Сначала разговор зашел о массажах — натуропатов они интересовали чрезвычайно. Накануне вечером Альбер и Сюзанна предпочли традиционным тайским танцам великолепный массаж спины. Рене игриво улыбнулся, но выражение лица Альбера сразу дало ему понять, что смешки тут совершенно неуместны. Традиционный тайский массаж, произнес он с пафосом, не имеет ничего общего со всякими гнусностями; это плод цивилизации, которая насчитывает сотни, даже тысячи лет, к тому же он полностью согласуется с китайским учением об иглотерапии. Они сами практиковали его у себя в Монбельяре, но, разумеется, не могли сравниться с тайскими массажистами в сноровке; прошедшим вечером, заключил он, они получили прекрасный урок. Эрик и Сильви слушали их как завороженные. Рене смущенно кашлянул; в самом деле, эротика никак не вязалась с четой из Монбельяра. И кто это выдумал, что Франция – страна фривольности и разврата'? Франция – страна скуки, ужасной скуки и бюрократии.

“Мне тоже вчера девушка делала массаж, – робко вставил я, – начала со спины, а закончила яйцами”. Поскольку рот у меня в эту минуту был забит орехами кешью, никто не разобрал моих слов, кроме Сильви, посмотревшей на меня с ужасом. Я отпил глоток пива и без смущения выдержал ее взгляд: сама-то она хоть способна нормально обиходить мужской член? Это еще требовалось доказать. А пока что я мог спокойно дожидаться своего кофе.

“Здешние малышки и вправду очень милы”, – отозвалась Жозетт, усугубив общее замешательство, и взяла ломтик папайи. Кофе задерживался. Чем заняться под конец обеда, если нельзя курить? Я наблюдал, как в душе у всех постепенно зрела досада. Мы с трудом сумели кое-как закруглить разговор соображениями о климате.

Мне вспомнилось, как однажды отца вдруг сразила депрессия, особенно страшная для такого активного человека; он неподвижно лежал на кровати, а друзья-альпинисты толпились вокруг, смущенные и бессильные перед этой бедой. По его собственному признанию, он так упорно занимался спортом, чтобы забыться и ни о чем не думать. И ему это удалось: я уверен, ему удалось прожить жизнь, ни разу всерьез не задумавшись о смысле человеческого существования.

7

В автобусе Сон продолжила объяснения. Мы въезжали в приграничный район, заселенный беженцами из Бирмы – каренами; никакого неудобства создать это было не должно. Карены хороший, рассуждала Сон, смелый, дети хорошо работают в школе, никаких проблем. Не то что некоторые северные племена, которых мы не увидим во время нашего путешествия и, по ее словам, ничего не потеряем. Особенно это касалось народности акха – похоже, она имела на них зуб. Несмотря на все усилия правительства, акха не желали отказываться от своей традиционной деятельности – разведения мака. Они исповедовали своеобразный анимизм и пожирали собак. Акха плохой, настаивала Сон: умеют только фрукты собирать и мак выращивать, больше ничего; дети в школах не работают. Денег на них потрачено много, а толку нет. Ни на что не годятся, подытожила она, продемонстрировав несомненную склонность к синтезу.

Когда мы добрались до гостиницы, я стал с любопытством разглядывать пресловутых каренов, суетившихся у реки. С близкого расстояния, без автоматов, они совсем не выглядели воинственными, а в слонах своих, кажется, просто души не чаяли. Судя по всему, им доставляло огромное удовольствие барахтаться в воде и чистить слоновьи спины. Правда, это были не мятежные карены, а обыкновенные, как раз и бежавшие оттуда, где шли бои, потому что им надоели все эти неприятности, а борьба за независимость оставляла их более или менее равнодушными.

У себя в комнате я нашел брошюру, где рассказывалась история курорта, совпадавшая с удивительной жизнью одного человека – Бертрана Ле Моаля, славного предшественника нынешних “странников”, влюбившегося в это место и обосновавшегося здесь в конце шестидесятых. Упорным трудом с помощью своих друзей-каренов он по крупицам создавал здесь “экологический рай”, куда съезжаются теперь туристы со всего света.

Место и в самом деле великолепное. Домики из тикового дерева, украшенные тонкой резьбой и соединенные утопающими в цветах переходами, нависали над рекой – вы ощущали ногами ее пульс. Гостиница находилась в глубоком ущелье, склоны которого поросли непроходимыми джунглями. В ту самую минуту, когда я вышел на террасу, воцарилась полнейшая тишина. Несколько секунд я не мог понять, в чем дело: просто все птицы разом перестали петь. В этот час джунгли готовились к ночи. Интересно, много ли в этом лесу крупных хищников? Вряд ли; каких-нибудь два-три леопарда, зато змей и пауков, наверное, не счесть. День быстро угасал. Обезьяна, прыгавшая с дерева на дерево на том берегу, издала короткий крик. Чувствовалось, что ей не по себе и не терпится скорей добраться до своих.

Я возвратился в комнату, зажег свечи. Обстановка самая непритязательная: тиковый стол, две грубые деревянные койки, спальные мешки, циновки. В течение четверти часа я методично натирался средством “Пять из пяти”. Река – это, конечно, приятно, но, сами понимаете, она привлекает москитов. Нашлась еще плиточка мелиссы, которую можно было растопить – тоже не лишняя предосторожность.

Когда я вышел к ужину, уже совсем стемнело; от домика к домику протянулись гирлянды разноцветных лампочек. Значит, электричество тут все-таки есть, отметил я про себя, просто не сочли нужным провести его в комнаты. Я на минуту остановился, облокотился о перила и стал смотреть на реку; в воде мерцала взошедшая луна. Напротив я различал темный массив джунглей; оттуда время от времени доносился глухой крик неведомой ночной птицы.

Любой коллектив, если он насчитывает хотя бы три человека, имеет тенденцию делиться, судя по всему спонтанно, на два враждующих лагеря. Ужин подавали на понтонном помосте посреди реки; нам накрыли два стола на восемь человек. Экологи с натуропатами уже сидели за одним, а бывшие колбасники – в одиночестве за другим. Что послужило поводом для раскола? Может, обеденный разговор о массажах; он, если разобраться, прошел не вполне гладко. Впрочем, уже утром Сюзанна, одетая строго – в блузку и белые льняные брюки, подчеркивавшие сухость ее форм, – прыснула со смеху, увидев на Жозетт платье в цветочек. Словом, размежевание началось. Я трусовато замедлил шаг, пропуская вперед Лионеля, моего соседа по самолету, а теперь и по бунгало. Он сориентировался очень быстро и едва ли осознанно; мне показалось, он руководствовался не личными симпатиями, а своего рода классовой солидарностью, или, вернее (он работал в “Газ де Франс”, то есть принадлежал к категории служащих, а те двое были в прошлом мелкими лавочниками), общностью образовательного уровня. Рене испытал явное облегчение от того, что мы присоединились к ним. Впрочем, наше решение на данной стадии формирования коллектива ничего определенного не означало: выбери мы другой стол, мы бы подчеркнули изоляцию бывших колбасников, тогда как тут мы просто восстановили равновесие.

Вслед за нами пришли Бабетт и Леа и без малейших колебаний устроились за соседним столом.

Спустя некоторое время – за которое успели подать закуски – на краю площадки появилась Валери и в нерешительности окинула взглядом собравшихся. За соседним столом оставалось два места рядом с Бабетт и Леа. Валери помедлила немного, а потом резко направилась к нашему столу и села слева от меня.

Жозиана одевалась в этот вечер еще дольше обычного; при свечах ей, наверное, пришлось помучиться с косметикой. Черное бархатное, в меру декольтированное платье выглядело недурно. После минутного замешательства она выбрала место напротив Валери.

Последним нетвердой походкой явился Робер; он, должно быть, как следует принял перед ужином – я видел его чуть раньше с бутылкой “Меконга” в руках. Подойдя к столу, он тяжело плюхнулся на скамейку слева от Валери. Из ближайшего леса донесся короткий, но душераздирающий крик: не иначе какой-то зверек распрощался с жизнью.

Сон прошлась между столами, проверяя, все ли в порядке и удобно ли мы устроены. Сама она вместе с шофером ужинала отдельно от нас – такая не слишком демократичная рассадка уже за обедом вызвала неодобрение Жозианы. На самом деле, я думаю, Сон оно вполне устраивало, даже если она ничего не имела против нас: как она ни старалась, долгие беседы на французском давались ей с трудом.

За соседним столом журчала веселая болтовня о том, как здесь красиво, как приятно оказаться на природе, вдали от цивилизации, о вечных ценностях и т. п. “Ага, здесь классно, – поддакнула Леа. – Вы видели? Мы в настоящих джунглях… Поверить не могу”.

А вот у нас обнаружились проблемы с выбором общей темы для разговора. Сидевший напротив меня Лионель невозмутимо жевал и никаких попыток наладить беседу не предпринимал. Сам я нервно озирался по сторонам. Краем глаза я увидел, как из кухни вышел толстый бородач и резко отчитал официантов: не иначе знаменитый Бертран Ле Моаль собственной персоной. Пока что самой очевидной его заслугой в моих глазах было то, что он обучил каренов готовить гратен дофинуа. Блюдо удалось на славу: свинина получилась идеально прожаренной, одновременно хрустящей и нежной.

– Сюда б немножко красненького, – меланхолично заметил Рене. Жозиана презрительно поджала губы: что она думает о французах, которые в путешествии не могут обойтись без своего “красненького”, стало ясно без слов.

Валери довольно неловко заступилась за Рене.

– Тайскую пищу совсем не хочется запивать вином, – сказала она, – а с французской немного вина не помешало бы.

Сама она, впрочем, пила только воду.

– Когда едешь за границу, – провозгласила Жозиана, – надо пробовать местные блюда и следовать местным обычаям! Иначе лучше сидеть дома.

– Правильно! – гаркнул Робер, сбив весь ее пафос. Она осеклась и посмотрела на него с ненавистью.

– Здешняя кухня все-таки порой чуть-чуть островата, – робко вставила Жозетт. – А вас, похоже, это не смущает… – добавила она, обращаясь ко мне, вероятно чтобы разрядить атмосферу.

– О нет, обожаю все острое. По мне, чем острей, тем лучше. Я и в Париже постоянно ем у китайцев, – поспешно ответил я. Разговор, таким образом, перешел на китайские рестораны, которых в Париже развелось в последнее время очень много. Валери полагала, что лучшего обеда не придумаешь: и совсем недорого, и куда вкуснее, чем любой фастфуд, и, вероятно, полезнее. Жозиана по этому поводу сказать было нечего: сама она обедала в столовой на работе; а Робер, надо думать, счел эту тему недостойной своего участия. Короче, все шло спокойно до самого десерта.

Скандал разразился за сладким рисом. Подрумяненный, с корицей, он был изготовлен, полагаю, по оригинальному рецепту. Жозиана взяла быка за рога и заговорила о сексуальном туризме. Других слов, кроме “откровенная мерзость”, она подобрать не могла. И как только правительство Таиланда допускает подобные вещи? Мировое сообщество должно вмешаться. Робер слушал ее с кривой усмешкой, не предвещавшей ничего хорошего. Полное безобразие, но удивляться тут нечему, продолжала она, ведь значительная часть этих заведений (иначе как борделями их не назовешь) на деле принадлежит генералам; разврат пользуется могучим покровительством.

– Я сам генерал, – перебил ее Робер. Жозиана застыла с раскрытым ртом, челюсть ее беспомощно отвисла. – Шучу, – хихикнул Робер. – Я даже в армии не служил.

Шутка, похоже, ее нисколько не развеселила. Она собралась с духом и ринулась в атаку с удвоенной силой:

– Постыдно, когда жирные боровы приезжают безнаказанно пользоваться людской нищетой. Несчастные девочки все из беднейших областей, с севера и северо-востока.

– Не все, – возразил Робер, – есть и из Бангкока.

– Это сексуальное рабство! – вопила Жозиана, не слыша его. – Иначе не скажешь!

Я легонько зевнул. Она бросила на меня мрачный взгляд, но продолжила, призывая всех в свидетели:

– Вы не находите недопустимой ситуацию, когда любая жирная скотина может получить молоденькую девушку за кусок хлеба?

– Ну не за кусок хлеба, – скромно вставил я. – Я заплатил три тысячи бат, примерно такая же цена во Франции.

Валери повернула голову и посмотрела на меня с удивлением.

– Многовато, – заметил Робер. – Впрочем, если девица того стоила…

Жозиану всю трясло, я уже начинал за нее беспокоиться.

– А я вам скажу, – визжала она пронзительно, – что меня тошнит, когда толстый боров платит девчонке, чтобы засунуть в нее свой поганый член!

– А я вас не прошу меня сопровождать, мадам, – спокойно ответил он.