молока давай. Это мне полезнее. А за уважение спасибо.

– Держи, – Павел протянул Сдобышу кусок хлеба. Тот потянулся и вместо кошачьей лапки хлеб схватила уже человеческая ручка.

“Я кормлю домового, – подумал Павел. – Невероятно”.

– Вот это спасибо, вот это мое почтение, – произнес Сдобыш, запрыгнул на табурет и спросил: – А ты к Ольге Петровне пойдешь ли, нет ли?

Павел пожал плечами. Он смутно помнил Ольгу Петровну – когда-то она приятельствовала с бабушкой и жила не в самом поселке, а в Наумовке, деревне, которая расположилось к югу от Первомайского.

– А что у нее? – поинтересовался Павел.

Сдобыш мурлыкнул и цапнул еще один кусок хлеба.

– А у нее, вот ты вишь, внучка из города приехала. И повадилась по вечерам гулять, ты знаешь, с кем, не знаешь?

Павел только руками развел.

– Откуда бы? Я сам только вчера приехал.

Между “сегодня” и “вчера” лежала пропасть. Вчера Павел убегал от коллекторов, сегодня разговаривает с домовым.

– А вот ты сходи, а вот ты узнай, – ответил Сдобыш. – А то ирга пока только у Наумовки отирается, а там кто знает, как знать.

Кошка махнула пушистым хвостом и была такова. Павел усмехнулся: ну хоть мышей можно не бояться.

***

Тьма, в которой плавал Денис, была холодной и густой.

Иногда ему казалось, что он сможет освободиться. Тогда приходили отрывочные воспоминания: вот мальчишки идут по вечерней дороге, возвращаясь домой с прогулки, вот узорный платок паутины повис среди ветвей, вот воробушек присел на высокий колосок…