Для арабских гостей такое объяснение звучало как богохульство, но они сочли это бредом сумасшедшего. Однако Пир Мохаммед Сахиб настаивал на своем утверждении. Он приказал своему ученику принести старый глиняный горшок для воды и попросил арабских богословов посмотреть в воду. Изумленные гости увидели в горшке с водой весь путь паломничества в Мекку и, чудо из чудес, увидели себя, обходящих Каабу в сопровождении слепого святого ткача. Арабы пали к ногам Пира Мохаммеда Сахиба и попросили разрешения стать его учениками.

Рядом с могилой этого святого находится и могила одного из моих предков по отцовской линии. Он был учеником святого Такали.

(4) В возрасте от пяти до девяти лет я познакомился с индуизмом и христианством. Даже в том возрасте я начал замечать, насколько предвзято люди, принадлежащие к одной религии, относятся к другим верованиям. Например, моя бабушка, которая в экстазе рассказывала о мусульманских святых, ненавидела индуизм и индуистских богов. Она предупредила меня, чтобы я с осторожностью относился к еде в домах наших соседей-индуистов, опасаясь, что эта пища может быть подношением индуистским богам, которых бабушка считала нечестивыми. Она часто называла индусов идолопоклонниками и считала, что приход ислама – лучшее, что когда-либо происходило с человечеством. Хорошим мусульманам гарантировано место на Небесах.

Меня отправили в элитную английскую среднюю школу, которой управляли монахини одного из христианских орденов. Здесь нас хотя и не заставляли, но поощряли креститься, когда мы проходили мимо часовни и грота Девы Марии. А заодно и учили многим христианским гимнам. Мне нравилось бородатое доброе лицо Иисуса Христа в образе пастыря, изображенного на развешанных повсюду картинах. Но я был удивлен, слыша, как одна из монахинь поучала нас, что мусульмане поклоняются солнцу, а индуисты молятся нечистой силе.

Наши соседи все были индуистами, и, посещая их дома, я был очарован огромным разнообразием богов, которым они поклонялись. Я всегда задавался вопросом, почему женщина из ортодоксального брахманского дома так привечала меня и любила кормить сладостями, в то время как бабушка запрещала мне есть их. Конечно, с другой стороны, были соседи-индуисты, которые с нетерпением ждали вкусного бирияни из баранины, которое моя мама готовила и раздавала нашим соседям наирам во время Рамазана и Бакри Ид. Что касается меня, то я больше любил идли, самбар и традиционную малаяльскую вегетарианскую еду, подаваемую на свежих банановых листьях.

Моим первым важным знакомством с индуистскими и религиозными практиками, помимо лицезрения изображений богов, которым поклоняются в маленьких частных святилищах в домах наших соседей, стало шествие киртан, которое одним воскресным утром неожиданно появилось на дороге перед нашим домом. Я сидел возле кухни, безуспешно пытаясь собрать механическую игрушку, которую я разобрал, чтобы увидеть, как она работает, когда проникающий в душу ритм ударов мриданга, сопровождаемый нежным звоном цимбал, полностью завладел моим вниманием.

Я отбросил игрушку и, как был, в одних только шортах, побежал к воротам, мое сердце бешено колотилось. Я увидел странное зрелище. На дороге пели и танцевали четверо мужчин средних лет. Все, кроме одного, были одеты в желтые дхоти, обернутые вокруг нижней части тела. Исключение составлял высокий, светлый и красивый мужчина с распущенной бородой и длинными волосами, на шее которого висела гирлянда из ослепительно белых цветов. На нем был только тонкий каупин цвета охры, который едва прикрывал его бедра.

Все четверо были босы. У одного на шее висел мриданг, и когда он, закрыв глаза, отбивал ритм обеими руками, то периодически прерывался и разражался восторженным смехом. Другой, казалось, был полностью поглощен игрой на крошечных цимбалах и качал головой из стороны в сторону. Третий ходил от дома к дому, собирая фрукты, овощи, рис, а иногда и деньги, которые с большим уважением предлагали некоторые из наших соседей, стоявших у своих ворот.

Четвертый – высокий красивый бородатый мужчина, казался лидером группы. Он руководил хором, а когда танцевал и пел «Харе Рама, Харе Рама…» в четком ритме мриданга и цимбал, то закрывал глаза, и слезы текли по его щекам. Он был в каком-то полубессознательном состоянии. Некоторые из соседей, которых я видел, подходили к нему и падали ниц у его ног.

Я ощутил, что мое сердце наполнилось необъяснимым счастьем, и я помню, что тоже начал смеяться. Затем я забежал в дом и нашел монету, какого достоинства, сейчас не помню, и побежал обратно к воротам, перешел через дорогу и бросил монету в небольшую сумку, которую собиратель подношений держал в руке. Именно тогда я услышал, как меня зовет бабушка. Когда я поспешил обратно, чувствуя себя виноватым за то, что, возможно, сделал что-то, чего не следовало делать, я обернулся, чтобы в последний раз взглянуть на странного, почти обнаженного мужчину, танцующего на улице. Его глаза открылись, и, прежде чем я вошел в дом, наши взгляды на короткое время пересеклись. Процессия двинулась дальше. Музыка медленно затихла, и воцарилась странная тишина. Моя бабушка не одобрила то, что я сделал, но меня отпустили, дав несколько религиозных советов. Много лет спустя я узнал, что тем человеком, которого я видел в восторженном экстазе, был Свами Абхедананда, который жил в ашраме недалеко от того места, где я жил. Уже будучи студентом колледжа, я провел немало приятных встреч с ним, но об этом поговорим позже.

(5) Примерно в это же время дядя моей матери по материнской линии, который увлекался фотографией, взял меня на фестиваль Аратте в Восточном форте. Старый форт был построен махараджами вокруг большого храма Ананта Падманабхи Свами, их божества-покровителя. Как я упоминал ранее, первоначальное название города Тривандрам – Тируванантапурам происходит от имени этого божества, которое описывается как «тот, из пупка которого растет лотос». Каждый год территорию храма украшают фестонами, цветами, огнями и весь индуистский пантеон представлен в виде статуй богов в натуральную величину или даже больших размеров, дополненных красочными костюмами и украшениями. Когда я смотрел на башни Гопурам древнего храма, что-то, казалось, шевельнулось у меня в районе пупка, и меня охватило непреодолимое желание войти внутрь, хотя в возрасте шести лет я понятия не имел, что находится внутри храма. Дядя моей матери сказал, что нас не пустят, потому что мы не исповедуем индуистскую религию.

Я отчетливо помню, как он указал на белую вывеску и прочитал на малаялам и английском: «Для неиндусов вход воспрещен». Различие между двумя общинами, состоящими из одних и тех же людей, сильно озадачило меня. В то время у меня не было выбора, кроме как принять поражение и вернуться ни с чем. Мог ли я тогда знать, что с течением времени и по мере взросления я увижу ужасные проявления розни религиозных общин, к которым привели людей религиозные фанатики?

Дядя моей матери подарил мне мятные конфеты, чтобы подбодрить меня, и отвел к южным воротам здания Центрального секретариата. Там, недалеко от входа, лежал на раскладушке полноватый мужчина с седеющими волосами и небритым, но приятным лицом. Из всей одежды на нем была только керальская мунду, которая покрывала нижнюю часть его тела. Он мягко заговорил со мной, пожал руку и дал мне конфетку. Он сказал, что был рад меня видеть и что мне идут мои красные шорты.

Позднее я узнал, что это был ветеран коммунистического движения А. К. Гопалан, который в то время участвовал в голодовке до смерти против правительства Конгресса. Дядя моей матери, придерживавшийся левых взглядов, пригласил меня навестить коммунистического лидера, которого он очень уважал. Возможно, в мягких глазах г-на Гопалана или в его вежливых манерах общения была какая-то магия, которая впоследствии, в годы учебы в колледже, привлекла меня к Карлу Марксу и его работе «Капитал».

(6) Говоря о магии, я также отчетливо помню те волшебные моменты, когда, сидя вечерами на заднем дворе своего дома, я глядел на облака. В моем воображении они казались снежными пиками, которые еще предстояло исследовать. Много позже, когда я увидел изображение Гималаев в одном фотоальбоме, я сказал себе: «Разве я не видел их раньше в облаках, которыми любовался, сидя на заднем дворе своего дома, когда мне едва исполнилось шесть лет?»

В завершение этой главы я хочу поведать об истории, которую мой Учитель рассказал мне, когда я сидел с ним в тихом месте на берегу реки Бхагиратхи, которая сбегала серпантином по склонам Гималаев. Я думаю, что об этом уместно сказать сейчас, прежде чем мы перейдем к следующей главе этого путешествия. Но прежде всего я хотел бы повторить то, что сказал мне Учитель: «Делай свои собственные выводы из истории, которую я собираюсь тебе рассказать, но не будь в этом слишком поспешен».

За знаменитым храмом Бадринатх, священной гималайской святыней, которая находится на высоте почти 4 тысяч метров над уровнем моря, есть несколько больших и маленьких пещер, расположенных на вершинах почти недоступных скал. Храм открыт для паломников только в летние месяцы. В остальное время года этот район недоступен из-за глубокого снега. Даже священники намбудири из Кералы, которые служат священниками со времен Шанкарачарьи (святого, который отремонтировал храм сотни лет назад и сам был из Кералы), спускаются в деревню Джоши Матт и ждут следующего сезона паломничества. Лишь несколько необычных существ продолжают жить и медитировать в пещерах даже зимой.

Сто лет назад один такой выдающийся йог сидел в одной из пещер, одетый лишь в хлопчатобумажную набедренную повязку, погруженный в глубокую медитацию. Он был прекрасным и красивым, с распущенными черными волосами и черной бородой. И пока его глаза были закрыты, мирная улыбка освещала его лицо, когда он наслаждался внутренней радостью единения души. Этот молодой йог, которому было всего девятнадцать лет, происходил из выдающейся семьи ведических ученых из священного города Варанаси. Его предки были учениками легендарного йога по имени Шри Гуру Бабаджи, который, как считается, поддерживал свое физическое тело в молодом состоянии на протяжении многих сотен лет, даже по сей день.

Отец этого молодого человека сам был учеником Бабаджи и отдал своего сына, когда ему исполнилось девять лет в ученики великому йогу. С тех пор он странствовал со своим Учителем, у которого не было постоянного места жительства, вдоль и поперек Гималаев. Год назад, в возрасте восемнадцати лет, он достиг уровня независимого йога и с тех пор в одиночестве бродил среди заснеженных Гималайских вершин.

Пока наш молодой йог сидел совершенно неподвижно в йогическом состоянии, называемом самадхи, перед его закрытыми глазами разворачивалась странная драма. По крутому каменистому уступу пробирался старик. Таких людей редко можно увидеть в тех местах. Старик едва вскарабкался на плоский камень перед пещерой. Его грязный зеленый тюрбан и испачканная одежда, теперь почти разорванная в клочья, четки на шее и борода, окрашенная хной, ясно указывали, что он был мусульманским факиром.

На его руках, ногах и других открытых частях тела были порезы и синяки, из ран сочилась кровь. Холодный и голодный, он был на грани срыва, но как только его взгляд упал на сидящего в пещере юного йога, болезненное выражение на его лице сменилось улыбкой, которая перешла в истерический смех. «Хвала Аллаху!» – воскликнул он и с глубоким вздохом, забыв всю свою боль и страдания, двинулся к медитирующему йогу и упал к его ногам. Затем он сделал то, что ни один индус никогда не мог бы сделать с йогом, – обнял его.

Йог, грубо выведенный из транса, открыл глаза и стряхнул с себя старика. Он высморкался, чтобы избавиться от зловония, которое исходило от измученного и истекающего кровью тела странного существа, и воскликнул в гневе: «Как ты посмел? Отойди от меня!»