– Не один. Я вам внятно говорил: заварка шалфея или коры дуба – лучше. У вас есть заварка с шалфеем?

– Глумишься? Откуда тут шалфей?

– Ну вот. Принцип простой: снаружи греть больные зубы нельзя – лицо еще больше отечет, и боли будут интенсивнее. Греть надо изнутри – ополаскивая больную десну. Горячей жидкостью. Постоянно. Кофе – жидкость?

– Ну, жидкость.

– Вот и полощите. Приедем – найдем и шалфей, и стоматолога. Хотя зуб придется драть: бессонная ночь – прямое показание.

– А если не драть?

– Потом придется операцию делать на челюсти, потеряете пару-тройку зубов. И давайте закончим разговор – вам полоскать и полоскать…

Болезный улезает в люк. Подмигиваю пареньку и возвращаюсь к санитару.

– Это кто ж тут у вас?

– Да всякие разные, – и санитар перечисляет пару десятков предприятий, ВОХР, подразделения с Ржевского полигона и так далее…

Все-таки вернуться обратно в кабину – приятно. Трогаемся – ну, если не гора с плеч, то такой курганчик…

– А кроме вояк, тут кто еще? – интересуется мой напарник.

– Да всякой твари по паре: и ВОХР с завода, и заводские, и химики, и местные. Беженцев набрали еще… Монолитовцы тож…

Саша подпрыгивает:

– Какие монолитовцы?

– Гаражный кооператив здоровенный так называется. От них тут отряд самообороны. А что ты подпрыгнул?

– Не, так, ничего…

Прыскаю про себя с серьезной физиономией – явно Саша в «Сталкера» рубился…

Тем временем нам дают отмашку, трогаемся дальше.

На пустыре за блокпостами табор: яркие туристические палатки, строительные вагончики, автомобили. Пара вышек с силуэтами на них. В ту сторону как раз санитар показывал.

– Это что такое за цыганский лагерь?

– Беженцы, наверное. Санитар толковал, что тут у них инфекционные больные.

– Дык тут домов полно. Разместили бы в тепле.

– Ну, это типа карантина. А может, в домах места нет или опасно. Хотя если тут дизентерийные – лучше их в чисто поле.

Прокатываемся уже разросшейся колонной по Беляевскому мосту.

Тут меня дергают снять какую-то нефтебазу в полукилометре от дороги.

Встряхиваюсь. Чего-то замотался. Спать хочется сильно. Саша откровенно зевает.

– Эй, вы, кончайте зевать, – буркает Семен Семеныч. – Глядя на вас, и меня в сон потянуло! Хотите уехать в кювет? Не хотите – тогда давайте общаться. «Грачи» вы или кто?

Раз едете пассажирами – извольте увеселять водителя. А зевать да спать – себе могилу копать.

– А вот что вы так презрительно про «Жип Широкий» отозвались? Вроде бы «Чероки» получше УАЗа будет? – продолжает Саша уже вовсе забытую тему.

– Дык а как о нем отзываться? У джипа – и несущий кузов! Курам на смех. Далее – зеркала очень быстро начинают портиться. Все шильдики ржавеют за год. Ну, и с электрикой беда. Вот остановимся – спросите у Нади, что сейчас джип ведет: подогрев сидения работает или нет. Готов на рупь поспорить – не работает. А самое главное – коробка автомат для джипа. Если его по нашим дрищам гонять – выходит из строя на раз. Ну и получается: джип – девок в казино возить. А для этого джип не нужен. Это – понты. Самое смешное, что целая куча этих самых чероков – заднеприводные. Вот это уже понтее понтов. На брюхе – шелк, а в брюхе – щелк.

– О, а я вдруг подумал: можно же у Нади, кроме электроподогрева, и про подарки женщинам в больнице спросить! Она и женщина, и медик.

– Спохватились! Уже спросили. Она меня при всех в галошу посадила и плавать отправила.

– Когда это вы успели-то?

– Пока вы в «Макдональде» шарились. Мне эта мысль в голову тоже пришла. Я ее спросту и спросил.

– А она?

– А она глянула так и спрашивает: «Вы же вроде говорили, что женаты?»

Ага, говорю, уже двадцать шесть лет.

Она так картинно удивилась и заявляет: «И что, ваша супруга никогда колготок не носила?»

Ну и все. И сказать нечего. Конечно, колготки… Умыла девчонка, как маленького…

– Ловко! Действительно, все гениальное просто. И что будем делать?

– Есть у меня наколка на карте, где колгот куча.

– Сейчас приберем?

– Нет, сейчас не получится.

– А где колготы-то?

– Будете ржать – высажу.

– Не будем.

– В кузове моей фуры. На том же предприятии, откуда этот грузовик с бананами брали. Рядом с американцем этим как раз стояла.

– Семен Семеныч, при всем уважении – Бугага!

– Вот так и знал, что заржете.

– А что еще остается?

– Ржать внутренне. Про себя, с соответствующим выражением лица.

– Извините, но реакцию надо было обозначить, чтоб показать свое участие в беседе. Вот представьте – вы сказали, где колготы. А мы сидим с индифферентными мордами. Как-то не по-человечески… – приходится оправдываться мне.

– Ладно, проехали, – великодушно прощает нас шофер.

– А что вы про пушки рассказывали – интересуетесь вопросом?

– Нет, это так. По детским впечатлениям, – улыбается Семен Семеныч.

– А что за детские впечатления?

– Я перед армией в ДОСААФе на водителя учился. А положено было еще и работать: школу закончил, а до армии еще время оставалось – пока восемнадцать лет стукнет. Ну, и поработал некоторое время, пока прав не было, еще в Артиллерийском музее. Вот там пришлось пушки покатать.

– С чего это так? Там же они навечно поставлены?

– А как раз была реконструкция пятого зала.

– Это который про начало Великой Отечественной?

– Он самый. Там уже подиумы старые стали ломаться – пушку же для хранения вывешивать надо, а если она на колесах стоять будет, то наполнитель резиновый – гусматик – деформируется, и катить такую пушку будет нельзя.

– Точно, я видал: у нас маневры были, так в артполку треть гаубиц накрылась после небольшого марша в сто километров – от колес аж ошметья летели… – вспоминаю я свою не очень давнюю службу в армии.

– Вот-вот. Пушки со старых подиумов скатили, и они в зале стояли вполне себе на полу. А со старыми подиумами распрощались – разобрали и вынесли. Новые же задержались. Ну, и так вышло, что я участвовал сначала в снимании пушек с подиумов, потом в расставлении их по залу, ну и на новые подииумы ставил тоже. Не один, конечно. Но как молодой – здоровый участие принимал с остальными стариканами.

– Так что есть опыт артиллерийский?

– Скорее, транспортный – по профессии. Сам себе тягач, называется. По работе это было необходимо – разбирались старые подиумы, орудия откатывались в сторону, потом ставились на новые подиумы. Поэтому опыт есть. Кроме того, пришлось принимать участие в перекатывании во дворе Артмузея более тяжелых систем. Вот это действительно тяжело пришлось. Там тоже в тот год перестановки делались. Вроде бы как раз ставился этот атомный миномет «Ока».

– Это такая жуткая дура вроде Большой Берты?

– Нет, Берта – пушка, нарезная. И атомными минами стрелять не может. А минометик – не нарезной. Зато может вдуть атомным зарядом на 45 километров.

Так что артиллеристом назвать меня нельзя. Работу танковых орудий и артсистем наблюдал в армии на полигоне только.

– Что-то вы улыбаетесь хитро? – подмечает глазастый Саша.

– Из молодеческой дури часть пушек катал сам. В одиночку. Стыдно признаваться, но дурил много; было достаточно свободного времени – столяры задержали поставку подиумов – и меня забыли нагрузить работой. От безделья спал в кабине «Катюши» – ну самые мерзкие ощущения: как там люди ездили – кабина «Шишиги» после «Катюши» – прямо роскошный лимузин, а уж про «Шишигу» ругани у шоферов было много, очень уж там сидеть неудобно: и сиденье не регулируется, и кабина тесная.

– А у нас трое во время маневров влезали в кабину, – вспоминаю я.

– Зимой, небось?

– Ага. В Сальских степях – неподалеку от Волгограда.

– Знаю эти места – там зимой за тридцать градусов мороз, да с ветерком…

– Точно! Но я вас перебил.

– Да, и кроме того, я там охотился с пушками за бабкой-уборщицей – она была слепая и глухая, возраста такого, что Мафусаил по сравнению с ней мальчонка пестрожопый, поэтому мои экзерциции она не замечала. Зал здоровеный – выкатываешь пушку на прямую наводку, наводишь, потом открываешь замок и смотришь в ствол – попал, аль нет. Азартное занятие.

Самое теплое ощущение – от 37 мм немецкой «армейской колотушки». Ее еще немцы после знакомства с нашими танками стали называть «Дверной молоток».

Не пушка, а песня – бегом катать можно было. ДШК на станке в разы тяжелее. Утюг утюгом… Даже наша 45 мм легче. Очень хороша на ходу 76 мм полковушка – на станке от 45 мм.

– А другие пушки как?

– Далее идет 76 мм наша, грабинская, но там куда лучше, когда кто-нибудь на стволе повиснет, а так все-таки станины поднимать тяжело: центр тяжести у нее смещен назад. Ну, потом наша 57 мм и, наконец, немецкая 50 мм. Эта при перекатывании вызывала грыженосные чуйства. Также легко было катать зенитки 37 мм. 85 мм – не пошла вовсе. Зато на зенитках – сядешь в кресло наводчика по горизонтали, крутишь рукоятку наводки, и такая карусель получается – куда там Луна-парку: крутишься с площадкой ажник со свистом.

– А 88 мм немецкую противотанковую не таскали? – подначиваю я водителя.

– Шутишь! Она, во-первых, в соседнем зале стояла, а там реконструкции не было, а во-вторых, вес у нее – трактором не сдвинешь.

– А закатывали эти пушки наверх на третий этаж как?

– Так по пандусу в вестибюле и закатывали – там же пандус с двух сторон как раз для этого и сделан. В одно время со мной там два таких же молодых балбеса перед армией прохлаждались, так вот у них было любимое развлечение – гонки по пандусам устраивать. Понедельник-вторник выходные, посетителей нет, вот эти балбесы заберутся наверх – и бегом с гиканьем по пандусам вниз – кто первый добежит. А там еще такие барьерчики стояли, так они на бегу через них прыгали. Хранитель там был – спец по стрелковому оружию, Нацваладзе звали – так один его чуть не убил – налетел со всей дури. Дальше вместе по пандусу катились, чудом ничего не поломали.

– А вы с ними не бегали?

– Да ну, я был положительный, а они – шелапуты какие-то. То сперли у художников репродукцию плаката с Великой Отечественной: там такой парень-сибиряк со снайперской винтовкой показывает шесть гильз на ладони, а за его спиной – шесть березовых крестов с немецкими касками и такая подпись нетолерантная: «Бей так: что ни патрон – то немец!» и прилепили к автобусу с немецкими туристами, которые в этот момент из Петропавловки возвращались. Ну, скандал, Бульба извинялся. Другой раз их за досками послали – на нашей музейной «Шишиге». Ну, а им скучно сидеть было. Так сообразили: там в кузове валялся какой-то ватник – грязнее грязи. Весь в мазуте и прочем говнище. А за нашей музейной таратайкой на светофоре встала какая-то расфуфыренная иномарка – кадиллак. А тогда иномарок в городе было по пальцам пересчитать. Вот они в знак пролетарского протеста, когда зажегся зеленый, этот ватник за рукава взяли и на лобовое стекло иномарки кинули. Хорошо лег, плашмя. И рукавами обхватил. Иномарка так тормознула, что задние колеса от асфальта оторвались.

Оказалось, это американский консул ехал. Когда им на ветровое стекло такое прилетело, чуть от испуга не помер – думал, человека сбили. Потом его расфуфыренный водитель двумя пальчиками ватник стянул… А сквозь стекло по-прежнему не видно ни хрена: ну, мазут с грязью от ватника-то остался… Ровным слоем.

Опять скандал, на этот раз – дипломатический, опять Бульба извинялся.

– А Бульба – это кто?

– Директор музея тогда был. Полковник Бульба. Хороший мужик, но что-то ему не везло.

– А что с ним еще такого случилось?

– Собака ему живот погрызла. Причем он сам же настоял, чтоб собаками усилили охрану Артмузея. Тож инцидент был из ряда вон…

– Да рассказывайте, не тяните!