Она высвобождает ногу, а учителя быстро сматывают веревку, готовясь вновь набросить ее на рабыню. Она что-то прорычала им, но вокруг слишком шумно, чтобы что-то расслышать. И прежде чем учителя успевают вновь вмешаться, Осет прыгает на своего противника. Она атакует его бесстрашно, сбивает с ног и бьет, бьет до тех пор, пока тот не перестает шевелиться. Ее никто не поздравляет, когда она, наконец, тяжело дыша, поднимается. Она вся в крови. Вдруг ее рука совершает какое-то молниеносное движение – я не успеваю проследить за ним, а обломок лука, с которым ей пришлось бороться, взлетает в воздух. Обломок врезается в учителя с веревкой в руках с такой силой, что тот падает прямо на задницу.

В глазах Осет горит удовлетворение – но через секунду к ней приходит осознание того, что она наделала.

Приют мгновенно погружается в безмолвие. Страх и напряжение сгущают и без того тяжелый воздух, атмосфера становится еще более неприятной с каждым ударом сердца.

Хозяину, на которого только что напала Осет, помогают подняться на ноги. Смущение и ярость плещутся в его глазах, он встает и потирает грудь.

Он что-то пролаял – какой-то приказ, больше похожий на лай бешеной собаки, нежели на слова. Но что бы он ни сказал, это заставляет Осет выпрямиться. Не говоря ни слова, она поворачивается и идет к большому бревну, вбитому в песок за пределами ринга, на котором она только что сражалась. Ее лицо пылает от ярости, но она быстро берет себя в руки: лицо превращается в маску, и она поднимает руки в ожидании.

Череп и Кость оба напряглись, мы все затаили дыхание. В вытянутых руках Осет заметна легкая дрожь от усталости – но она тут же исчезает, когда другой учитель перехватывает их кожаным ремнем, прикрепляя к столбу для порки. Он что-то говорит ей, и она переводит взгляд на столб и делает глубокий вдох, готовя свое тело к тому, что сейчас произойдет.

Как часто с ней вытворяют такое?

Учитель, связавший ей руки, достает кинжал с пояса и проводит лезвием по задней части ее хлипкой брони, затем срезает тунику под ней и обнажает спину. Она крепкая, гладкая, на ней нет ни единого шрама – да их и не может быть, если знать, какие лекари работают у Тиллео.

В животе у меня все переворачивается: фейри оставляет Осет одну, уязвимую, стоять у столба, пока учитель, тот, что шлепнулся на задницу, подходит к ней сзади. Он крепко сжимает жесткий кнут, и даже со своего места я могу разглядеть, какое бешеное у него лицо.

От наслаждения чужой болью, написанной на его роже, мое сердце сжимается от ярости и отвращения. Я знаю, что этому ублюдку происходящее доставляет удовольствие, и я хочу разорвать его пополам – оторвать его голову голыми руками, плевать на его изрыгающее кровь тело, топтать сердце ногами. Мне хочется закричать, потребовать, чтобы они сейчас же прекратили. Но я знаю, что не могу. Я должен сидеть здесь и молчать, пока эти уроды пытаются уничтожить что-то слишком дикое и прекрасное для их жестокого мира. Если я попытаюсь что-то сделать, это расценят как слабость, а мы не можем ее себе позволить.

Громкий треск разрывает воздух. Я сдерживаю дрожь, что пронзает меня, когда кнут врезается в спину Осет – быстрый, словно атака змеи. Но она не двигается – образец силы и мощи. Не дергается, не вздыхает, не шипит от боли, когда кожаные плети рассекают ее кожу и мышцы. И я чувствую ненависть за то, что она на такое способна – значит, знает, чего ожидать, значит, переживала жестокую порку слишком много раз. Понимание этого падает в мое сердце, как камень на дно, пугая и тревожа какие-то струны моей души, о которых я не хочу сейчас думать.

Я сжимаю кулаки так крепко, что ногти впиваются в ладони, сжимаю крепче с каждым ударом и звонким треском. Они сыплются на рабыню беспрестанно, выбивая собственный, выверенный ритм боли, но страдание Осет выдают лишь побелевшие костяшки пальцев, впившихся в кожаные ремни.

Я перестаю считать удары: все мои силы уходят на то, чтобы сдержаться, не вскочить с места и не закричать: «Хватит!» Кровь льется по ее дрожащим ногам, она старается остаться стоять – несмотря на пытки, которым ее подвергают подлые учителя.

Члены других Орденов снова возвращаются к разговорам и выпивке, как будто все, что сейчас происходит, – просто часть самого обычного дня. Для некоторых из них, так, возможно, и есть, но меня это не устраивает. Одно дело – держать подопечных в узде, другое – мучить и вымещать свой гнев на тех, кто не может тебе ответить. Мы убийцы, и многие думают, что нам нет дела до морали, но Ордену Скорпионов не все равно. Тиллео когда-то тоже было не плевать.

Я наблюдаю за хозяином рабов клинка: он опрокидывает в себя бокал вина и от души смеется с членом Ордена Воронов. Ему совершенно безразлично, что на спину Осет вновь и вновь обрушиваются удары кнута. Похоже, Тиллео потерял бдительность – и не только в отношении своих рабов.

Череп подается вперед, готовясь броситься к Осет, но Кость вскидывает руку, чтобы остановить его. Череп бросает на меня взгляд, полный муки, я еще крепче сжимаю челюсти и кулаки.

Я смотрю на Осет и с удивлением обнаруживаю – ее серебристый взгляд направлен прямо на меня. Еще один удар плетью – в окружении ямы и стен Приюта он разносится над нами громким эхом, дразня и ужасая.

Осет смотрит на меня. Ее лицо и тело застыли от боли, но взгляд говорит совсем о другом. Как серебряные кинжалы, ее глаза вгрызаются в мою душу в поисках защиты и утешения, и как бы я ни колебался, думая о том, кто она и что сделает со мной и братьями, я не могу найти в себе силы отвергнуть ее. Мой черный взгляд останавливается на ее лунно-серых глазах, и я предлагаю ей то немногое, что могу дать, – странную связь, протянувшуюся между нами. Внезапно беспокойство и недоверие к ней исчезают: теперь я вижу в ней не угрозу, а фейри, который заслуживает большего, чем это.

Мы смотрим друг на друга, все кругом медленно отступает и затихает. В ее глазах я вдруг увидел себя. Уличного вора, который был в шаге от того, чтобы нарваться на какого-нибудь внимательного торговца, лишиться руки или отправиться на всю оставшуюся жизнь в Королевскую тюрьму за воровство.

Я был молод. Мать недавно умерла, пытаясь произвести на свет еще одного бастарда, и в борделе – в единственном доме, который у меня был, – решили: либо я буду сам себе зарабатывать на жизнь, либо мне придется уйти. Я отчаянно нуждался в помощи, в том, кто за перепачканным лицом и измученным взглядом разглядел бы мальчика, который может добиться большего, нежели того, что его ждало в сложившихся обстоятельствах. Я нашел своего спасителя и теперь, глядя в яростные серебристые глаза Осет, я подумал – не пора ли мне стать спасителем для кого-то?

Скорее всего, она шпионка, но даже если так – что за жизнь у нее была, раз она попала сюда? А теперь она привязана к столбу для порки, истекает кровью на песке, приказывая своему телу не показывать боли, и все это затем, чтобы шпионить за Орденом, члены которого убьют тебя при первом же намеке на предательство. Люди, у которых есть выбор, не попадают в такой кошмар. Люди, у которых есть надежда и будущее, не подписываются на то, что творится в Приюте. Нет, что-то с ней произошло, что-то еще происходит в Приюте, и я должен знать что.

Когда учитель прекращает пытку, ее взгляд абсолютно пуст. Пустота в ее глазах вгрызается в мою душу, но я продолжаю беспомощно смотреть, как учитель наматывает кнут на руку. Другие рабы подходят и отвязывают Осет от столба. Она едва держится, чтобы не упасть в обморок, и все же ее взгляд не отрывается от меня. И я наблюдаю за ней, пока ее не заносят в Приют. Ощущение, будто на мою грудь уселось какое-то чудище и отказывается уходить, но я не показываю эмоций.

Череп и Кость смотрят на меня, их стиснутые челюсти – единственный признак того, что они в ярости. Со стороны мы выглядим смертельно спокойными, как и всегда, но я могу сказать, что мои братья кипят внутри так же, как и я.

Рабы убирают кровь с песка, а Тиллео беззаботно объявляет, во сколько сегодня начнется пиршество. Члены Орденов расходятся по своим покоям, а мы с братьями встаем и непринужденно шагаем прочь – подальше от сегодняшнего бестолкового испытания и демонстрации ужасной, ненужной жестокости. Нам вслед смотрят чьи-то глаза, но я не обращаю внимания и не ищу их обладателя.

Мы идем по песку, солнце стоит высоко, и оно не знает жалости. Будто даже небесное тело над нами разгневано увиденным. Цитадель Тиллео будто подрагивает в жарком воздухе, кажется: стоит моргнуть – и огромное поместье исчезнет. Если бы от этого места так просто было избавиться.

Череп идет впереди и яростно откидывает створки у входа в шатер. Внутри он принимается возводить заслоны, чтобы никто нас не услышал. Кость прислонился к большому сундуку у изножья кровати и наблюдает за Черепом: руки скрещены на груди, глаза горят. Я беру бокал и опрокидываю в себя выпивку – может, это поможет справиться с яростью и хаосом в голове?

Череп не успевает прошептать последнее, наполненное силой слово заклинания, как Кость отталкивается от сундука и рычит:

– Что это, во имя блядских фейри, сейчас было? – Он вытянул руки перед собой, лицо, спрятанное под чарами, пылает от гнева.

– Мы уже видели, как наказывают рабов, – замечаю я.

Ненавижу, что мне приходится изображать непринужденность, хотя чувствую прямо противоположное. Я знаю: я тут – голос разума, я должен быть спокоен. Если мы все потеряем голову, случится катастрофа, а мы слишком много работали, чтобы все потерять. Я опрокидываю в себя еще бокал и стараюсь не обращать внимания на то, как от ярости дрожат руки.

– Ничего подобного! Мы никогда не видели, чтобы учителя вмешивались в испытания или подсуживали любимчику! – возражает Кость.

– Но мы также никогда не видели, чтобы раб клинка выходил за рамки дозволенного, как это сделала она, – возражаю я и мысленно отмахиваюсь от жара, что поднимается по моим бедрам при мысли об этом ее маленьком акте бунтарства.

– Хватит притворства, Скорпиус! Ты, как и мы, обеспокоен тем, что сейчас случилось, – огрызается Череп.

Я снова наполняю свой бокал до краев и делаю большой глоток, а затем хмуро смотрю на Черепа.

– Так и есть, и это часть проблемы, – признаю я, глядя вниз на янтарную жидкость, плещущуюся в бокале. – Нас всех тянет к ней. Тиллео и учителя, похоже, настроены против нее, что только поможет втянуть нас в эту игру. Она беспомощна, и я сочувствую ей. – «Больше, чем следовало бы», – думаю я, но продолжаю: – Но мы должны быть осторожны.

Слова вылетают из моего рта и звучат так правильно, но я едва верю себе. Братья недовольны, они задумчиво молчат.

– Мы можем перетянуть ее на нашу сторону. Покажем ей, что верность нам принесет ей больше, нежели работа на тех, кому она подчиняется сейчас, – бросает Череп, и я киваю – я думаю о том же.

– Мы должны понять, что поставлено на карту в этой игре. Не только для нас – для нее тоже. Кто-то проделал огромную работу, чтобы все это устроить; и мы сначала должны убедиться, что видим всю картину, целиком.

Кость качает головой и рассеянно смотрит на дальнюю стену шатра.

– Я знаю, ты видишь угрозы и врагов за каждым углом, и это не раз спасало наши задницы, но сейчас я не вижу того, что видишь ты, Скорпиус. – Кость вздыхает и потирает виски, глядя на меня. – Она мне знакома, я не могу объяснить, откуда, но я знаю ее. И я не вижу в ней шпиона – только рабыню, которая устала быть таковой. Я вижу безнадежность и фейри, которой больше нечего терять.

– Ты понимал нас еще до того, как Икон нас нашла, – добавляет Череп, его взгляд становится задумчивым, будто он погрузился в воспоминания.

Я удивлен, что то, что только что произошло с рабыней, оживило воспоминания Кости и Черепа о нашем прошлом, хотя, наверное, удивляться этому не стоит. Между нами существовала связь еще до того, как мы вообще встретились. Мы глубоко понимали друг друга.