– Давай, входи, входи! – бодрее чем надо приветствовал Дарник явившуюся последней Лидию. Она нерешительно вошла и заняла указанное ей князем место.

Взгляды четырех женщин немедленно впились в стратигессу, как всегда тщательно и изысканно одетую.

По богатству украшений с ней могла соперничать лишь Милида и то только потому, что заранее раздобыла у своих хемодских подружек дополнительные ожерелья и браслеты. Скромнее обстояло с этим делом у Эсфири, но иудейку выручали яркие цветистые ткани. Совсем плохо было с нарядами у Калчу с Евлой: привыкшие к походной жизни с непритязательными мужчинами, они заботились лишь о полезности и чистоте своих суконных штанов и теплых поддевок.

Позволив первой заминке чуть развеяться, Дарник произнес по-хазарски:

– Мои советники и воеводы, да и я сам, увы, с некоторыми делами не справляемся. Поэтому последняя надежда на вас. Помогите спасти Ратая…

Кроме Калчу и Эсфири, остальные даже не знали, от чего именно надо спасать главного оружейника. Пришлось объяснять:

– Сто юных кутигурок взяли себе в учителя Ратая, чтобы он выучил их сражаться лучше кутигурских юнцов. Поставили на стрельбище юрты и день и ночь упражняются. День с оружием, а ночью с нашим оружейником в постели. Тот уже еле ноги таскает от такого счастья. – Эсфирь быстро переводила Лидии на язык ромеев.

Все советницы сначала тихо захихикали, а потом сорвались на безудержный хохот.

Князь терпеливо ждал.

– А Калчу почему не вмешается? – первой спросила Евла на словенском и повторила свой вопрос для тарханши на хазарском.

– Я могу вернуть их в кочевья, но каган не дает, – неохотно призналась Калчу.

– А если не оставлять его ночевать на стрельбище? – сказала и слегка покраснела от своего совета Милида.

– Пробовали, привозили в Дарполь, так за ним всегда увязываются две-три красотки, – пояснил Дарник. – Мне что, приказывать, чтобы их к нему в дом не пускали? Я и собрал вас, чтобы вы помогли мне обойтись без этого. Всем занимался в своей жизни, вот только девок от парней никогда не отгонял. И не хочу отгонять.

– А если его отослать на дальнюю вежу? – предложила Евла.

– На обучение юниц я дал ему два месяца. Слово княжеское назад не вернешь.

– Должно быть что-то, что помешает Ратаю заниматься соитиями, – задумчиво заметила Эсфирь.

– Согласен, но что именно? – Дарник всех их обвел вопросительным взглядом.

– Пояс верности, – вдруг тихо по-ромейски произнесла Лидия, которая, казалось, мало что понимала из их словенско-хазарской речи.

– А это что такое? – поинтересовался князь.

– Это у константинопольских патрициев такое есть, – проявила осведомленность Евла. – Муж уходит в поход и надевает на жену пояс верности, чтобы не могла изменить.

– А ведь точно! – подхватила Эсфирь. – Если на женщин это можно надевать, то почему нельзя надевать на мужчин?!

– А как он выглядит? Ты сама его когда-нибудь видела? – обратился Дарник к стратигессе.

– Не только видела, но и три месяца как-то его носила. – Лидия сумела даже такому признанию придать некий высокомерный оттенок.

– Нарисовать можешь?

– Могу, – просто сказала она.

В воеводском доме нашлись и пергамент, и писчая краска с гусиными перьями.

Все женщины, окружив стол, приоткрыв рты смотрели, как стратигесса старательно выводит пером две железных ленты одну встык к другой.

– Это по поясу, это в промежности, – разъяснила Лидия.

Чудо-мастеру – чудо-ловушку, в этом было что-то завлекательное.

– А теперь вам всем самое непосильное задание: сохранить про этот пояс все в тайне. То есть можете рассказывать всем, что говорили о Ратае, но ни к чему не пришли и что князь собирается сам потолковать с ним как следует. – Дарник требовательно посмотрел на Эсфирь: – И Корней тоже не должен знать.

На этом их первый сбор и закончился. К чести советниц, ни одна не проболталась. И когда Дарник на Оружейном дворе заказал первому помощнику Ратая пояс верности, тот тоже сохранил секрет, полагая, что самому князю такой пояс понадобился для одной из наложниц.

Правда, когда сей пояс надевали на героя-полюбовника, трем крепким кутигурам каганской охраны пришлось изрядно потрудиться. Присутствующий при этом князь как мог успокаивал бушующего оружейника:

– Ты же знаешь, для меня общие интересы дороже отдельных. Обещаю, что после каждой твоей новой придумки тебе этот пояс на сутки будут снимать.

– А если я жениться хочу и, как ты, еще двух наложниц завести? – разорялся любимец юных поклонниц.

– Ну и заведешь, кто против, – терпеливо увещевал Дарник. – Научишься силы беречь – и все будет!

В городе это событие вызвало целый шквал веселья. Никто не мог смотреть на Ратая без смеха, женщины – те вообще норовили подойти и стащить с бедолаги штаны, чтобы самим посмотреть, что там и как. Удивительно, но этот смех нисколько не повредил главному оружейнику, а напротив, сделал его всеобщим любимцем. Особенно когда выполнение придумок и награждений чудо-мастера заработало на полную силу.

Вчера он поставил съемные повозочные щиты на колеса, чтобы их можно было толкать впереди пехотного строя, – получи ночь без пояса верности.

Сегодня сделал из жердей разборную смотровую полевую вышку, чтобы не надо было искать в пустыне отсутствующий лес, – еще одна ночь безудержных соитий.

Назавтра придумал складывающиеся на петлях ножки под большие пехотные щиты – снова рассчитывай на постельные радости.

Куриным Советом, или просто – Курятником, это сборище пяти куриц и одного петуха назвали уже после третьих посиделок, когда дарпольские и кутигурские воеводы с удивлением обнаружили, что появился еще один центр принятия важных решений. Князь только рассмеялся такому прозванию, советниц же оно страшно возмутило.

– Мы-то потерпим, а тебя, князь, разве это не оскорбляет? – заметила Эсфирь.

– В Романии за высмеивание простого эпарха простонародью отрезают языки, – сообщила стратигесса.

– Мне тоже не нравится, когда меня называют курицей, – пожаловалась Милида.

– Боюсь, что в дальних кочевьях такое отношение к своему кагану тоже мало кого обрадует, – сочла нужным предупредить Калчу.

– Я уже слышала, как меня за спиной называют курицей и причем так, чтобы я обязательно это услышала, – сердито высказала Евла.

Князя их обиды лишь позабавили.

– Разве не знаете, что чем выше человек поднимается, тем сильнее его за глаза стараются принизить? Поэтому предлагаю, чтобы Ратай сделал вам фалеры с изображением курицы и чтобы вы их с гордостью носили. Клянусь, через полгода слово «курица» будет у нас обозначать лишь самую знатную и влиятельную женщину. Кстати, можно сделать, чтобы эти фалеры все были разные, да еще самоцветами их усыпать.

До фалер дело, конечно, не дошло, но с прозвищем «куриц» женщинам пришлось смириться.

Начатое как чистое развлечение, Курятник очень скоро и в самом деле стал играть большую роль если не в дарпольской жизни, то во времяпровождении Дарника точно. С первого же заседания ему удалось подобрать в общении с «курицами» этакий серьезно-шутливый тон, чтобы в любой момент можно было отмахнуться: «Да пошутил я, вы что, шуток не понимаете?» В то время как сам смысл разговоров был далек от простого зубоскальства. Именно «курицы» подсказали князю всю Петлю поделить на малые земельные наделы для будущих хором и садов и продавать их только за деньги, а также клеймить оружие и записывать его за каждым из воинов, дабы не было его продажи, проигрывания или дарения на сторону. Когда же князьтархан ввел запрет по ночам скакать по городу и громко перекрикиваться друг с другом – ни у кого из дарпольцев не оставалось сомнений, по чьей это было сделано подсказке.

Но главное: ретивые советчицы хорошо заполнили у Дарника ту потребность выпускания умственного пара, которого давно ему не хватало. Раньше, еще в княжеских шутах, этому способствовал Корней, задавая Дарнику нужные «сторонние» вопросы. Потом его сменили несколько любознательных ромеев и хазар, которым тоже хотелось поговорить со словенским князем об отвлеченных вещах, но и это в конце концов закончилось. В Дарполе таким полезным собеседником могла бы быть стратигесса со своими жизнеописательными записями, однако она не столько расспрашивала князя о его взглядах, сколько сама указывала, какие взгляды ему нужно иметь.

И вот теперь пятерка советчиц, проникшись своей высокой миссией, ни одних посиделок не проводила, чтобы не выспросить князьтархана о чем-то таком этаком.

Начало положила Эсфирь, сразу после пояса верности поинтересовавшись:

– А правда, князь, что ты приказал за измену разрубить пополам одну из жен?

Казалось, что навострились не только глаза и уши «куриц», но даже их ноздри и языки, чтобы не упустить ни запаха, ни вкуса ответа Дарника.

– Вместе с ней пополам разрублена была ее служанка, а также сам полюбовник со своим побратимом, – невозмутимо отвечал он.

– Значит, раньше ты был еще более кровожадным, чем сейчас? – спросила Евла, не знавшая до сих пор об этом.

– Наоборот, раньше я был само великодушие, всех всегда прощал.

– Расскажи! – обрадованно попросила Калчу – жестокость кагана могла только поднять его вес в кутигурской Орде.

– Ты же помнишь княгиню Зорьку? – обратился к Евле Дарник.

– Конечно. Мать твоего княжича Тура, погибшая от чумы два года назад.

– Когда-то она попросила у меня то, что у вас, ромеев, называется развод. И я его ей дал. И она благополучно вышла замуж за одного из моих сотских, который позже умер.

– А после она приехала в Новолипов с княжичами Смугой и Туром и ты снова сделал ее княгиней? – уточнила, сама с изумлением прислушиваясь к своим словам, Евла.

– Ульна, тогдашняя моя жена, знала о разводе Зорьки, поэтому, пока я был в походе, преспокойно завела себе полюбовника. Чувствуете разницу: Зорька попросила развод и лишь потом завела себе мужа, а Ульна сначала завела себе полюбовника, а потом стала дожидаться, когда я ей дам свободу.

– А дальше что? – вопрос вырвался у Эсфири и Лидии почти одновременно: у одной на словенском, у другой на ромейском языке.

– Две недели по возвращении я ничего не предпринимал, надеялся, что Ульна с сотским догадаются сбежать из Липова. А они не сбегали. Что еще мне оставалось делать?

– А служанку и побратима ратника за что? – опечалилась Милида.

– Как за что? – в свою очередь удивился князь. – За то, что не уговорили их бежать. По-хорошему, надо было казнить еще наместника Липова за то, что он все это допустил, но тут я дал слабину. Говорю же, был тогда ужасно великодушным!

– Хорошо, а ты сам никогда не боялся, что какая-нибудь из твоих наложниц возьмет и из ревности оскопит тебя? – Эсфирь больше сочувствовала Ульне и служанке, чем князю. – Что тогда будешь делать?

– Ну, во-первых, я скорее от этого дела истеку кровью; во-вторых, это будет для меня самая лучшая смерть на свете…

– Это почему же? – возмутилась и не поверила ему Калчу.

– Потому что тогда я умру князем, которого никто никогда не сумел победить. А сумели победить только таким предательством.

– А в-третьих? – с привычной подковыркой полюбопытствовала Лидия.

– В-третьих, мои воины наверняка прикончат не только ту, что убила меня, но и всех других моих наложниц, – любезно улыбнулся стратигессе Дарник. – Думаю, мой погребальный костер будет весьма большим.

Советчицы молчали, впечатленные последним княжеским доводом больше всего.

В другой раз затравку «стороннему» разговору задала Калчу, узнавшая о предстоящем переселении в Дарполь хемодских бондарей. Не стесняясь Милиды, заявила, что по-прежнему не понимает, почему князьтархан с таким уважением относится к хемодцам, к этим ремесленникам, что каждый день четвертовали по кутигурскому ребенку. А сам при этом казнит за убийство малолетнего воришки славного ратника.