Подъемный мост был уже опущен и на берег аборики выносили клетки с гусями и утками, корзины и мешки. Едва Дарник с Янаром и мужьями других тервижек выбрались из саней, как из ворот показались Милида и жена Янара Квино с младенцами, а за ними еще четыре тервижки в сопровождении нескольких разодетых хемодских женщин. Вынесенные клетки и корзины оказались подарками, которые едва поместились на сани, почти не оставив места для воссоединившихся семейных пар. Гостьи тепло попрощались с хозяевами, и санный поезд тронулся в сторону Дарполя.

– Все было очень хорошо, – щебетала Милида, ласкаясь щекой о полушубок Дарника. – Вот попробуй, – она протянула ему маленький мешочек. В нем находились продолговатые липкие фрукты. – Это финики.

Дарник попробовал – было действительно очень вкусно.

– Там у них и сады, и виноград, – продолжала жена, уже почти не делая ошибок в словенской речи. – Они готовы у нас покупать и колбасы, и солонину, и копчености.

– Моя ты торговка! – посмеивался Рыбья Кровь, держа в руках сверток с Альдариком. Тот не спал, серьезно разглядывая круглыми серыми глазенками отца.

– Смотри, что еще мне подарили! – Милида распахнула повязанный на шее пуховый платок, чтобы показать золотое ажурное ожерелье с полудюжиной самоцветов.

Дарнику стало неловко: с тервижками они посылали лишь две медвежьих шкуры, водяные часы и три шелковых отреза, ответный подарок хемодцев явно это превосходил.

Наклонившись, он поцеловал жену в висок, с жадностью вдыхая ее вкусный запах. Что-то насторожило его, он поцеловал еще раз: висок и лоб Милиды горели. Да и в глазах был какой-то нездоровый блеск.

Пока домчались до Дарполя, жар у Милиды еще больше усилился. И в хоромы на верхний ярус Дарник вносил жену уже на руках. В городе удивление и зависть к богатым гостинцам быстро сменились злым слухом: княгиню отравили!

Она не кашляла, не задыхалась, не сопливилась, вот только мелко дрожала и погружалась в полубред. Альдарика отдали янарской Квино, благо с ним пока было все в порядке, и в хоромы сбежались все дарпольские лекари: от ромейских хирургов до лурских шаманов и словенских знахарей. Сразу начали варить какие-то травяные настойки, советовать всевозможные окуривания, растирания, кровопускание. Последнее князь категорически запретил, выгнал и шамана с его чадящими палочками, растирать Милиду взялся сам. Приказал лучше топить и снизу и наверху, а потом разделся и взобрался к жене под одеяло. От его теплого тела ей как будто стало чуть легче. Но, когда он попытался покинуть постель, она снова начала бредить. И, коротко отдав воеводам и тиунам распоряжения по хозяйству, он вернулся на ложе. Так и провел трое суток не отходя от жены, меняя ей пропотевшие рубашки и сам сажая на ночной горшок. «Только не это! Только не это!» – повторял про себя как заклинание – нежданная смерть жены могла изменить весь смысл его дарпольского существования. Рядом присутствовала лишь пожилая жена Сигиберда, подкладывая в очаг древесный уголь и подавая для Милиды теплое питье. Да иногда заходил Корней сообщить, что происходит в городе. Все дарпольцы любили свою княгиню, и теперь там готовилась ни много ни мало война против вероломных абориков. Напуганные этим старейшины Хемода то присылали какие-то снадобья, то направляли в Дарполь лучшую хемодскую лекарку.

Наконец на четвертый день Милиде стало чуть лучше, она даже попросила куриного бульона и пошла на быструю поправку.

Не успел, однако, Рыбья Кровь вернуться к своим княжеским делам, как в столице случилось новое происшествие. На этот раз бунт подняли женщины. Подавляющее их большинство составляли рабыни или девицы из веселых домов Хазарии. Чтобы они не ушли назад с хазарским и ромейским полками, князь обязался всем им каждый месяц выплачивать по одному дирхему только за то, что они остались с войском на зимовку. Однако некоторым из них жизнь верной жены или наложницы вскоре показалась слишком пресной. И как только нашелся хороший вожак в юбке в лице бой-бабы Вереи из Ирбеня, как в Дарполе образовалось сразу три Веселых юрты, где помимо телесных услад рекой лилось ячменное вино, пели озорные песни и даже плясали. Верея завела себе шестерых сторожей, но их охрана оказалась не слишком надежной против бывалых бойников, и тогда она обратилась к Дарнику за покровительством над Веселыми юртами, мол, спокойствие в городе – твоя, князь, прямая забота, и заодно пообещала выплачивать в городскую (то есть в княжескую) казну по 5 дирхемов в месяц с каждой своей юрты. Рассмеявшись от такого предложения, князь легкомысленно принял его, не очень задумываясь о последствиях.

Сначала все шло хорошо, в городе даже прекратились насилия над женщинами, когда по ночам их похищали рядом с собственным жильем и, накинув на голову мешок, быстро, по-заячьи удовлетворяли свои жеребячьи потребности.

Но затем красотки Веселых юрт стали разгуливать по городу в дорогих монистах и шелках, и благочинные жены с полуженами, как в Дарполе называли наложниц, не выдержали. Явились к князю с требованием запретить срамным девкам шастать по городу и зазывать к себе их мужей и чтобы князь не платил им свой заветный дирхем.

– Вот только мне больше делать нечего, как разбирать ваши бабьи свары! – сердито отмахнулся от них Дарник. – Хотите – сами открывайте свои Веселые юрты, изголодавшихся ратников на всех вас хватит.

Не удовлетворившись таким ответом, благочинные принялись обрабатывать своих мужей и полумужей. И те вскоре в самом деле «обнаружили», что князь, берущий мзду с Веселых юрт, – позор и бесчестье! Пошли толки о народном вече, мол, князь для походов, а в городских делах решение надо принимать общим обсуждением и согласием. Казнь невиновного побратима, глупость с камнеметной охотой, объявление смертной казни за убийство коровы и умаление княжеского ранга позорным сводничеством – об этом отныне все резче и громче говорили в каждом дарпольском жилище.

– Вече так вече, – смиренно согласился на Воеводском Круге Рыбья Кровь. – Только я на этом вече должен выступить первым.

Воеводы-ветераны лишь тревожно переглянулись от такой княжьей покладистости: знали, что ничто другое не может разозлить Дарника больше, чем узаконенный народный ор. Их опасения полностью оправдались.

Едва на Торговой площади сколотили помост с железным билом, тут же состоялся и главный сход дарпольского населения. Возле помоста теснились словене, союзники занимали места поодаль, запасшись лучшими толмачами, чтобы ничего из речи князя не пропустить и дабы не мешать словенскому большинству.

Проводить Дарника от хором до лобного места явились лишь Корней и Ратай, остальные словенские воеводы для своей безопасности предпочли занять места вблизи союзных сотен, у кого с кем из союзников были более дружеские отношения.

– На моих дозорных, ромеев и луров ты полностью можешь положиться, – нашептывал дорогой князю воевода-помощник.

Дарник будто и не слышал. Плотная толпа на Торговой площади молча смотрела на приближение их конной троицы. Остановившись у края площади, князь несколько мгновений обводил взглядом настороженные и отнюдь не дружеские лица, потом слез с коня и, жестом приказав Корнею с Ратаем не следовать за собой, двинулся к помосту. Толпа расступалась, пропуская его, и тут же следом смыкалась.

Поднявшись на помост, Дарник снял с себя корону и трижды подкинул ее в воздух. Два раза поймал нормально, а на третий раз намеренно сделал неловкое движение и подхватил корону уже у самого настила. По толпе прошелестел легкий смешок – всем понравилось это символичное освобождение князя от своего единоначалия.

– Раньше, когда я отправлялся в поход, я всегда был уверен в своей победе, – звучно заговорил Рыбья Кровь, держа корону в руках. – Кроме хорошо обученных воинов мои победы держались еще на трех вещах: на сомкнутом боевом строе, камнеметах и напарниках-побратимах. В свой поход с вами я отправился, не имея прежней уверенности. Более того, я почти не сомневался, что потерплю первое в своей жизни поражение. Но мой бог-хранитель спас меня вместе с вами, даровав вместо войны союз с кутигурами и легкую победу над Хемодом. Сначала я очень радовался этому, но теперь понимаю, что незаслуженная победа подрывает боевой дух войска сильнее, чем поражение. Я думаю, вы и сами прекрасно видите и понимаете это. Мои попытки лучше обучить вас ни к чему хорошему не привели, вы и так уверены, что все знаете и умеете. Сейчас вы собрались на вече, чтобы лишить меня городской и судейской власти, ведь от побед под моим началом вы вряд ли захотите отказываться.

Князь чуть помолчал, давая толмачам возможность лучше переводить союзникам.

– Хочу сказать, что больше я никого из вас наказывать не буду. Чтобы наказывать воинов, их надо уважать. Увы, за последнее время у меня все меньше причин вас уважать. С городским вечем вы это хорошо придумали. Теперь мне не придется назначать даже своего наместника – вы его выберете сами. Это для него. – Дарник положил корону на подставку, где лежала железная кувалда для била, и оглядел ближайших ратников строгим взглядом, словно спрашивая: всё ли они хорошо поняли.

– А ты как же?! – раздался голос из задних рядов. – Бросаешь нас?

– Нет, не бросаю. Если вы захотите, то я весной приду и поведу вас в новый поход.

– А сейчас что?.. Почему весной?.. Откуда придешь?.. – послышались крики.

Князь поднял руку. Всё немедленно стихло.

– Я хочу набрать пять сотен воинов и пойти с ними до весны в зимний поход на Левобережье Яика. Кто хочет, может записаться у моего знаменосца. – С этими словами он спустился с помоста и сквозь толпу направился к своим хоромам.

Если Дарник хотел как следует взбудоражить весь город, то это ему с лихвой удалось. Про вече тут же было забыто, напрасно горлопаны-учредители пытались призывать к выбору наместника. Разбившись на мелкие кучки, ратники расходились с Торговой площади, обсуждая, что именно затеял их князь. Мало кто понимал, куда и зачем нужен этот зимний поход, причем силами одной хоругви. Для глубокого разведывательного рейда хватило бы и одной сотни конников. Потом самые умные и проницательные объявили, что таким образом князь хочет отделить своих сторонников от бунтовщиков. Среди гридей-ветеранов свежа была память о том, как Дарник прошлой зимой в Таврической степи увел смольскую ватагу с обустроенной зимовки, оставив предавших его гридей без коней и камнеметов. И пополз новый слух, что таким образом Рыбья Кровь хочет увести преданных ему ратников в кутигурскую орду.

Уже со следующего дня записываться в походное войско потянулось большинство дарпольцев – ну как было выставить себя слабаками и боязливцами! Князь придирчиво отбирал, объясняя, что нужного снаряжения у него достаточно только на пять сотен, и стало понятно, что он действительно собирается в зимний поход.

Стараниями Ратая из Петли через Большую протоку Яика, где течение было помедленней, а лед потолще, были наложены скрепленные между собой доски, по которым на руках стали перекатывать на Левобережье колесницы. Потом так же осторожно в поводу перевели и лошадей. Походные повозки Дарник решил не брать, ограничиться десятью колесницами с камнеметами и еще пятнадцатью с палатками, одеялами и спальными тюфяками. Особенно придирчиво приходилось отбирать припасы: те же наконечники для стрел, фураж для лошадей, колбасы, вяленую рыбу, сухари для людей. Всех одели в теплые лурские бурки, войлочные сапоги и шапки-треухи.

Две недели сборов подходили к концу, когда настоящий вой подняли воеводы, вдруг осознавшие, что остаются и без князя, и с вечем неуправляемых ратников.

– Они попытаются захватить и разграбить Хемод, – пугались одни.

– Снова начнется игра в кости и пойдет резня всех со всеми, – утверждали другие.

– Разделят между собой войсковую казну и всю ее промотают, – ныли третьи.

– Что будет с женщинами? Ведь могут не пожалеть и твоих трех жен с Альдариком, – кликушествовали четвертые.

Свои опасения возникли и у союзников.

– Мы, если что, подадимся в Хемод, – говорили тервиги и толмачи-иудеи.

– Мы, скорее всего, построим себе новое городище, – объявили ромеи.

– А мы уйдем в Ирбень, – предупреждали луры и хазары.