Берлога. Наши дни

7

Четвертое пробуждение Амалы стало самым тяжелым. Голова раскалывалась, мысли путались, но она помнила все. На сей раз она очнулась не в подобии больничной палаты, а в гораздо более просторном помещении, в полутьме, воняющей сыростью. Кровать теперь была шире и мягче, – впрочем, кровать оказалась просто матрасом, лежащим на бетонном полу. И ее одежда исчезла. На ней было что-то вроде халата, закрытого спереди, а под ним – ничего.

Рутинная операция.

Амала в панике ощупала себя и, не найдя ни ран, ни чего-либо еще, вскочила с матраса. Что-то резко удержало ее за левую руку, причинив жгучую боль, похожую на ожог. Это был металлический трос толщиной с ее мизинец: он прошел у нее под мышкой, содрав кожу и плоть. Закапала кровь.

Все еще крича от боли, Амала отчаянно попыталась вырвать его, и на этот раз почувствовала ужасную боль в верхней части спины, такую сильную, что она чуть не потеряла сознание. Она упала обратно на матрас и попыталась дотянуться рукой до тупой пульсации, которую ощущала в области левой лопатки. Именно туда, под клубок марли и скотча, уходил трос. Под марлей, где исчезал трос, к коже были приклеены какие-то шарики. Она приподняла скотч, чувствуя, как что-то отрывается, и, посмотрев на свои пальцы, обнаружила, что они мокрые от крови.

Борясь с рвотными позывами, Амала еще раз попыталась просунуть пальцы под повязку и наконец нащупала один из шариков. Она попробовала вынуть его, и боль снова обострилась – странная, пульсирующая, распространяющаяся по всей руке. Попытавшись просунуть под него один из уцелевших ногтей, она обнаружила, что никакого «под» не существует, потому что это не шарик, а что-то металлическое, вставленное внутрь ее. Винт.

Трос был ввинчен в ее плоть.

8

Пока Амала открывала для себя реальность своей тюрьмы, Джерри оставлял сумки и готовился к выходу. У него были светлые волосы до плеч и хипстерская борода, делавшие его похожим на атлетичного косплеера Иисуса.

Он был одет в футболку, плотно облегающую грудь и бицепсы; еще на нем были чистые, но поношенные хлопковые джинсы и такие же старые трекинговые ботинки.

В кармане у него лежал паспорт на имя Гершома Перетца, жителя Тель-Авива, и свидетельства о вакцинации собак. Их у него было пять – три метиса среднего размера, волкодав и самка золотистого ретривера, – и никого из них нельзя было назвать выставочным животным. У самки отсутствовало ухо, у одного из метисов – левая передняя лапа, у остальных имелись всевозможные шрамы и обрубленные хвосты. Выгуляв собак в саду, Джерри погрузил их в «вольво икс-си 90», арендованный в аэропорту. Жилище, которое он снял через сайт Airbnb, представляло собой двухэтажное здание в пригороде Милана. Это был типичный дом умершего родственника, обставленный мебелью, слишком уродливой даже для блошиного рынка, но Джерри был человеком со скромными потребностями. Владелец согласился отменить бронирование и взять деньги по-черному, чтобы по возвращении на родину его арендатору не пришлось оформлять многочисленные – и несуществующие – израильские документы.

Перед отъездом он прихватил большую отвертку с деревянной рукояткой и сунул ее в задний карман джинсов.

Он поехал в Милан, в район Маджолина, где припарковался, а затем добрался до здания в десяти минутах ходьбы, на входной двери которого была установлена камера наблюдения. В семь часов утра, в рассветных сумерках, на улице встречались только мусоровозы и редкие любители ранней пробежки. Он обмотал пальцы скотчем, отключил отверткой электрическое соединение камеры, затем открыл дверь кусочком проволоки и пешком поднялся на третий этаж. За закрытыми дверями начинался шум пробуждающейся жизни: плач детей, телевизоры стариков, которые просыпались рано, чтобы ничего не делать; однако в интересующей его квартире было тихо. Он отпер замок проволокой, снял цепочку и, разувшись, чтобы не шуметь, вошел в полутемное помещение. Затем проверил комнаты: в первой – спящая женщина, во второй, через коридор, – старик на кровати с откидным изголовьем.

Мужчина спал, его живот под одеялом был раздут от асцита, конечности походили на четыре палки. В комнате, провонявшей лекарствами и алкогольными парами, слышалось только его сиплое дыхание; рассветное солнце, проникающее сквозь жалюзи, отбрасывало его тень на стену с маленьким алтарем падре Пио^[12].

Джерри задумался, брызнет ли из старика жидкость, если проколоть ему живот, но проверять не стал. Вместо этого он сунул в рот старику свой носок и крепко удерживал его, пока тот просыпался.

– Если издашь хоть звук, я выколю тебе глаза, – прошептал он, пригрозив ему отверткой. – Потом скормлю их твоим внукам и сделаю то же самое с ними. Я знаю, где они живут и в какую школу ходят. Кивни, если понял.

Старик, обливаясь кислым потом, кивнул, и Джерри отпустил его.

– Что тебе нужно? – хрипло спросил лежащий.

– Поговорить о твоих грехах. Помнишь Окуня?

– Не знаю… да. Сколько времени…

– Много. Ты думал, что тебе все сошло с рук, не так ли?

– Не понимаю, о чем…

Джерри ткнул отверткой ему в ноздрю:

– Хочешь третью дырку в носу? Я знаю, что ты и твои друзья провернули много лет назад, так что не отпирайся. Мне нужны имена.

Джерри узнал все, что ему требовалось. В половине седьмого утра улица внизу начала оживать, откуда-то доносился аромат кофе: время в его распоряжении подходило к концу.

Он оглядел комнату.

– Ты плохо ходишь, тебе будет трудно дойти до окна, – произнес он.

– У меня рак печени… Он сожрал меня…

Но Джерри его больше не слушал, сосредоточенно роясь в лекарствах на тумбочке.

– Никакого снотворного?

– Нет. Но я тебе все рассказал… Чего еще ты хочешь?

– Вставай.

При помощи Джерри старик повиновался, ища глазами путь к спасению и силясь втиснуть распухшие ноги в тапки.

– Тсс, – велел Джерри. – Не станем будить даму, ладно?

Старик кивнул, из его глаз и носа потекло. Джерри подвел его к двери квартиры и, подхватив свои ботинки, вывел на лестничную площадку.

Мужчина попытался позвать на помощь, но Джерри вовремя зажал ему рот, оцарапав его губы скотчем.

– Лестница – это великая классика, – прошептал он и толкнул его.

Старик упал спиной на ступеньки, ударившись о площадку со шлепком мусорного мешка. На втором этаже открылась дверь, и громкий голос, перекрывающий звук телевизора, поинтересовался, не ушибся ли кто.

– Судья Нитти? – спросил старческий голос.

Несмотря на множественные переломы, Нитти был еще жив. Джерри склонился над ним, придерживая свои длинные волосы, чтобы не испачкаться.

– Травмы, соответствующие падению, – шепнул он на ухо старику и размозжил ему череп о край ступеньки.

9

Мать Джузеппе Контини по-прежнему жила в старом кондоминиуме на улице Сан-Преденго, который Франческа видела тридцать лет назад, хотя и не помнила его таким убогим. Теперь дом почти полностью населяли пакистанцы, работающие на близлежащих животноводческих фермах.

Ей открыла сиделка-румынка и провела ее в комнату Сильваны. Женщина сидела в кресле с откидной спинкой под большим черным распятием на стене, из ее носа тянулись кислородные трубки. Помимо кресла, здесь стояли больничная койка и стойка для капельницы, а в воздухе висел невыносимый запах болезни и дезинфицирующих средств. В свои восемьдесят два года Сильвана весила почти девяносто килограммов, и Франческа едва узнала в ее огромном теле черты женщины, с которой познакомилась несколько десятилетий назад.

– Меня удар хватил, когда вы позвонили, – сказала старуха. Голос у нее был сильный, но хриплый и задыхающийся. – Сколько мы уже не виделись?

– С самых похорон вашего сына. Много воды утекло. Как вы?

– Как старая развалина. Зато вы все такая же. Садитесь куда-нибудь.

Сиделка взяла с кресла журнал и ушла на кухню. Франческа села, с отвращением ощущая телесное тепло своей предшественницы.

– Спасибо, что согласились меня принять.

– У меня не так уж много дел. О чем вы хотели поговорить?

Франческа с облегчением поняла, что Сильвана не связала ее фамилию с похищенной девушкой, о которой трубили во всех газетах и выпусках новостей.

– Я недавно вернулась из-за границы и начала обращаться мыслями ко всем делам, которые вела до отъезда… И мне вспомнился суд над вашим сыном. Я пришла, чтобы попросить прощения.

Сильвана закряхтела:

– За что? Вы не виноваты.

Франческа вздохнула; в этот момент все казалось ей нереальным.

– Процесс должен был вести мой отец, а я была всего лишь стажеркой. Но отец оказался очень занят. В газетах уже несколько месяцев писали, что ваш сын – Окунь, судьи проявили предвзятость, присяжные – еще больше, и меня просто размазали в зале суда. Возможно, отец и сумел бы добиться оправдания Джузеппе, но мне это не удалось. И меня всегда мучили сомнения, не был ли ваш сын невиновен, не вынесли ли ему несправедливый приговор.

В действительности Франческа ощущала не сомнения, а уверенность. Но в разговоре с матерью Контини она надеялась ухватиться за что-то, что подтвердило бы ее неправоту.

– Мой сын был невиновен. С ним омерзительно обошлись.

– Если это так и мы сумеем доказать его невиновность, то сможем очистить его имя, – солгала Франческа.

– Не знаю, что и сказать… Я уже даже не уверена, имеет ли это для меня значение. Скоро я встречусь с ним на небесах.

– Есть ли у вас какие-то доказательства, которые мы еще не представили в суде? Или хотя бы подозрения?

– Если бы они у меня были, я бы уже отнесла их этому подонку-судье, который приговорил его к смерти. Просто чтобы посмотреть, какая у него станет физиономия.

– Синьора Сильвана, я знаю, что вы честная женщина, но, как и любая мать на вашем месте, наверняка попытались бы помочь Джузеппе, даже если бы он был виновен, – сказала Франческа, хотя думала как раз наоборот. – Я хочу обелить его память ради собственной совести, даже если вы не согласитесь, но, если у вас есть какие-то сомнения, если вы видели что-то странное, скажите мне. Рано или поздно это все равно всплывет.

– Я никогда не сомневалась в своем сыне. – Старуха зашлась в приступе кашля и отпила воды из стакана, в котором плавала засохшая долька лимона. – Я знаю, что он был невезучим, но отнюдь не убийцей.

– Почему вы в этом так уверены?

– Он жил подо мной, и я видела его с девушками. Он никогда даже не повышал на них голоса и уж тем более не поднимал руку. Его интересовало в них только одно, а в остальном он держался сам по себе. Знаете, сколько их тут появлялось?

– И вы ни разу не видели здесь остальных двух жертв?

– Нет, он даже не знал, кто они такие. – Сильвана вытерла лоб рукавом халата.

К сожалению, Франческа ей верила.

– Я покинула Италию сразу после смерти вашего сына. Проводились ли дальнейшие расследования в отношении жертв?

– Вряд ли.

– И вас больше никто не допрашивал? Возможно, в связи с убийствами других девушек?

– Нет. Мой сын мертв, убийца мертв, никто не жаждал возвращаться к этой истории.

– Ваш сын никогда не говорил вам, что кого-то подозревает?

– Могу сказать вам только одно. Сын был убежден, что Кристину убил кто-то из ее круга. Об остальных девушках он ничего не знал.

– Из какого круга?

– Не знаю. Других друзей Кристины. Все они из обеспеченных семей.

– Джузеппе когда-нибудь говорил об этом на допросах?

– Возможно. Он рассказал мне о своем предположении позже, когда я навещала его в тюрьме. Я точно помню, но не знаю, правда ли это. Хотя он казался убежденным.

– В то время друзьям Кристины не могло быть больше двадцати лет.

– Надеюсь, что вы ошибаетесь, – сказала Сильвана, как будто впервые это осознав. – Потому что в противном случае этот ублюдок еще жив.