Он идет по гладкой каменной дорожке, мимо кустарников, укрощенных до формы шара, деревьев, обрезанных до узких пик, травы, плотной, как ковер. За садом лежит Летний дворец, темный зев прорезан колоннами. Он никогда не видел его раньше, только слышал рассказы отца. Но отец забыл упомянуть об огромных клетках по бокам от входа, в каждой из которых сидит копия тигра. Как реалистично, – думает Аббас, приближаясь и рассматривая идеальный штрих каждой полоски, золотистый цитрин^[6] каждого глаза.

Один из тигров щелкает хвостом, заставляя Аббаса отпрыгнуть назад.

– Это Бахадур Хан, – говорит стражник. – Он становится нервным, когда приближается время кормления.

Когда они проходят мимо, тигр угрожающе поднимает голову, взглядом раздевая Аббаса до костей.

* * *

Внутри Летнего дворца стены покрыты картинами сражений, от которых кружится голова: кавалерия Типу нанизывает на пики солдат в красных мундирах. Стены напротив расписаны нежными вьющимися лианами, карминовыми и голубыми цветами.

Глазеть некогда. Стражник ведет его сквозь леса ароматов – сандаловое дерево, тик – и за угол, где обнаруживается скрытая лестница.

– Вверх, – говорит стражник.

Аббас удивлен; он думал, единственное направление, в котором он теперь будет двигаться, – это вниз. Дойдя до верхней площадки, он оказывается в величественном павильоне с колоннами, карнизы пенятся резьбой и завитками. А в дальнем конце сидит Типу Султан, непринужденно опираясь на подушку-валик. Под ним – бескрайний ковер. Над ним – изысканно одетый слуга, покачивающий опахалом из белых павлиньих перьев. Слуга обут в тапочки.

Аббас сжимает свои костлявые ноги, жалея, что не может их помыть.

– Ты, в желтом дхоти^[7], – говорит Типу, сбивая Аббаса с толку, так как тот полагал, что его дхоти белое. – Подойди.

Приблизившись, Аббас замечает европейца, одетого в шаровары и тюрбан; он сидит справа от Типу Султана. У европейца длинное розовое лицо, напоминающее мандрила. Его прищуренные золотисто-карие глаза настолько ясны, что, кажется, способны видеть мысли Аббаса – в частности ту, о мандриле. Аббас опускает взгляд на ковер, где цветет кайма из красных тюльпанов, их стебли тянутся к кругу, в котором сидит Типу.

– Салам, – говорит Типу Султан.

Аббас кланяется, не отрывая взгляда от шпор на кожаных ботинках Типу.

Лицо Типу Султана круглое и мягкое. У него взгляд ястреба и подбородок мыши. Он сохраняет продолжительное молчание.

– Ты мастеришь игрушки, – произносит наконец Типу.

– Да, Падишах, – Аббас сжимает руки. – Я Аббас, сын Юсуфа Мухаммеда.

– Я знал одного Аббаса, сына Юсуфа Мухаммеда.

Все знают о том Аббасе, сыне Юсуфа Мухаммеда, генерала и предателя, недавно казненного через удушение.

– Никакой связи, – говорит Аббас.

– Но, полагаю, ты знаком с другим предателем. Твои игрушки были очень популярны у бегум, на которую он работал. И теперь мы знаем почему. Она и евнух были в кармане у этого термита, Наны Пхаднависа. Я никогда не пойму, как кто-то может доверять маратхам. Не так ли, Муса?

– Действительно, такова их природа, – говорит Европеец (с арабским именем?) на удивительно безукоризненном каннада^[8]. – Даже маратх не будет доверять маратху.

Типу поднимает палец. Появляется еще один слуга, который несет деревянную лошадку с раскрашенным Типу Султаном на спине.

Аббасу становится плохо.

– Это ты сделал? – спрашивает Типу Султан.

– Да, Падишах.

Типу вращает рукоятку, изучая галоп. Аббас ловит взгляд Европейца Мусы, который смотрит не на скачущую лошадь, а на Аббаса.

– Лошадь бежит не так, – категорично заявляет Типу. – У тебя задние и передние ноги двигаются в тандеме, как у собаки. А когда лошадь скачет галопом, ее копыта касаются земли в разные моменты. Я эксперт по лошадям благодаря отцу, хвала его памяти. Он мог бы написать трактат о лошадях, превосходящий сочинение Ксенофонта.

– Прости меня, Падишах.

– Второе твое преступление состоит в том, что ты сделал из меня чучело, – Типу указывает на деревянную фигурку себя. – Ты изобразил мои ноги до смешного короткими. Это преступление карается смертью. Вообще, что угодно карается смертью, если я так скажу.

Аббас пробует молить о пощаде, но слова застревают у него в горле. Колонны начинают раскачиваться.

– Несмотря на твои проступки, – продолжает Типу, – я заметил твой потенциал. Как и мой французский друг. Это Муса Дю Лез, величайший изобретатель Франции. Он согласился работать с тобой над созданием первого в Майсуре механизма, – Типу делает паузу. – Ты киваешь, но не понимаешь. Муса?

– Представь большую подвижную игрушку, – говорит Муса Дю Лез на каннада. Аббас хлопает глазами, изо всех сил стараясь не кивать.

– Так мы никогда не закончим, – говорит Типу. – Принеси мушкет.

Дю Лез распрямляет свои длинные ноги. Слуга подает ему винтовку, и на мгновение Аббас чувствует, как призрак пули пронзает ему грудь.

– Подождите… – говорит он, поднимая руки.

Но Дю Лез разворачивает винтовку, приглашая Аббаса внимательно рассмотреть орнамент на прикладе.

– Et voilà, – возвышаясь над ним, Дю Лез указывает на крошечного бронзового человечка, придавленного крошечным бронзовым тигром.

Детали фигурок выполнены настолько великолепно, что Аббас может различить сапоги и шляпу, эти характерные признаки европейца.

– Мы с тобой создадим вот это, – говорит Дю Лез. У него баритон и исключительно несвежее дыхание. – Из дерева и в натуральную величину.

– Я хочу, чтобы он был таким же высоким, как Муса Дю Лез, – продолжает Типу. – И хочу, чтобы зубы впивались в шею неверного, – Типу указывает на точные координаты на собственном горле, добавляя, что механизм должен также издавать рычащий звук. – А еще музыка. Будет очень забавно, если игрушка сможет играть музыку.

Типу и Дю Лез обсуждают, что это должна быть за музыка. Аббас изучает орнамент, пытаясь представить музыканта, сидящего внутри тигра и, возможно, играющего на флейте…

– Через шесть недель будет празднество с презентацией тигра публике, – завершает Типу. – Я жду от вас совершенства.

– Évidemment^[9], Падишах. Меньшего я бы и не предложил.

– Что дальше, Раджа-хан?

Слуга в тапочках наклоняется, чтобы заговорить:

– У вас встреча с уполномоченными совета по торговле…

– Со всеми девятью? – спрашивает Типу.

– Со всеми девятью, Падишах. Потом встреча с ракетным мастером.

– Аллах милосердный. У меня сны были поинтереснее, – облокотившись на колено, Типу поднимается. – Ты еще тут? – обращается он к Аббасу, который завис на краю ковра, ожидая, пока его отпустят. – Ах, да, – Типу кивает Раджа-хану, и тот достает из кармана маленький шелковый кошелек. Другой слуга передает кошелек от Раджа-хана Аббасу.

– Отнеси это своему отцу, – говорит Типу, – в знак признания его верности.

Аббас принимает кошелек обеими руками и благодарит Падишаха за его безграничную щедрость. Кошелек, расшитый золотом, с эмблемой тигра, тяжестью лежит на его ладони.

– Я кое-что заметил, – говорит Типу. – Ты не спросил меня о Хвадже Ирфане. Разве тебе не любопытно?

Вопрос звучит невинно, он предлагается как открытая рука, готовая сокрушить.

– Я думал, он был наказан, Падишах.

– Наказан, – сухо повторяет Типу. – И какого наказания, по твоему мнению, заслуживает тот, кто ел мою соль и носил мои шелка и поступил так вероломно?

– Мне не дано этого знать, Падишах.

– Умный мальчик. Однако большинство людей не так умны, как ты. Так что если кто-то будет настолько глуп и спросит тебя, что я сделал с Хваджа Ирфаном, ты ответишь, что я сказал: кто такой Хваджа Ирфан?

Наконец Типу кивком головы освобождает Аббаса. Аббас склоняется в поклоне и, шаркая ногами, пятится через весь павильон, как будто идет по такой узкой доске, что не может развернуться, а только ступать шаг за шагом задом наперед.

* * *

Когда Аббас нашел зонтик с головой тигра, он не мог не взять его в руки, чтобы изучить мастерство изготовления ручки. Особенно ему понравилась впадина тигриной пасти, клыки, похожие на шипы. Он погрузил кончик пальца в пасть и что-то нащупал. Не задумываясь, вытащил плотно свернутый лист бумаги, а затем тут же засунул его обратно. Живот скрутило.

– Что это? – спросил отец.

Аббас обернулся, прижимая зонт к груди.

– Ты о чем?

Отец вырвал зонтик у него из рук и вытащил из углубления свернутую бумагу. Пальмовый лист. Развернул, пробежал глазами, лицо потемнело. Бумага была плотно набита текстом, размашистые буквы свисали со строчек.

– Маратхи, – произнес отец мертвым шепотом.

– Мы не знаем, что там написано.

Отец свернул записку и затолкал обратно в пасть тигра. Взял с полки шаль и намотал ее на зонтик.

Аббас рысью бежал за ним по улице:

– Позволь мне его оставить, он вернется в любой момент.

Отец ускорил шаг:

– Кто он тебе? Никто.

– Он мой друг! – кричал Аббас вслед отцу, не уверенный, что это правда, что Хваджа Ирфан назвал бы его так же.

Отец сошел с дороги и, не глядя сыну в глаза, обхватил его за шею и притянул к себе, словно собираясь обнять.

– Ты хочешь жить, – спросил он тихо, – или ты хочешь друзей?

Вопрос, прикосновение – они ошеломили Аббаса. Он закрыл глаза, чтобы не видеть этот мир, который ставит его перед таким выбором.

Не сказав больше ни слова, отец ушел, сжимая зонт, как оружие, готовое выстрелить в его руках.

* * *

Дю Лез уверенными шагами выходит из дворца, Аббас отстает на почтительное расстояние. Небо затянуто тучами. Небо, которое он едва не потерял.

На полпути француз останавливается, чтобы понюхать ярко-красную розу.

– Мне жаль, что ты потерял друга, – шепчет он в цветок.

Аббас ничего не отвечает, не желая подтверждать, что такая дружба когда-либо существовала.

– Но, – говорит Дю Лез, окуная нос в очередной цветок, – теперь тебе лучше его забыть.

– Да, Муса Сахаб.

– Меня зовут не Муса^[10], – улыбка играет в уголках рта француза. – Мне не доводилось разводить воды Красного моря.

– Но Падишах назвал тебя Мусой.

– Он имеет в виду «месье». Это французское вежливое обращение. Меня зовут Люсьен Дю Лез.

Аббас кивает:

– Муса Лусен Ду Лиз Сахаб.

– Неважно. Сахаб пусть будет. Пойдем.

Когда они достигают арки из песчаника, Дю Лез останавливается и выдыхает, как будто испытывая облегчение от того, что теперь между ним и Типу Султаном есть дистанция. Он поворачивается к Аббасу:

– Этот проект потребует долгих часов работы, поэтому я предлагаю тебе ночевать здесь.

– Во дворце, Сахаб? С Падишахом?

– Ах, да он редко здесь появляется. Только чтобы развлечь иностранцев. Но презентация будет тут, поэтому нам придется остаться до конца. Теперь я хочу, чтобы ты пошел домой, сообщил семье новости и вернулся до закрытия ворот.

Аббас соглашается, сопровождая кивок головы небольшим поклоном, и поворачивается, чтобы уйти.

– И еще кое-что, – добавляет Дю Лез. – Вращающееся устройство под платформой – кто тебя научил его делать?

– Научил, Сахаб? Никто меня не учил.

– Не твой отец?

Аббас качает головой.

– Я что-то сделал не так?

– Вовсе нет, – француз с интересом рассматривает Аббаса. – Ну, беги домой.

Аббас опускает голову, удаляется.

Дю Лез смотрит, как мальчик бежит сквозь арку, как мелькают бледные подошвы. Он ощупывает патку, за поясом в ожидании подходящего момента лежит тонкая серебряная фляжка. Только дурак рискнет сделать глоток в саду Падишаха, везде глаза и уши, да и облегчение будет лишь временным.

Он принял много глупых решений в жизни. Остается надеяться, что Аббас не из их числа.