– Учительница, значит, – усмехается Сергей. – Ну вот тебе и ответ на вопрос. Если не скажешь, волшебным образом все может получиться так, что переквалифицируешься в уборщицы. У меня уже традиция такая, всех убогих нанимаю. Обвинят тебя в каком-нибудь домогательстве, мамашки на кол посадят и разбираться не станут. Так что? Стоит подружка похеренной жизни?

Она молчит, стиснув зубы. Интересно, это такая особенность тех, кто вырос в нищете, геройствовать на ровном месте? В противовес вон, Савельев, всю жизнь на тепленьком, а лапки поджал и сбежал.

– В больнице. Ребенок заболел неделю назад, увезли в больницу, она с ней.

– В какой больнице?

– Во второй, в инфекционном отделении.

– Ну можешь ведь, когда хочешь. Давай топай работать.

Он выходит из подъезда и снова курит, смотрит на пошарканные детские турники и даже не пытается о чем-то думать. Ну да, о том, что Кисточка просто-напросто может заболеть, он не подумал. О ребенке тем более. Думал, сбежала, самый простой вариант предположил.

И что теперь? Оставить ее в покое? Не тащиться же в больницу, право слово.

Серебров только думает об этом, а ноги сами несут к машине. Если дать волю желаниям, то можно обнаружить себя подъезжающим к стоянке больницы. И даже спрашивать себя, на кой хрен это делать, бесполезно, потому что подобные действия не поддаются разумному объяснению. Они продиктованы эмоциями. Инстинктами.

Ему просто хочется увидеть Кисточку, услышать ее усталые оправдания, убедить себя, что она не сбежала.

Медсестра соглашается пропустить его в отделение лишь после того, как он сует ей пару купюр в карман халата.

Все время, пока он поднимается на нужный этаж, в голове прокручиваются сцены из прошлого, когда он точно так же поднимался, только по другой лестнице. В той больнице все сверкало и сияло, даже пациенты разной степени тяжести, казалось, улыбались, как на рекламном плакате.

«Забери меня», – услышал он в телефоне голос жены.

Дрянь. Циничная шлюха. От одного взгляда на больничные стены его может начать трясти. А кривоватые потускневшие рисунки на стенах детского отделения и вовсе ввергают в депрессию.

Кисточка с ребенком в девятой палате, но он не доходит до нее: сразу же, как только ступает с лестницы в коридор, видит Евгению. И понимает: что-то не так. Она бродит туда-сюда по коридору, низко опустив голову. Растрепанная, взъерошенная, какая-то потерянная. На ней джинсы и бесформенная белая рубашка, а ноги босые. Пол грязный и ледяной, но девушка не видит ничего вокруг себя.

Все же он сволочь и не скрывает: этот ее растерянный несчастный вид до ужаса возбуждает. Жаль только, что причина такого ее состояния в ребенке, здесь просто так свое не продавишь.

Серебров подходит. Она смотрит на него затуманенным взглядом, как будто слабо понимает, кого перед собой видит.

– Ну привет. А я думал, ты сбежала.

– Я… – облизывает губы, только сейчас это совсем не сексуально, она едва справляется с голосом. – Я не могла, мы тут… простите… черт. Я сейчас верну деньги, я…

Она мечется, пытается сообразить, в какую сторону идти, и что-то бормочет себе под нос. Вблизи, даже в полумраке больничного коридора, Кисточка кажется усталой и расстроенной.

Хотя нет. Она не расстроена, она в абсолютном шоке, слабо реагирует на окружающую обстановку. Происходит что-то жуткое. Ее не сломало насилие, не сломало предательство, а сейчас она сама не своя.

– Мне не нужны твои деньги.

– Я… ладно. Я дорисую! Попозже… обязательно дорисую, я не успела, я просто не успела, понимаете?

– Успокойся. Что происходит?

Она устало машет рукой и вздыхает, прерывисто, сдерживая рыдания.

– Не знаю. У нее температура неделю. Под сорок. Почти не сбивается. Ночью были судороги. Увезли в реанимацию, меня не пускают, мне кажется…

Женя озирается, словно боится, что ее услышат.

– Они не знают, чем ее лечить. Просто наугад… не знаю. Я дорисую…

Твою мать, Серебров, оставь ее! Оставь здесь, не суйся в эту семью, не лезь к ее ребенку. Пусть лечатся сами, пусть живут сами. Развернись и уйди, дай ей денег, наконец, только не лезь…

Это все в голове, а в реальности он говорит:

– Возможно, я тебе помогу.

Она поднимает голову. Боже, сколько в глазах эмоций, целый океан, как она вообще с ними справляется?

– Поможете? Как?

Вместо ответа он молча протягивает ей визитку. Холодные, до жути ледяные даже, пальцы на мгновение касаются его руки, когда она берет визитку.

Ну вот. Теперь пути назад точно нет.

* * *

Я смотрю на крохотный кусочек картона и пытаюсь прочитать, что там написано. Но словно разучилась понимать русский язык. Сколько я не сплю? Дня три уже точно, если не считать короткие минуты, когда я отключалась прямо на стуле. Иногда удавалось поспать, если кого-то выписывали, а койка оставалась на ночь свободной. Я однажды в детстве лежала в больнице, и, помнится, мама спокойно оставалась со мной. Но теперь коек не хватает, и большинство детей лежат в одиночестве. Только маленьких кладут с родителями, ну или совсем больных.

Сначала я нервничала, что не доделала заказ, просто не было сил и времени. Потом вообще перестала понимать, что вокруг меня происходит. Недосып сказывался на работе головы.

«Серебров Сергей Васильевич, MTG» – написано на визитке. Телефоны, имейл.

– Извините, я не очень… понимаю, что это значит…

Затем ниже вижу расшифровку и смутно вспоминаю бело-красные вывески медицинских центров, клиник пластической хирургии и всяких таких мест. Значит, он владелец? Или просто директор? На визитке не написано.

– Как это поможет… то есть что вы предлагаете делать?

Мне очень хочется поверить. Поверить в то, что передо мной стоит спасение, а не дьявол. Да черт, пусть бы и он, сейчас я согласна на любую сделку.

– У меня работает Карташов. Знаешь такого? Три года назад был процесс.

Я вспоминаю историю о детском враче, которого пытались осудить за то, что он использовал слишком дорогие препараты за счет бюджета больницы. О нем тогда говорили на всю страну, но чем закончилось дело, я не знаю.

– Перевезем ее в клинику и обследуем за пару дней.

– Как ее перевозить-то, она же…

– Оставь это моим спецам. Перевозят и не таких.

Мне страшно. Адски страшно, потому что я никогда еще не принимала таких решений. Я брала опеку над Элей, устраивала ее в садик, водила к врачам, одевала и учила, но никогда еще ее жизнь не зависела от моих решений. В глубине души я всегда знала, что, если не справлюсь, самое страшное, что произойдет с племяшкой, – детский дом. Такого для Элины я не хотела и потому старалась, что-то даже получалось.

А теперь я понятия не имею, что делать. Где-то в палате лежит моя девочка, верит, что я ее спасу. А если я ошибусь и сделаю ей хуже?

Чем вообще может помочь частная клиника?

– Как минимум тем, – я вздрагиваю, понимая, что сказала это вслух, – что там есть индивидуальный присмотр и ты сможешь поспать. А еще аппараты для любой диагностики, все специалисты, готовые выехать в любую минуту, своя лаборатория, все лекарства и так далее. Кисточка, я тебя не уговариваю, я тебе предлагаю. Только давай быстро. Говоришь «нет» – я разворачиваюсь и ухожу.

Я ненавижу себя за то, что адски хочется свалить все на чужие плечи. Ненавижу чувствовать себя слабой, ненавижу это предательское желание, чтобы кто-то обнял и решил все проблемы.

– Ладно, – выдыхаю. – Ладно, я согласна.

– Ты понимаешь, что я попрошу взамен?

Понимаю ли? Ну да, если это можно назвать пониманием, то конечно. Люди, которые могли обнять и решить проблемы, давно ушли. Остался только он.

– Если вы знаете, как ей помочь, то просите что хотите. Правда, я понятия не имею, настолько ли ценно то… что вам нужно.

– Собирайся, – говорит он. – Обуйся и забери вещи, которые тебе нужны.

Голос становится сухой, спокойный. Наверное, такой мне сейчас нужен, потому что я не могу самостоятельно планировать никаких действий.

– А Эля? Я же… надо с ней…

– Вот в машине еще не хватает истеричной мамаши. Со мной поедешь. Там встретитесь. Давай, полчаса на сборы, я к главврачу схожу.

– А ее нет, я ходила…

На это он ничего не говорит, разворачивается и уходит. Оцепенев, я смотрю ему в спину, а потом, словно от разряда тока, подскакиваю и бегу в палату. Собираюсь, тихо, чтобы не будить других детей. Вещи, книга, телефон при мне, зарядник, какие-то пачки салфеток, крем… руки трясутся, я едва не роняю кружку на пол и наконец плюю на все. Хватаю только зарядник, натягиваю ботинки…

– Жень? – Одна из мам, лежащих со мной в палате, поднимает голову с койки.

Они с маленькой дочкой едва умещаются на узкой кровати, но девочка уже идет на поправку. Хорошая женщина, подкармливала меня, переживала.

– Переводят в другую больницу, – шепотом говорю я. – Поеду.

– Удачи, детка. И Элечке здоровья.

– Спасибо. – Я чувствую, как на глаза наворачиваются слезы.

Черт, Серебров прав в своей холодности. Если со мной ласково разговаривать, я превращаюсь во вторую Элю.

Взгляд падает на койку, где лежит белый меховой кролик. Его не разрешили взять в реанимацию, но все время, что Элька валялась с температурой, она прижимала его к себе, как самое дорогое сокровище.

А спустя полчаса прижимаю я, сидя на пассажирском сиденье машины Сергея. Снова.

Глава седьмая

Кажется, периодами я отключаюсь, потому что совершенно не разбираю дороги. Сначала мы едем по знакомым кварталам моего района, потом – оп – и уже в центре. А потом вдруг на кольцевой дороге, огибающей городской сосновый бор. Возле него и расположился «Медицинский и реабилитационный центр MTG» – так гласит вывеска.

Машину Сереброва без слов пропускают на территорию центра, и мы едем на закрытую подземную стоянку. Я собираюсь выйти из машины, но меня останавливает его голос:

– Погоди. Открой бардачок.

Он что-то набирает в телефоне и не смотрит на меня. Я с трудом – пальцы плохо слушаются – открываю ящик.

– Аптечку возьми. Найди таблетки, называются «Спазмалгон», выпей одну. Вода там же.

– Что это?

– От головной боли. Пей. Пока не выпьешь, говорить с тобой не буду.

Черт, голова действительно адски болит. Я быстро разгрызаю горькую таблетку, запиваю водой и понимаю, что уже давно не пила и не ела. Желудок отзывается жалобной слабой болью.

– Идем.

Я почти бегу за ним, потому что успевать за широкими шагами нереально. Мне хочется спросить, где Эля, что будет дальше, а еще жутко страшно ждать момент, когда он потребует оплату за помощь. Но я понимаю, что вопросы его лишь разозлят, и молчу. Сжимаю кролика и упрямо иду следом.

Лифт поднимает нас на самый верхний, пятый, этаж центра. Он совсем не напоминает больницу: светлый, но не пугающе белый. Всюду растения в горшках, идеальная чистота, на стенах постеры. Серебров уверенно идет в самый конец, открывает передо мной дверь и подталкивает внутрь. Это обычная приемная: здесь есть диван, стол секретаря, компьютер, шкафы и какие-то дипломы и грамоты на стенах. Из приемной еще одна дверь ведет в смежную комнату с табличкой «Карташов Н. И., заведующий детским отделением».

– Голова прошла? – отрывисто интересуется Сергей.

Я неуверенно киваю. Стало и впрямь легче, но последствия адской недели не заглушить одной таблеткой.

– Тогда слушай внимательно и запоминай. Сейчас придет врач. Будет тебя расспрашивать о девочке и болезни. Говори ему все честно и быстро, поняла? Карточка из больницы вот.

Он протягивает карту, я даже не спрашиваю, как ее достал.

– Они задавали вопросы, – вдруг вырывается у меня. – Чем болела. На что аллергия. А я же не мать! Я понятия не имею, а ее карточка в поликлинике, и мне не дали, сказали нести свидетельство, а потом…

– Номер поликлиники? – перебивает он меня.

– Пятая.