* * *

– Государство – это некий контрагент, – целая и невредимая, сызнова увернувшаяся от лезвия гильотины (ниндзя – не иначе!), я отправляю счет от сайта-консультанта в бухгалтерию. – За то, что мы платим налоги, нам, по идее, должны предоставляться услуги, гарантии и защита. Логично? Логично. Однако у нас – все очень странно…

– Тш-ш… – хмурит крашеные брови начальница. – Коллега, вы забыли, где мы находимся?! Забыли?! Такие разговорчики до добра не доведут!

И вообще!

Все это – не ваша забота и не ваше дело!

Другие уж как-нибудь разберутся!

Люди с опытом!

Подчеркиваю – с о-пы-том!

Уразумели?

Вы оглянитесь-ка по сторонам! Оглянитесь! На молодежь нашу!

Все – сплошь интеллектуалы! Звезды самопровозглашенные! Блогеры, так их и растак! Фрилансеры-бездельники! Веганы, у которых вместо извилин – стебли сельдерея! Неймется им безо всяких причин!

А почему неймется, знаете?!

Объясняю!

Слушайте и запоминайте!

Слишком уж мягко с ними обходятся – холят да лелеют, как грудничков! Слюни и сопли подтирают! Пылинки с хохолка сдувают!

Тьфу!

Не при великом диктаторе живем – и на том благодарствуйте!

Вас бы всех на фронт снарядить! Или на завод – пятилетку выполнять! Сразу закалка появится! Сразу песенки смысл обретут! Сразу мысли непотребные в прах рассеются!

А в чем причина оных бед, догадываетесь?!

Запоминайте и слушайте!

В том, что мальчики больше не хотят служить в армии! А девочки – рожать детишек! Мозги набекрень поехали! И ориентация – тоже!

Раньше как было?

Школу закончили, в институт поступили, скорехонько поженились – и к третьему курсу уже ребеночка сделали!

Красота!

Потом, годика через четыре, аккурат после двух трудовых лет на предприятии – уже и второй на подходе!

Гордость!

А сейчас…

Вам бы только развлекаться да путешествовать! Вам бы только себя любить! От ответственности удирать!

Тьфу!

Всех ремнем нужно было лупить в детстве!

Ан нет!

Слишком уж мягко с вами обходились – холили и лелеяли!

В какие дебри, извольте спросить, государство с такими гражданами придет?! В какие?! Да в никакие! В разруху и хаос!

Стыд и срам!

И вообще!

Хватить болтать! Работаем! Не отвлекаемся! Другие уж как-нибудь разберутся!

* * *

Прикусываю язык. Работаю. Не отвлекаюсь.

Вычитываю профстандарты для составления должностных инструкций.

Уверена: профстандарты придумали садисты и люди с мозгами набекрень.

Интеллектуалы, так их и растак!

Всех ремнем нужно было лупить в детстве!

Ан нет!

Слишком уж мягко с ними обходились – в лицеи да университеты именитые отправляли!

Куда, извольте спросить, среднестатистические кадры с такими распорядителями придут? Да в никуда! К невропатологу! К листку временной нетрудоспособности! К пособию в размере трех копеек!

Тьфу!

Другие уж как-нибудь разберутся?!

* * *

Ровно в семнадцать тридцать поднимаюсь из-за стола.

Пуск. Выключение. Черный экран.

Мышка на одной посадочной полосе с клавиатурой.

Оборачиваюсь, как в кокон, в оливкового цвета шарф, поддаюсь кипящему порыву: бежать, бежать, бежать вниз, по спиральной лестнице, украшенной еще в начале прошлого века коваными перилами, бежать, бежать вместе с затравленными и сутулыми работниками, достойными того, чтобы быть затравленными и сутулыми. Скрипит полустертый протектор толстых подошв. Пузырятся хлопковые брюки. Дзинькают застежки похудевшего рюкзака.

Кивнув на прощание безучастным охранникам, натягиваю на ходу перчатки – и первая распахиваю тяжелые двери.

Вдох!

А-а-ах!

Ва-ах!

Воздух на улице прохладен и свеж.

Фонари отражаются в лужах. Белые. Желтые. Оранжевые.

Вспыхивают гирлянды на карнизах кафе.

За отполированными стеклами, на бархатных креслах – глянцевые люди, ручные жены, посещающие одного и того же пластического хирурга, внимающие одному и тому же ушлому косметологу, в темноте не отличимые друг от друга ни очертаниями, ни поведением. Щелчок выключателя – как выстрел стартового пистолета. Раз, два, три – начала, куколка!

Преисполненная неприязнью, отворачиваюсь.

Перевожу взгляд на уличных музыкантов.

С растянутыми шапками. С юными лицами. С прекрасными тембрами.

Чудеса.

У мальчиков – голоса воинов.

Подхожу ближе. Завороженная. Влюбленная. Не моргающая. Думающая: вот бы быть с ними. Вот бы быть не по формату. Вот бы, оказавшись в этом самом неформате, не ощущать себя беспомощной.

Гитары, как Прометеев огонь в тени вековечных плит, дарят чувство сопричастности. Клавиши считывают кардиограмму. Не требуя пароля и идентификации, эмоции музыкантов передаются ко мне по беспроводной сети. Меня так и подмывает захихикать, беспричинно и беззаботно, окунуться в состояние аффекта, закричать во всеуслышание: «Эгегеге-е-ей!» Черт, я даже не против вступить в драку и помахать кулаками! Все что угодно, чтобы убедиться: я все еще молодая и все еще невероятно живая.

Правда же?

Правда же.

Улыбаясь, кладу в чехол денежку, благодарная за благодарственный поклон.

Погружаясь в пещеру метрополитена, все еще улыбаюсь.

В вагоне нахожу себе место. Там, где частенько спят бездомные. Там, где обычно плачут забытые пакеты, зонтики и люди.

Устраиваюсь, напевая под нос знакомый мотив.

Настроение, подскочившее вверх по шкале, потихоньку опускается ниже и ниже, до минимального показателя, до размера обреченности, отлученности, никому-не-нужности.

Закрываю дергающиеся глаза.

Сосредотачиваюсь на мыслях о том, что сосредоточение на мыслях – дело смутное, дело затягивающее, дело опасное.

Время в пути до точки А – 37 минут.

Дом – точка А – хорошо.

В моей однушке. Съемной.

В старой пятиэтажке. Чуть протекающей.

Не в пешей доступности от метро. С одной разбитой дорогой через промзону, шиномонтаж и мусорную свалку. С отрезком пути, на котором ежедневно, как стемнеет, разит жженым и гниющим. С соседом-пустырем, чей рассвет рождается в легкой дымке, так похожей на туман, но совершенно не похожей по сути своей на туман. С видом на живописное, не замерзающее даже зимой озеро, способное вырастить у безрассудных пловцов дополнительные пальцы на ногах и руках.

Хорошо дома.

Дома сериал. В сериале – двадцатый век и банды. Скачки. Сигареты. Кепки. Острые скулы. Пиф-паф. Нет человека – нет проблем.

Сериал интересен ровно настолько, насколько неинтересна моя жизнь.

Ощущая себя в обособленном подразделении рая, сидя по-турецки, я жую пельмени со сметаной и зеленью. Пиф-паф! Одна пельмешка – двенадцать граммов радости. Точно в цель!

Вку-у-усно.

Ую-у-утно.

Свет приглушен.

Классное место, да?

Классное.

Не то что на работе.

На работе нельзя пахнуть пельмешками.

Моветон.

На работе надлежит пахнуть духами, напоминающими освежитель воздуха: японская лилия, майский ландыш, морская свежесть. Отгонять своим запахом недоброжелателей – как скунсы и бабы из бухгалтерии. Боевые стрелки малевать. Багровой помадой намекать на литры выпитой крови.

Какие такие пельмени?

Неожиданно и бесцеремонно рай застилают тучи. С треском гаснет лампа накаливания. Телефон оживает входящим звонком, неизвестным номером.

Кому и что нужно в такое время? Кому и что нужно в любое время?

Сбрасываю.

Спасаюсь.

Укрываюсь.

Отказываюсь ощущать себя голой, уязвимой, обязанной отвечать, реагировать, лгать, поддерживать разговор типичными «угу», «ну да», «ничего себе», «мама, у меня все нормально, честно-честно – все нормально у меня, все по-прежнему». Предпочитаю возвести баррикаду из двуязычной раскладки и пулять оттуда сообщениями; быть ветераном поколения мессенджеров, заплутавшим во всемирной сети; держать над головою фосфоресцирующий плакат:

не тревожьте нас. не трогайте.

просто разрешите свернуться эмбрионами в своих скорлупках.

просто разрешите в своих скорлупках выть от одиночества, добровольно принятого и ненавистного.

Оповещение о пропущенном вызове – как неразорвавшийся снаряд.

Черным списком закапываю под землю, чтобы не бахнуло.

Вторник

В шесть утра гремит будильник.

Я резко просыпаюсь с мыслью: проклятая работа.

Чищу зубы с мыслью: проклятая работа.

Закидываю в себя бутерброд с мыслью: проклятая работа.

Запираю металлическую дверь. Играю набором ключей. Почесываю веснушчатый кончик носа: из гниющего подвала тянет канализацией и плесенью. Я бы пошутила на ежегодном собрании, мол, еще месяц – и мы тоже принесем отличный урожай грибов, но уверена, что моя шуточка не придется местным обитателям по вкусу.

– Доброе утро, – говорю я соседке, выслеживающей на лестничной площадке агентов и шпионов.

– Угу, – отвечает она со скептицизмом. – И где оно доброе? В телевизоре? Вы хоть в курсе, что в мире нашем творится? Разврат! Безобразие! Гоморра!

Вдоль длинной батареи короткого подъезда стелются холмы колясок, курганы мусорных пакетов, грядки с не проросшим самоуважением жителей дома.

Нервная, выхожу на улицу.

Тучи черны, тяжелы и плодовиты. Некто, сидящий верхом на темном серпантине, наверняка хохочет да приговаривает: споткнись о выбоину, человечек, и хлебни сполна грязевого смузи. Закуси оберткой от конфетки. Вот она, кстати, валяется неподалеку, танцует в ливневках.

Протяжно воют водосточные трубы.

Недосыпание ставит подножки.

Колея задает русло.

В такую погоду – только топиться.

Озлобленная, проваливаюсь в дорожные бассейны со стекольчатым дном почти по щиколотку. Ощущаю, как через подкладку и блузку просачивается кислотная жидкость. Бранюсь матерым сапожником, вливаясь в огромную очередь на остановке.

Что за дела?

Где официальная сводка?

В колонне погнутых зонтиков и безразмерных дождевиков из уст в уста передается и перетирается: на смену вышло мало водителей, потому что у них сегодня забастовка и бунт. План, жалуются, большой, а зарплата – маленькая. К тому же штрафы увеличили. К тому же камеры-вымогатели на столбах через каждые двадцать метров висят. Проверки к тому же. Контролеры повылазили из своих сухих и обустроенных нор, чтобы собрать дань с маршрутчиков-мигрантов без разрешений на работу.

Люди топчутся в очереди. Вытягивают шеи. Пожимают плечами.

Черт с ними. С этими разрешениями. С этими мигрантами. С этими штрафами и планами. Как до метро добраться?

В метро обетованном, полифоническом, перегруженном – тоже коллапс.

Кто-то прыгнул под поезд и (удивительно!) выжил. Бытует мнение, что неудачниками не становятся. Ими рождаются.

Да и черт с ними. С этими самоубийцами. С этими неудачниками. Пересадка с фиолетовой на оранжевую не будет осуществляться тридцать минут. Даже если поеду через кольцо, даже если перейду на неказистый полубег и волнорезом рассеку пассажиров на два легиона – все равно опоздаю.

И опаздываю.

– Опаздываете, коллега, – констатирует факт начальница.

– Коллапс, – отбиваю я грубее, чем нужно.

– Руководитель мог увидеть вашу провинность по камерам, – очень и очень серьезная, совсем не улыбчивая, она смотрит на меня, как на настоящего взрослого. Фи-и! Экая непочтительность!

– И?

– Плохо будет.

– И?

– Накажет.

– Страшно-то как!

– Тш-ш, коллега! Вы со своими шуточками доиграетесь!

– Уже вижу, как он меня розгами стегает!

– Тш-ш, коллега! Что вы несете?! А вдруг прослушка в кабинете?! А вдруг микрофончики в розетки ввинчены?! А вдруг мы под колпаком?!

– А вдруг нет?

Не доверяя коварным розеткам и духу противоречия, девочка из отдела прячет голову в пластиковую ячейку для документов. Зарывается в журналы учета. Прикрывается стопками личных карточек. Трясущимися руками засовывает в шкафчик мобильный.