– Да взгляните же! – Борис Семенович подцепил уголок иконы тем же ногтем, осторожно потянул – и от доски отклеился краешек бумаги с цветной печатью. – Вы видите? Рисунок печатают на бумаге и потом наклеивают на доску. Даже не на доску, а на кусок ДСП… древесно-стружечная плита… – пояснил он, заметив в глазах Василисы явное непонимание.

– Я знаю, что такое ДСП! – произнесла та трагическим, дрожащим голосом. – Я не знаю только, как дальше жить! Я утратила последнюю надежду!

– Вот здесь я вам ничем не могу помочь! – Борис Семенович Паперный развел руками.

– За что? – воскликнула Василиса. – За что мне это… Что я им всем сделала?

Она завернула злополучную икону в мятые газеты, с ненавистью затолкала ее обратно в сумку и, понурившись, вышла из магазина и поплелась к дому…

Паперный пожал плечами и занялся своими делами.

Василиса же пошла к дому кружным путем, бессильно сгорбившись и шаркая ногами. На плечи ее давил непосильный груз. Делать было решительно нечего, только пойти в сарай и повеситься. И она всерьез думала, как это сделать, вспоминала, есть ли дома достаточно прочная веревка, нужно ли ее мылить или и так сойдет. Можно, конечно, наглотаться материных таблеток, но вряд ли она умрет, на мать вон они вообще не действуют.

Она свернула к речке и посидела немного на обрывистом берегу, тоскливо глядя вниз. Прыгнуть в воду? Но тут, под обрывом, мелко, а где глубоко, там она выплывет. На этой речке выросла, плавает хорошо. Нет, лучше повеситься.

Она бросила икону с обрыва в воду – пускай себе плывет. Надо же, тетка какой сволочью оказалась. За что она на них так? Что ей мать плохого сделала? И мать тоже на нее зверем смотрела. Впрочем, она сейчас всех ненавидит, особенно единственную дочь. Все, кончилось Василисино терпение, больше она не может так жить.

Она открыла калитку и сначала хотела вообще не заходить в дом, а сразу заняться своим делом в сарае, но вспомнила, что подходящая веревка лежит в доме. А когда она вошла в дом…

Мать лежала на полу, лицо ее было серого цвета, и поза такая, что Василиса сама едва не упала от страха. Ноги не держали, она опустилась на пол и подползла к мертвому, как она думала, телу.

– Мама! Что с тобой?

Глаза матери открылись, рот искривился, из него потекла на подбородок ниточка слюны.

– Господи! – Василиса вскочила на ноги и заметалась по дому в поисках телефона.

«Это я, – стучало у нее в мозгу, – я ее ударила… но… когда я выходила, она сидела за столом…»

Старенький мобильник разрядился. «Скорую» вызвали соседи.

– Ты куда это собралась? – спросила Мария, видя, что сестра красится перед зеркалом.

– Это хорошо, что у нас с тобой выходные совпали, – ответила Татьяна, – вместе пойдем.

– Куда еще… – вздохнула сестра, зная уже ответ.

– Куда-куда, – весело сказала Татьяна, – на кудыкину гору воровать помидоры! Квартиру пойдем смотреть нашу!

– Давай уж подождем, пока с теткой все образуется. Ну, похороны, отпевание… чтобы все по-человечески…

– Нечего ждать! – Татьяна бросила многострадальный карандаш для бровей. – И так уже сколько ждали…

– Ох, Танька, чувствую я, что не будет нам ничего хорошего… вот такое у меня предчувствие…

– Не дрейфь, Маня, прорвемся!

– Вы чегой-то пришли? – спросил сестер знакомый охранник у фабрики. – Вроде сегодня не твоя смена, Татьяна… прямо дня не можешь прожить без работы?

– А мы к начальству на прием! К Виктор Палычу!

– Так сразу и к начальству… – хмыкнул охранник. – То-то я смотрю, Татьяна так расфуфырилась!

– Завидуй молча! – Татьяна, как всегда, не могла не оставить за собой последнего слова.

Они прошли мимо кондитерского и конфетного цехов к конторе. Поднявшись на второй этаж, Мария оробела и притормозила, зато старшая сестра перла вперед танком.

– Виктор Палыч на месте? – спросила она, сунувшись в приемную, где дебелая секретарша Алена сосредоточенно выщипывала брови перед настольным зеркалом.

– А вам зачем? – Алена дернула слишком сильно и рассердилась.

– По делу! – рявкнула Татьяна. – Тебе докладывать не станем!

Все знали, что управляющий фабрикой Виктор Палыч – солидный немолодой мужик – любит дебелых блондинок, но, по выражению местного шутника, «странною любовью», то есть продолжается эта любовь ровно год, после чего секретарше вежливо указывают на дверь, а ее место занимает такая же сдобная блондинка, желательно натуральная, но и крашеная тоже сойдет.

Алена работала секретаршей уже десять месяцев, то есть срок подходил к концу, поэтому Татьяна с ней не церемонилась.

– Нет его, – прошипела Алена, – в цех вызвали, там конвейер встал.

– Врешь! – остервенилась Татьяна. – Я же не глухая, слышу, что он работает!

– Значит, починили конвейер. – Алена равнодушно пожала плечами, и тут широко распахнулась дверь и вошел управляющий, как всегда хмурый с утра.

– Вы чего это тут? – буркнул он, увидев сестер.

– А я им говорила, что вы не принимаете, а они… – влезла Алена, но начальник мотнул головой, чтобы замолчала, и открыл перед сестрами дверь кабинета.

– Ну? Какое у вас дело?

– Вот! – Татьяна жестом фокусника выложила на стол бумагу, что дала им Анна Ильинична при последней встрече. – Вот квартира теперь наша, хозяйка нам ее отдала!

– Это чтой-то? – Виктор Палыч достал из ящика стола очки и углубился в чтение бумаги.

Надо сказать, что много времени ему не понадобилось. Он отложил документ и посмотрел на сестер поверх очков. Глаза его весело блестели. Татьяна сочла это хорошим знаком, более осторожная Мария забеспокоилась.

– Значит, квартира, – Виктор Палыч хмыкнул. – Значит, Анна Ильинична вам ее отдала?

– Отдала! – энергично подтвердила Татьяна.

– Насовсем?

– Насовсем, там же написано… вот, я, такая-то… и наши паспортные данные, все честь по чести. Так что не надо резину тянуть и переспрашивать, все же ясно!

– Ясно? – Управляющий опустил голову и покусал губы. – Ну ладно, тогда пойдем квартиру смотреть!

И он распахнул перед сестрами дверь. Татьяна прошла мимо секретарши, гордо подняв голову, Мария глядела исподтишка. Что-то не давало ей покоя, возможно, слишком веселые глаза управляющего Виктора Палыча. Все знают, что человек он суровый, особенно с утра, так с чего это его сейчас так разобрало?

Они вышли из конторы, причем сунувшейся к нему по дороге бухгалтерше Зинаиде управляющий сказал, чтобы зашла после, сейчас у него важное дело, прошли мимо цехов и свернули по тропинке, почти скрытой разросшимися кустами. Через три минуты подошли к двухэтажному деревянному, довольно большому дому.

– Ну? – спросил управляющий. – Вот и пришли.

– Точно, тут раньше они жили, на втором этаже квартира, вон окна… – затараторила Татьяна и замолчала, ощутив удар в бок.

Она подняла глаза и оторопела. На втором этаже окон не было. На первом были – небольшие, забранные железными решетками, а на втором – ни одного. И следа тех окон не осталось, аккуратно так были они забиты досками.

– Это как это? – не удержалась Мария, в то время как Татьяна молча пялилась на дом. – Там же света дневного нету!

– А вы войдите, посмотрите, может, что и поймете… – сдавленным голосом сказал Виктор Палыч.

И снова Марии очень не понравился его голос, слишком веселый. Но Татьяна уже бодро взбежала по ступенькам, и Мария за ней поспешила войти.

Помещение показалось им очень большим, потому что не было никаких перегородок. И потолка не было, снизу видны были стропила и крыша.

– Что это? Где же квартира? Три комнаты и кухня… – растерянно заговорила Татьяна.

– А нету. – Управляющий не удержался и фыркнул: – Давно уже нету никакой квартиры. Дуры вы деревенские, – вздохнул он, разглядев опрокинутые лица сестер, – напарила вас Анна Ильинична, уж конечно, не тем покойница будь помянута.

– Может, она не знала…

– Все она знала, ведь как только построил Николай Федорович дом в стороне от города, так квартира пустая стояла. А внизу тогда лаборатория была, так ее в другое место перевели, отдельное помещение выделили, потому как там оборудование новое, дорогое. А этот дом Голубев распорядился под склад отвести. Ну, перекрытия сломали, чтобы просторней было, вот и все.

– А как же бумага, документ… она сама нам дала…

– А документ этот… – управляющий побагровел от злости, – его и в сортире нельзя использовать, жесткий очень! И идите вы уже отсюда, не смешите людей! Я уж так и быть, никому не скажу, а то весь город над вами потешаться будет!

– Сволочь какая эта тетя Аня оказалась, – ругалась Татьяна по дороге, – хорошо, что она умерла, а то бы я ее сама, своими руками… не задумываясь…

– Тише ты! – сестра дернула ее за руку. – Говорила я тебе, что ничего хорошего из этого не выйдет.

– Ты говорила… – неожиданно согласилась Татьяна. – И с чего это я ей поверила? Ведь она нас всю жизнь терпеть не могла и маманьку вечно гнобила. То убирает мать плохо, то ложки серебряные пропадают… Сама спрячет, потом найдет, зараза. Условие поставила – нас в дом и на порог не пускать. А только мы ведь все равно лазили к маманьке, когда ее дома не было, верно?

– Верно…

– Особенно ты. Все тишком да молчком, а ведь все углы в том доме облазила.

– Ну да…

– Эх, знать бы, что они сбегут и дом их сгорит, сколько всего взять можно было бы! – вздохнула Татьяна. – Там добра было навалом, немерено, все прахом пошло, в огне сгорело… И ведь ничегошеньки не брали мы, мать строго-настрого наказала, боялась, что Голубев ее уволит. Верой и правдой им служила, дом вылизывала, каждую рубашку ему по два раза переглаживала. Ну, за то хозяйка нас и отблагодарила… Мань, ну ты скажи, откуда такие сволочи берутся?

Сестра не ответила.

На следующее утро Григорию позвонили из больницы и сообщили, что врачи дали свое заключение о смерти его тети и что тело выдадут завтра. Козловск – город маленький, так что возле ЗАГСа, где он оформлял документы, он встретил Ксению, которая вышла, как она сказала, прогуляться. На самом деле ей хотелось осмотреться.

– Здравствуйте, родственник! – обрадовалась она. – Вы позволите вас так называть?

– Если вам так нравится… – Он улыбнулся и с удовольствием оглядел ее.

Сегодня было тепло, и на Ксении было открытое летнее платье, все же неяркое, в неявный рисунок. Волосы забраны высоко, открывая длинную, красивую шею. Она сняла темные очки и улыбнулась ему дружески, приветливо.

Отчего-то с этой молодой женщиной ему было легко. Они шли по главной улице, встречая знакомых. Мужчины смотрели на Григория с завистью – ишь какую красотку отхватил, женщины делали вид, что ее не замечают.

– Вы, я смотрю, очень популярны… – усмехнулась Ксения.

– Просто маленький город, – вздохнул он. – Все друг друга знают. О, Михаил!

Это тоже был родственник, муж той самой неприятной Эльвиры, да вот она и сама рядом с ним. Сегодня Эльвира была преувеличенно любезна с Григорием, даже ласково погладила его по руке.

Ксения рассматривала Михаила. С виду – полный тюфяк, хотя здоровый, крупный мужчина. Если бы убрать с лица это выражение преувеличенного равнодушия ко всему на свете, и уныло опущенные уголки губ, и тихий невыразительный голос, то мог бы быть и ничего себе. Ну, одеть, конечно, получше, подстричь…

Но ничего этого нет, и жене его не приходит в голову этим заняться. На мужа вообще не смотрит, стреляет глазами на проходящих мужчин, с Григорием преувеличенно любезна. Даже Ксения знает, что она его терпеть не может, потому что завидует наследству. Было бы чему…

– Уф! – Григорий перевел дух. – Откровенно говоря, противная баба эта Эльвира.

– Да я поняла уже.

– Знаете что, Ксения? Давайте посидим где-нибудь, а то получается, что я вас всем показываю, со всеми вас знакомлю, еще поймут неправильно…

– А вы так этого боитесь? – поддразнила его Ксения. – Или вы несвободны?