– Твоя, как мы помним из семейной истории, тоже оказалась не слишком разборчива в связях. Или ты решила думать, что вон те закопчённые развалины на холме появились от того, что кто-то баловался с огнивом? Или ты забыла, что это наш папаша сжёг старый замок за то, что твоя мать кувыркалась с… а с кем там она ему изменила? Кажется, он был учителем фехтования. Уж не знаю, чем он там фехтовал…

– Не смей говорить так о нашей матери, бастард! – воскликнул Драгояр, сминая салфетку в кулак и всеми силами сдерживая нахлынувшую ярость.

– О! Я-то всё ждал, когда же ты вспомнишь, кто я такой, – Альберт отсалютовал ему бокалом. – Знаешь, братец, если ты свинья и лежишь в луже, то едва ли тебя можно оскорбить, назвав свиньёй. Я был бастардом в тот день, когда появился на свет. И с того дня, поверь мне, ничего не изменилось. Какую струну ты думаешь задеть в моей душе, называя меня бастардом в очередной раз? Хотя нет. Папаша-то, оказывается, меня признал! Паршиво, наверное, сидеть теперь со мной на равных за одним столом, а, братец?

– Ты мне не ровня, бастард! – глаза Драгояра сверкнули холодной синевой. – И никогда ею не станешь. Хоть отец тебя и признал, но ты всё равно не станешь багрянородным – сын шлюхи! Скажи спасибо, что ты вообще сидишь за этим столом, а не рядом с собаками, как раньше. Потому что там тебе самое место, как я думаю!

– И давно ты научился думать? Помнится, с этим у тебя всегда были проблемы.

– Ты бастард и свинья!

– И что?

– Тебе здесь не место, надеюсь, ты это понимаешь? – Драгояр хотел вскочить, но его удержала рука Милены.

– Вот знаешь, Драгояр, – произнёс Альберт, ещё отодвигая кресло, – когда люди говорят, что годы придают мудрости – они врут. Ты вот как был идиотом, так и им остался, а ведь с нашей последней встречи почти десять лет прошло. Выходит, не в коня корм. Потому что и ежу понятно, что теперь не тебе решать, где мне место, а где нет – волеизъявление папаши, Дуарх его дери! Sapienti sat^[1], как говорят лекари. Не буду переводить – догадаешься.

– Да я убью тебя! – рявкнул Драгояр, пытаясь нащупать рукоять кинжала или баритты, но в этот зал не разрешалось проносить оружие.

– Как скажешь. Только не здесь. Позже. Не будем портить дорогие ковры, папаша бы это не одобрил. – Альберт бесцеремонно поднял серебряную крышку на блюде, с которым подошёл слуга. – Что у нас тут на десерт после фазана? Клубничный мусс! Ну, вот после него в самый раз!

– Договорились, – произнёс Драгояр многообещающе.

– И только не делай такое лицо, будто уже сочиняешь мне эпитафию! – хмыкнул Альберт и выпил немного вина.

– Я сильнее тебя!

– А я умнее. И злее, – Альберт зло прищурился. – Так что напомни, чтобы я прислал тебе корзинку с бадягой на утро – помогает сводить синяки с лица. Я же лекарь, знаю, что говорю.

– Альберт, ты, кажется, перегибаешь палку, – вмешался Гасьярд.

– Что, дядя Гас, как я погляжу за десять лет ничего не изменилось в этом милом зверинце? Стабильность – признак мастерства.

– Почему же не изменилось, – ответила Милена язвительно, – кое-что изменилось в худшую сторону – ты вот в конец оскотинился, Альберт. Впрочем, это и не удивительно, если общаться в основном со шлюхами, да пить в портовых кабаках.

– Милена, послушай, – Альберт прищурился, и лицо его исказила жёсткая усмешка, – я вот думал, что ты перерастёшь свою желчь, когда выйдешь из подросткового возраста. Но я ошибался. Так что, поверь, говорю тебе как лекарь, желчь портит цвет лица. Пей больше воды, той, что течёт из источника на горе. Она, конечно, воняет, как тухлый сыр, но я уверен, что с твоей силой духа ты даже конский навоз сможешь есть из вазочки с улыбкой, если это поможет стать тебе красивее.

– А я вижу, что за годы обучения ты окончательно опустился на дно – до уровня того уличного отребья на котором обычно практикуются лекари, – парировала Таисса стараясь держаться холодно и одарив Альберта презрительно-снисходительным взглядом. – Видимо стал среди них своим. И вижу, что рассуждения конском навозе подходят тебе куда больше, чем участие в семейных советах багрянородных.

– Ну знаешь, прелесть моя, у всего этого тоже есть свои плюсы, – Альберт поставил бокал на стол и скрестил на груди руки.

– Какие же? Для своих на этом дне шлюхи стоят дешевле? – Таисса тонко усмехнулась, отпивая из бокала.

– Когда ты на самом дне, милая сестрица, тебе уже некуда дальше падать, зато всегда есть к чему стремиться. В отличие от таких, как ты, думающих, что подпирают небо диадемой. Вернее, очень хотят его подпирать, но, как говорится, не дал бог жабе хвоста, – он усмехнулся и подмигнул сестре, намекая на то, что её тщеславным планам в любом случае сбыться не суждено.

– А ты как был невоспитанным ублюдком, так им и остался! Надеюсь, ты найдёшь свою судьбу в каком-нибудь злачном переулке, – Таисса хотела ответить с достоинством, но Альберт ударил по больному и попал в цель, потому что в её словах оказалось слишком много неприкрытой злости.

– Я даже уверен, что эту судьбу будет направлять одна изящная ручка в перстнях, – он подмигнул ей снова и, обведя глазами сидящих за столом, спросил, – ну и кто ещё желает бросить камень в блудного пса? Ничего, что я слегка изгадил ваши ковры?

– Да! Ты, верно подметил про пса! Эти годы рядом с собаками Салавара, видимо, не прошли даром! – выпалила Милена.

– Что-то мало жёлчи, сестрёнка! Теперь, видимо, боишься, что папаша не придёт на помощь и не станет драть меня кнутом? Согласен, странное ощущение – папаши уже нет, а он как будто всё ещё здесь.

– Оставь отца в покое, Альберт, ты словно напрашиваешься на удар бариттой, – произнёс внезапно Истефан, который молча наблюдал за этой перепалкой.

– Ну наконец-то до кого-то дошло! Я вроде и не скрывал такого желания! Ну, кто желает хорошенько подраться во славу дома Драго? Завтрашнее утро вполне подойдёт.

– Берт, ну успокойся ты уже, – рука дяди Тибора дотронулась до его плеча.

– Успокоиться? Нет, дядя Тибор, как говорят лекари – aut non tentaris, aut perfice!^[2] Кто желает удовлетворения – завтра на рассвете за конюшнями, думаю, все и так знают это место. Папаша любил стегать меня там кнутом, надеюсь, он порадуется этому в светлых садах Миеле.

Появился Себастьян, и Альберт встал, обратившись к нему:

– На твоём месте, братец, я бы сто раз подумал, прежде чем оставлять твоего нежного ягнёнка среди этих волчиц. Потому что свора сегодня в полном сборе и уже почуяла кровь, а неискушённая душа для них – лёгкая добыча. За сим откланиваюсь. Я не любитель клубничных муссов.

Он швырнул салфетку на стол. Взглянул на Иррис, и ему вдруг показалось, что в её глазах мелькнуло что-то похожее на благодарность.

Глава 13. Один хороший день

Иррис проснулась на рассвете. Хотелось выйти на прогулку, но она не решилась, боясь встретить в саду или патио кого-нибудь из родственников Себастьяна. Она внутренне ёжилась от этой мысли, поэтому осталась на балконе и, сидя в кресле, разглядывала утреннее море в розовой дымке облаков над горизонтом.

Вчерашний день вспоминался с содроганием.

Могла ли она подумать, что день её помолвки окажется настолько ужасным? Когда закончился торжественный обед и проводы гостей, она ушла в свою новую комнату отдохнуть. А на самом деле почти полчаса просто проплакала. Мыслимое ли дело – она так редко плакала в своей жизни, а тут рыдала просто не в силах остановиться. Почему?

Наверное, от разочарования. Она так надеялась на то, что её новая жизнь в Эддаре будет похожа…

…на сказку?

Нет. Хотя бы на то, что было у её родителей, пока мама была жива. Тихие семейные вечера, завтраки на веранде, мирные беседы у камина о книгах, долгие прогулки к побережью… уважение и любовь.

Наивная! Вряд ли в этом дворце кто-то вообще знает, что такое уважение и любовь!

Армана привезла её вещи, и, сославшись на головную боль и усталость, Иррис осталась с ней в комнате, пропустив ужин и проводы гостей. Слушала её болтовню о нравах семейства Драго и лишь сильнее погружалась в пучину отчаянья. В какой-то момент она даже подумала, что будь у неё возможность вернуться, она бы вернулась, сбежала бы из этого змеиного гнезда, не оглядываясь. Сейчас, кажется, она бы с радостью провела утро в обществе мадверских тёток, лишь бы только не встречаться со своими новыми родственниками.

Себастьян пришёл рано, ещё до завтрака, терпеливо подождал, пока Армана поможет ей одеться, и, церемонно поцеловав руку, шепнул на ухо:

– У меня есть для тебя подарок.

– Подарок? Какой подарок? – спросила она с интересом, но интерес этот был фальшивый.

Ей не хотелось подарков. Ей, по большому счёту, сейчас не хотелось ничего, если только сбежать отсюда на край света. Но нельзя обижать жениха отказом, и она постаралась тепло ему улыбнуться – Себастьян ведь не виноват в том, что родился в такой семье.

– Идём, – он улыбнулся в ответ и взял её за руку.

Они спустились по лестнице в патио и, пройдя по многочисленным галереям и коридорам, вышли на задний двор, туда, где спрятанные в густых зарослях олеандров и мирта, виднелись коричневые стены хозяйственных построек.

– Подожди здесь.

Он оставил её у скамьи в тени старых клёнов и исчез за углом кирпичного здания. Иррис даже не успела осмотреться, как он появился, ведя в поводу коня рыжей масти, и, подойдя к ней, указал на него рукой:

– Знакомьтесь. Это Иррис. Иррис – это Ветер, благородный конь эддарской породы – лучший в своей ветви. И он теперь твой.

– Мой? – воскликнула Иррис с удивлением и восторгом.

– Да, – Себастьян протянул ей повод.

И она взяла его осторожно, разглядывая великолепное животное и не веря своим глазам. Конь эддарской породы! Она поднесла ладонь к его морде, дав возможность почувствовать её запах, а потом осторожно погладила и прижалась щекой к лоснящейся шее.

Она никогда не видела настолько прекрасного животного, стройного и сильного одновременно. Чёрные глаза, гордый изгиб шеи… Пылающая рыжина его шерсти местами переходила почти в красный, отливая на солнце бликами полированной меди.

– О Боги всемогущие, Себастьян! Какой же он красивый! – она прошептала, проводя рукой по спине лошади, зарывшись пальцами в гриву и трогая седло и упряжь, а потом, не в силах сдержать эмоции, повернулась и неожиданно для себя порывисто обняла жениха и поцеловала в щёку. – Спасибо! Спасибо!

Себастьян снова улыбнулся и произнёс, подмигнув ей:

– Ну что, едем завтракать на Грозовую Гору?

– Завтракать? – удивлённо воскликнула она. – А это… не опасно?

Она посмотрела на курящуюся над шапкой облаков струйку дыма.

– Тебя это пугает? – лукаво спросил Себастьян.

И увидев, каким огнём вспыхнули её глаза, добавил:

– Я знал, что тебе это понравится. Наперегонки? Спорим, я тебя догоню?

Она рассмеялась, запрокинув голову.

– Если я поеду на этой лошади, едва ли ты сможешь меня догнать!

– А если догоню, ты меня поцелуешь?

Она вспыхнула от смущения, но ответила лукаво:

– А ты сначала догони!

– Договорились! Но если не догоню, тогда, так и быть, я сам тебя поцелую!

Она рассмеялась, пряча лицо в ладонях.

Это было почти счастье. Ощущать ветер, бьющий в лицо, когда они неслись галопом по верхней дороге, окружённой магнолиями и кедрами. Видеть, как внизу по левую руку на холмах нежится Эддар, словно задремавший зверь, греющий на утреннем солнце рыжую чешую черепичных крыш. Волосы развевались, и захватывало дух, и ничего не было прекраснее этого чувства. И даже вчерашние обиды и страхи стёрлись и растворились в этом ощущении свободы. Где-то позади скакали слуги с корзинками еды, и отряд стражи, но разве они могли угнаться за двумя всадниками на таких лошадях?