– Детишек? – усмехнулся Альберт как-то зло, и его руки, лежащие на столе, непроизвольно сжались в кулаки. – Чтобы они стали детьми бастарда-неудачника и внуками шлюхи? Знаешь, Цинта, мои дети не должны чувствовать того, что чувствовал я, когда сидел за столом последним, рядом с собаками Салавара. Знаешь ли ты, что отец всякий раз указывал мне на моё место перед обеденной молитвой? А мои братья и сёстры называли меня выродком? И когда я давал им сдачи, отец сёк меня собственноручно кнутом, говоря о том, что они правы, что я и в самом деле выродок. И когда все шли в классные комнаты, чтобы учиться, я шёл на конюшню дрессировать лошадей, потому что науки не для таких как я.

Он разжал кулак и взял кубок, заглянув на дно – там осталось ещё немного вина.

– Я жил в крыле для слуг, и каждый раз, когда Салавар меня бил, а делал он это часто, он говорил, что лучше бы утопил меня, как щенка, ещё в детстве, и каждый раз вспоминал мою мать разными словами, будто это её он хотел убить во мне, – Альберт покачал головой и добавил как-то горько, – а вот теперь его нет… Уже почти месяц прошёл. Даже прах его давно развеян на Грозовой горе. Я это понимаю умом и, наверное, я должен простить его, а я не могу! Сердцем простить не могу… Мне всё кажется, что он вот-вот войдёт в дверь и скажет: «Что, явился, наконец, мелкий поганец!» Так что, надеюсь, он слышит меня сейчас в светлых садах Миеле!

Альберт залпом допил из кубка, аккуратно поставил его в центр стола, сняв нагар со свечи прямо пальцами, и произнёс совсем тихо:

– Дети должны гордиться отцом, а не презирать его. И я хочу, чтобы они мной гордились, а для этого я должен сделать так, чтобы им было чем гордиться, и чтобы ни одна собака в этом городе не могла сказать, что их отец – выродок. А место верховного джарта всё исправит. Так что, если я и возьму отступные от моей родни, то это будет только если уж я совсем начну проигрывать. А пока мои шансы на победу… неопределённые.

Цинта молча убрал бутылку с вином и кубок.

– Думаю, хватит тебе уже пить, мой князь. И жалеть себя тоже.

Альберт помолчал, а потом добавил, глядя куда-то в тёмный проём окна:

– Знаешь, есть ведь ещё один волнующий меня вопрос – кто прислал мне то письмо? Я был уверен, что это тётя Эверинн. Но оказалось, что это не она. И это точно не Милена и не Таисса, тогда кто? Понимаешь, есть кто-то, кто втравил меня в эту игру, и кто знал про волеизъявление отца. Хотя, может, тётя мне просто соврала и всё-таки это она прислала письмо? Она та ещё лиса и может вести двойную игру.

– А письмо было подписано? – Цинта поставил на огонь чайник и достал чашки.

– Да. Там было написано «Друг».

– А у тебя разве есть друзья? Гипотте… тьфу, гипотетически?

– Гипотетически? Какие, к Дуарху, друзья, Цинта? – усмехнулся Альберт. – Ну, вот если только Мунс и Тибор, но они точно пишут, как курица лапой и не обливаются дорогими духами.

– А женщины? Разве в каждом городе за тобой не тянется их целая гирлянда?

– По-твоему, бордельные мистрессы или чьи-то жёны стали бы писать мне такие письма? Нет, Цинта, тут что-то другое. Я даже не уверен, что придумала это письмо действительно женщина. Написала, да, но придумать его мог кто угодно, кто решил втянуть меня в игру. И я бы хотел узнать это раньше, чем меня прикончит кто-то из родни.

– А они могут? – осторожно спросил Цинта.

– Могут. И даже более того, они непременно попытаются это сделать, как только узнают, чью сторону я занял. Сам понимаешь, внезапная смерть бастарда, такого как я, от удара ножом где-нибудь на портовых улицах совершенно никого не удивит.

– Значит, нужно, чтобы они не знали, чью сторону ты занял.

– А вот тут ты дело говоришь. Нужно, чтобы они до последнего не знали, на чьей я стороне. Так что этот расклад сил мы и посмотрим завтра на помолвке. И это, кстати, ещё один вопрос, который не даёт мне покоя – с чего вдруг Себастьяну так пригорело жениться? Ещё только месяц траура прошёл, а он уже тут как тут со своей помолвкой!

– Видать, пригорело, – ответил Цинта, развешивая вещи.

– Вот и надо выяснить, с чего вдруг такая спешка. Так что можешь не переживать, завтра на помолвке я буду тих, как агнец, и нем, как рыба.

Глава 11. Помолвка

– Я очень волнуюсь, – прошептала Иррис, одёргивая платье, – это как-то слишком вызывающе.

– Вызывающе? Помилуйте, миледи, это же церемониальное платье, – произнесла Армана, расправляя складки на карминно-красном шёлке, – хотя вы ещё джарти Милену не видели.

– А ты уже видела?

– Нет, но не сомневайтесь, если бы можно было прийти голой – она бы пришла. Покрутитесь, я подол проверю.

Иррис покрутилась, оглядывая себя в зеркало. Голые плечи, рельефный лиф, утягивающий талию, и пышная юбка со шлейфом. На её вкус в этом платье всего было чересчур: и длины, и цвета, и обнажённости. Оно было ярким, кричащим, невольно притягивающим к себе взгляд, и от одной мысли о родственниках, и особенно о родственницах Себастьяна, которые будут её оценивать, у Иррис кожа покрывалась мурашками.

Армана занялась причёской, всеми силами успокаивая Иррис и стараясь рассказывать ей забавные истории из жизни дома Драго. Только вот чем больше Иррис узнавала родню своего жениха, тем меньше ей хотелось появляться на сегодняшнем представлении. У неё из головы до сих пор не выходила сцена с Таиссой, а если она поведёт себя так же и на церемонии?

Себастьян появился в тот самый момент, когда всё было готово. Он принёс шкатулку, поставил на столик перед Иррис и открыл. Рубиновое колье, в котором тоже всего было чересчур, лежало на бархатной подкладке. Похожее на воротник-стойку, с россыпью алых камней, оно напоминало драгоценное кружево, и впереди его венчал крупный рубин в виде огромной багровой капли.

Себастьян осторожно поднял колье и аккуратно застегнул сзади на шее Иррис. Оно было тяжёлым. И в какое-то мгновенье Иррис показалось, что вместе с этим колье на её плечи легла непомерно тяжёлая ноша всего того, что ей придётся держать в себе, если её опасения насчёт семьи Драго оправдаются.

– Идём? – Себастьян протянул руку и улыбнулся.

Она встала и нервно дотронулась до огромного рубина.

– Я боюсь до безумия! – прошептала она, беря под локоть своего жениха.

Себастьян накрыл её руку ладонью и произнёс ободряюще:

– Ты очень красивая сегодня. Ничего не бойся! Милена и Таисса, конечно, умрут от зависти, но ты не обращай внимания на их шпильки. Я поддержу тебя.

– Спасибо! – ответила Иррис с улыбкой, вдохнула побольше воздуха, и они пошли к подъездной аллее.

– Сегодня ты переезжаешь жить в Большой дворец, твои комнаты уже готовы, – сказал Себастьян, когда они сели в карету.

– Комнаты? – улыбнулась она.

– Конечно, – он ответил ей такой же улыбкой, – спальня, библиотека, гардероб, музыкальный салон, студия – я ничего не забыл?

– О… – она смутилась, – это даже слишком много!

– Когда ты станешь моей женой, их будет ещё больше.

– Это… так… неожиданно… что ли. Я не думала об этом.

– О комнатах? Или о том, что станешь моей женой?

– Ты подтруниваешь надо мной, да?

– Я пытаюсь тебя приободрить, на тебе просто лица нет, – он внезапно сел рядом, накрыл её руку своей, а другой чуть приподнял за подбородок и произнёс тихо, – не бойся, они тебя не съедят, милая.

И его взгляд задержался у неё на губах.

Иррис почувствовала, как её лицо заливает краска. Он впервые был так близко, и его голос, бархатный и тихий с лёгкой хрипотцой, словно трогал обнажённые струны в её душе. А этот взгляд был настолько красноречивым, что у неё кровь прилила к губам, и ей показалось, что он коснулся их невидимым поцелуем. Она смутилась и отвела взгляд, а Себастьян тут же убрал руку от её лица, и, распахнув веер из алых перьев, Иррис принялась усердно им обмахиваться, пытаясь успокоить сердце.

– Тебе очень идёт этот румянец, – прошептал он, чуть наклонившись к уху.

– Если так ты пытаешься меня успокоить, то… эффект у этого совершенно обратный, – пробормотала она, не глядя на него и услышала, как Себастьян рассмеялся.

И она сама нервно рассмеялась в ответ.

– Хорошо, хорошо! Я не буду смущать тебя сейчас, моя милая Иррис, – он пересел на сиденье напротив, но продолжил её разглядывать. – Я поцелую тебя на помолвке.

От этих слов она зарделась вся, словно роза, под стать своему платью.

Они были наедине и довольно близко, и, кажется, впервые по-настоящему, с самого дня её приезда сюда. И это было очень волнительно и странно.

Она ведь была замужем за Эрхардом. И она волновалась в день помолвки, и в день свадьбы тоже. Нравился ли ей Эрхард? Пожалуй, да. Он посватался, отец спросил её согласия, и она не была против, потому что…

… а что она вообще видела в жизни? Уединённое побережье, два городка – Маленькая и Большая Мадвера, все жители знают друг о друге всё, и когда рождается мальчик или девочка, уже известно, кто на ком женится или за кого выйдет замуж при благоприятных обстоятельствах. С Иррис было сложнее, но всё же Эрхард был очень удачной партией. Он был молод, симпатичен и богат, довольно начитан, образован и мил. И так должно было быть, поэтому она сказала «Да».

И ей, как невесте, полагалось испытывать к нему уважение и почтение, и она испытывала. Любовь в таких браках могла быть, а могло не быть… но Иррис была практичной девушкой и, несмотря на то что сочиняла стихи, она понимала, что любовь – это что-то такое, о чём всегда пишут в книгах, но что почти не встречается в обычной жизни. Что-то мимолётное, как цветение вишнёвых садов, которое длится всего пять дней в году. Как её наставляла тётя, любовь рождается с годами, и над браком нужно работать, потому что брак – это обязанности. О страсти она слышала лишь из разговоров горничных, но это было что-то неприличное и пошлое, о чём они всегда судачили шёпотом и нервно хихикали.

Страсти в их браке не было. Не было и любви… наверное. Потому что в браке с Эрхардом она никогда не испытывала того, что происходило с ней последнее время.

И это её пугало.

Сначала Альберт, там, на озере, и после – в деревне среди виноградников… А теперь вот Себастьян. Почему в жилах у неё закипает кровь? Почему горит лицо и внутри всё сплетается в сладкий клубок, а в голову лезут странные мысли, которых не должно быть в голове приличной женщины? Может, это и есть любовь? Или страсть? Та, о которой так много говорит на кухне прислуга, когда думает, что её никто не слышит, а у Иррис очень хороший слух…

Ей бы хотелось узнать, что это такое.

– Ну, вот мы и приехали, – произнёс Себастьян, глядя в окно, – а теперь, милая Иррис, выше голову и ничего не бойся.

* * *

– Цинта, тебе никто не говорил, что ты ужасно приставучий тип? Чего ты за мной увязался? – спросил Альберт, когда они подъехали к воротам Большого дворца.

– Чутьё мне так подсказывает, – уклончиво ответил слуга.

– Опять чутьё? – усмехнулся князь. – Я же тебе обещал.

Альберт посмотрел в окно. Идеальный парк – пальмы, кипарисы и розовые клумбы, старые оливковые деревья, озеро с лебедями. Большой дворец виднелся вдали, на вершине холма, в окружении кедров и магнолий. По мощёной красным булыжником дороге двигалось несколько карет – гости собирались на приём.

Альберт смотрел на родной дом и думал о том, как же давно он не был здесь. Кажется, десять лет. Или больше? Он представил себя на месте отца в его приёмном зале в Башне Уважения, где тот любил сидеть за массивным столом из чёрного кедра, принимать посетителей и проводить советы, и подумал, что если он станет верховным джартом, то отведёт себе другую комнату для приёмов. А Башню Уважения с её мрачными коридорами, бордовыми стенами и панелями из красного дерева вообще закроет навсегда.

Если он станет верховным джартом…

Хотя, может, Цинта и прав? Может, ему и не нужно всё это? Может, поговорить с тётей Эверинн, взять отступные и уехать куда-нибудь, да вон хоть в Рокну, купить дом и жить, забыв всё это? Там его никто не знает, и можно начать жизнь с чистого листа…