Отдельные люди не виноваты в том, что выгорают, однако они ощущают негативные последствия. Маслах определяет выгорание как трехмерную структуру: эмоциональное истощение, циничность (ее иногда называют деперсонализацией) и ощущение неэффективности или отсутствия достижений^{14}. Вы выгорели, если вам постоянно не хватает сил (эмоциональное истощение), если вы воспринимаете клиентов или студентов как проблему, а не как людей, которым нужна помощь (деперсонализация, или циничность), и если вы чувствуете, что ваша работа бессмысленна (отсутствие достижений). Все это я ощущал крайне остро. Просыпался уставшим и с ужасом думал о предстоящей работе. Всеми силами пытался скрыть разочарование в студентах и администрации университета, которые не ценили мои усилия. Мне казалось, что мой талант пропадает зря. Студенты не хотели учиться. Моя работа оказалась бесполезной.

В моем переживании выгорания крылась глубокая ирония, «жестокий оптимизм», если пользоваться терминологией литературного критика Лорен Берлант. Жестокий оптимизм – это «когда объект, который привлек ваше внимание, препятствует достижению той цели, которая привела вас к нему изначально»^{15}. В своей карьере я стремился добиться значимых результатов – научиться самому, научить других, внести вклад в науку, но эта погоня вымотала меня, сделала циничным и погрузила в отчаяние. Это и мешало мне достичь моих целей.

Продолжая читать о том состоянии, которое я обнаружил у себя, по сноскам я переходил от одной работы к другой, третьей, пятой. В большинстве из них упоминался «Опросник профессионального выгорания» – психометрический тест, разработанный Кристиной Маслах и ставший золотым стандартом в исследовании выгорания. Я решил пройти версию, которую создали специально для педагогов. Тест стоил $15, проходился онлайн и занимал всего пять минут – небольшая плата за научное подтверждение моего выгорания. В анкете было 22 вопроса о том, как часто я испытываю те или иные чувства по отношению к работе и студентам. «После работы я чувствую себя как выжатый лимон» (показатель эмоционального истощения); «в последнее время я стал равнодушнее к студентам» (показатель деперсонализации или циничности) и «после работы со студентами я чувствую воодушевление» (показатель персональных достижений и эффективности). Я отвечал честно, но боялся «завалить» тест: если вдруг оказалось бы, что у меня нет выгорания, то пришлось бы дальше искать, что перечеркнуло мою карьеру и почти разрушило мою жизнь.

Тест я сдал с отличием: 98 % эмоционального истощения и 17 % персональных достижений. Это означало, что я оказался среди наиболее эмоционально опустошенных педагогов, которые прошли тест, и был менее эффективен, чем пять из шести опрошенных. (Персональные достижения измеряются по обратной шкале: чем ниже результат, тем выше ощущение неэффективности.) К своему удивлению, я набрал всего 44 % по шкале деперсонализации – немного ниже среднего, но, по мнению некоторых исследователей, все равно достаточно много. И все же: циничность на уровне ниже среднего? Если даже я ночами писал длинные злобные послания всем факультетам, то что же тогда делали настоящие циники? В любом случае показатели истощения просто зашкаливали. Как человек, который привык ценить стандартизированные тесты, я гордился собой – прямо как после получения баллов GRE^[5] для поступления в аспирантуру.

Наличие исследований, которые я читал, и теста на три измерения выгорания означало, что не один я столкнулся с подобной проблемой. Так сколько работников выгорело? Каковы их ощущения? Как у меня? Или отличаются? Ответить на эти вопросы сложнее, чем вы думаете, но ответы напрямую связаны с противоречивым отношением к выгоранию в нашей культуре.

* * *

Безусловно, выгорание является предметом широкой общественной дискуссии. Судя по тому, что о нем пишут на популярных сайтах, в журналах и профессиональных изданиях, ему подвержены представители всех сфер деятельности. Пока писал книгу, я получал ежедневную рассылку об опубликованных в интернете статьях на эту тему. В каждом письме было несколько десятков ссылок. Каждый день появлялись новые истории врачей, медсестер, учителей, родителей, стоматологов, полицейских, экоактивистов, охранников кампуса, адвокатов, нейрохирургов, сотрудников служб безопасности, игроков в теннис, студентов магистратуры, библиотекарей, музыкантов, фрилансеров, волонтеров и даже комика Дейва Шаппелла.

Многие заголовки кричат о широком распространении выгорания в рамках той или иной профессии. Например, в статье про нейрохирургов, которые оперируют пациентов с инсультами и другими патологиями сосудов, говорится, что 56 % врачей этой профессии подпадают под критерии выгорания^{16}. По данным одной исследовательской группы, с выгоранием столкнулись 28 % работников различных профессий и целых 44 % врачей^{17}. По другим данным, выгорание наблюдалось у 23 % всех работников^{18}. Продолжая читать, вы сталкиваетесь с цифрами, которые вряд ли заслуживают доверия. Согласно одному из опросов, «77 % респондентов признаются, что сталкивались с выгоранием на нынешней работе. Более половины из них – не единожды»^{19}. Другой опрос поражает своими результатами: от выгорания страдают 96 % миллениалов^{20}.

Каждый заголовок по отдельности рассказывает историю, вселяющую общую тревогу: значительное количество сотрудников имеет отклонение от нормы, которое каким-то образом встроено в их работу и мешает ее выполнять. В статьях выгорание зачастую описывается как четкое, определенное состояние, как будто речь идет об ангине. Типичный заголовок гласит: «Поразительно! По результатам нового опроса 79 % врачей первичного звена страдают от выгорания»^{21}. Из-за точных цифр кажется, что существует четкая граница между здоровыми и нездоровыми работниками. Когда речь заходит о работе, вы словно лампочка: либо еще горите, либо уже выгорели. Среднего не дано. А если вы выгорели, все, что вам остается, – это пытаться дожить до конца очередного трудового дня. Вы работающий мертвец.

Впрочем, статьи, рассматриваемые в комплексе, представляют более сложную и менее однозначную картину. Да, выгорание широко распространено, но цифры, которыми это подтверждается, не сочетаются между собой. Не может быть, чтобы выгоранию были подвержены практически все миллениалы, но при этом четверть от общего числа работников, потому что на момент публикации статьи миллениалы составляли более трети от него^{22}. Безусловно, от выгорания страдают и некоторые сотрудники старшего возраста.

Если посмотреть на цифры внимательнее, станет ясно: ученые работали с разными определениями выгорания. Поэтому все исследования говорят о разных вещах, что прямо признают некоторые авторы^{23}. Лишь небольшое количество исследований основано на 22 вопросах из «Опросника профессионального выгорания» Маслах, на которые отвечал я. А те, которые и в самом деле опираются на него, применяют его по-разному. Метаанализ показал, что среди 156 исследований, где выгорание врачей измерялось с помощью опросника Маслах, использовалось 47 разных определений выгорания и как минимум два десятка определений эмоционального истощения, циничности и неэффективности. Неудивительно, что результаты показали большие расхождения: выгорание среди врачей достигало от 0 до 80 %^{24}. Исследователи словно пытались построить дом, не договорившись, какой длины будут доски, что не мешало им усердно орудовать пилами и молотками.

Более того, опросник Маслах измеряет истощение, деперсонализацию и неэффективность по шкале, при этом многие исследования устанавливают определенный порог выгорания. Не достигли его – значит, у вас нет выгорания, перешли – уже есть. Как лампа с регулятором яркости: она освещает комнату, но вы утверждаете, что она не включена, если в комнате недостаточно светло. А еще многие ученые полагаются на субъективный взгляд обычных людей на выгорание. Исследователь спрашивает: «Вы испытываете выгорание?» При этом я думаю, что выгорание – это абсолютная неспособность функционировать, а вы – что это когда вас тянет вздремнуть в субботу днем. Тогда наши ответы будут означать абсолютно разное, но оба отразятся на результатах. Если респонденты, как и авторы опросов, не пришли к единому мнению, что значит выгорание, то все исследования, предмет которых должен быть одинаков, сводятся к сравнению яблок, апельсинов и компостных куч.

Например, опрос Клиники Мэйо^[6], который сравнивал показатели выгорания среди врачей и среди работников в целом, относил респондента к числу выгоревших, если мысль «Я чувствую выгорание на работе» посещала его как минимум несколько раз за месяц. Или если он думал: «В последнее время я стал более равнодушным по отношению к тем, с кем работаю» – раз в месяц или чаще^{25}. При этом, чтобы исследователи признали, что респондент имеет симптомы выгорания, ему необязательно было отвечать на оба вопроса утвердительно. Куда легче задать два вопроса, чем 22 из опросника Маслах. И взаимосвязь между ответами на эти отдельные вопросы и уровнем деперсонализации и эмоционального истощения в полной версии теста действительно существует^{26}. Однако в исследовании Клиники Мэйо вовсе не учли третье измерение – персональные достижения (или их противоположность – неэффективность). А первый вопрос, измеряющий эмоциональное истощение, предлагает респондентам опираться исключительно на их личное определение выгорания.

Если в Клинике Мэйо установили, что 30–40 % врачей испытывают утомление и не видят в своих пациентах людей, разумеется, это огромная общественная проблема. Но это вовсе не значит, что значительное меньшинство врачей с трудом справляется со своими ежедневными обязанностями. Или что им нужны сеансы психотерапии или медикаментозное лечение. Проблема в том, что из-за отсутствия четкого определения выгорания мы не знаем, что эти цифры говорят о его масштабах в сфере медицины. Аналогично: опрос на краудсорсинговой платформе Amazon Mechanical Turk, который показал, что почти все миллениалы выгорели, также мог свидетельствовать о широком распространении проблемы, но только если бы его создатели использовали надежные методы для получения результата. Респондентов спрашивали: «Считаете ли вы, что выгорание или ментальное истощение влияет на вашу повседневную жизнь?» Это слишком общая постановка вопроса, которая к тому же подразумевает согласие по поводу единого определения выгорания. Результаты такого опроса бесполезны. Нельзя определить клиническую депрессию, если человек просто ответил положительно на вопрос «Чувствуете ли вы себя подавленно?». Тем не менее именно так поступают маркетологи, исследователи общественного мнения и даже некоторые ученые, пытаясь убедить нас, что выгорание – это общественная эпидемия.

Четко определить выгорание мешает и то, что оно, подобно любому широко распространенному недугу, потенциально является источником больших денег. Маркетологи раздувают его статус до синдрома, вызванного работой, который признан Всемирной организацией здравоохранения, полагаясь на субъективные определения. Придавая видимость научности набору расплывчатых и неточных характеристик, они создают впечатление надвигающейся катастрофы, а вместе с ним – целый рынок людей, которым необходимо лечение: от более здорового образа жизни до тщательно подобранного «контента».

К примеру, в 2019 г. медиаконгломерат Meredith Corporation в сотрудничестве с центром изучения общественного мнения Harris выпустил опрос под названием Burnout Flashpoint^[7]. 19 % опрошенных женщин утверждали, что чувствуют себя более выгоревшими, чем пять лет назад. На первый взгляд, огромная проблема, однако эта цифра меньше, чем количество тех, кто чувствует себя более «нервным» (36 %) или «уставшим» (33 %), чем раньше^{27}. Тем не менее в заголовок было вынесено именно «выгорание», а не «усталость». Усталость не продается. А выгорание – это культурный феномен. Дух времени. Проблема, с которой мы столкнулись.