Взглянув на часы, я решила, что звонить маме уже поздновато. Вопросы, возникшие в голове после прочтения звёздной истории, вполне могли подождать до утра. Я подхватила тетрадку и посуду и отправилась готовиться ко сну. По пути в ванную комнату машинально посмотрела в большое квадратное зеркало и остолбенела: тёмное бархатное южное небо загадочно мерцало звёздами внутри стекла. Я зажмурилась и резко распахнула глаза: призрачная поверхность отражала слегка растрёпанную и перепуганную меня. Оглянувшись через плечо, я убедилась, что много читать на ночь всё-таки вредно: за моей спиной ни окна с небом, ни картины с изображением не было.

«Воображение. Это всё моё буйное воображение», – уняв сердце, заполошно токующее в груди, выдохнула я и отправилась по слегка скрипучей лестнице в спальню. Тётя Ди под опочивальню отвела огромную мансарду. И это мне тоже очень нравилось. Тем более что у одного из окон, так же выходящих в сад, разместился небольшой столик, на котором с комфортом разместился мой ноутбук. А рядом встало добротное широкое кресло с высокой спинкой.

Забравшись в кровать, я недолго спорила с собой. «Ещё один рассказ – и спать!» – убедила я сама себя и раскрыла следующую страницу.

«Люблю тебя до умопомраченья,

До черноты в глазах,

До немоты в словах,

До ломоты люблю

Во всём уставшем теле.

Люблю тебя душой, не напоказ.

До коликов в груди,

До темноты в висках,

До судорог люблю

В своей пустой постели.

Люблю тебя до грани, до везенья,

До линии,

Дотла,

До всех глубин люблю.

Люблю тебя.

Люблю до сожаленья,

Что я любить сильнее не могу».

Почему-то после этих слов меня одолело дикое желание отложить тетрадь, укрыться с головой одеялом и уснуть без сновидений. Что я и сделала, послушав интуицию.

Глава 2. Агония сердца

Кошмары меня не мучили, но всю ночь мне снилось бесконечное звёздное небо, равнодушно взирающее на девушку, падающую из окна. И почему-то эта девочка очень напоминала тётю Диану. Ту, какую я помнила на фотографиях семейного фотоальбома. Маленькой я любила сидеть с бабушкой в большом кресле и рассматривать старые фотографии. Иногда бабуля рассказывала мне забавные истории о людях с картинок.

На самом деле Мавия – моя прабабка по материнской линии. Вся семья зовёт её Мавка – за красоту, которую она умудрилась сохранить и в глубокой старости. И за харизму, перед которой до сих пор не может устоять ни один человек, будь то ребёнок или глубокий старец, как и она сама. А уж цвету её глаз – редкого фиолетового оттенка – завидуют все знакомые с ней женщины.

Замерев перед зеркалом в ванной, я вдруг осознала, что у всех барышень нашего рода радужка редкого цвета. У мамы – чистая зелень, которой обладают только два процента жителей земли. У тётки зрачок словно в янтаре застыл. У меня и вовсе гетерохромия: один – зелёный, другой – фиолетовый. Из-за разноцветия меня с детства часто дразнили ведьмой. В юности в сочетании с чёрными длинными тяжёлыми косами это добавляло моему образу шарма и загадочности. Собственно, с возрастом моя внешность только улучшилась, можно сказать, что я только-только вошла в пору прекрасного лебедя.

Отмерев и закончив утренние процедуры, я погрузилась в продуманный хаос своей жизни: кофе, проверка почты, выкладка проды, отправка статей, зарядка эндорфинами (её величество королева Эдина не даст забыть о своей особе), соцсети. Привычная жизнь привычно текла под стук клавиш ноутбука, пиликанья сообщений и арийских мелодий от входящих звонков.

Несколько раз я проходила мимо зеркала, в котором накануне вечером мне привиделось звёздное небо. И каждый раз я заглядывала в него, задержав дыхание: а вдруг?.. Как выглядит этот «вдруг», я не понимала, как и то, зачем он мне нужен. Но сердце сжималось маленьким котёнком и начинало дрожать непонятно отчего. Перед глазами вспыхивала оранжевыми бликами обложка тетрадки, и я с трудом сдерживала желание бросить всё и усесться за чтение.

Глубоким вечером, переделав все рабоче-личные дела, я наконец уместилась с блокнотом в кресле у окна. Чтобы лишний раз не отвлекаться, на столике рядом разместился на подставке с подогревом пузатый стеклянный чайник с моим любимым напитком – фруктовым не-чаем, тарелка с сыром, овсяные печеньки и плитка тёмного шоколада с орехами. Погладив Эдину, умастившуюся на моих коленях, я раскрыла тетрадку и утонула.

«Ты когда-нибудь видел, как мучительно умирает солнце в волнах вечернего моря? Как отчаянно обнажённые кроваво-рубиновые лучи цепляются в последнем усилии за облака, птиц, небо?

Агония сердца длится быстро, но так неоправданно долго. Парадоксально, не так ли?

Там, на горизонте, возле самой кромки, где сливаются в одно небо и вода, море похоже на жадное, ненасытное чудовище, которое всасывает, втягивает в себя горячее сердце небес.

Там темны и полны крови морские волны, тягучей и густой кажется морская плоть.

Там слышится и тяжёлое холодное размеренное дыхание морских глубин.

Там даже волны, весело бегущие днём, надменно и грузно несут себя к берегу, чтобы обрушить свою мощь на обожжённые камни.

Подобно солнцу обжигала любовь к тебе мою душу, озаряя мир вокруг яркими лучами. Буйным цветом прорастали во мне неведомые ранее мысли и чувства.

Ты был моими небесами, птицами, облаками. Воздухом.

И так же, как солнце, поглотило море отчаяния и безнадёжности пылающее любовью сердце, оставив кроваво-чёрные полосы на жизни.

Мир по-прежнему ярок. И я живу в нём. Одна. Тот факел страсти превратился в маленький, ровно мерцающий вечный огонёк.

И если сердце небес – солнце – каждое утро возрождается, подобно Венере, из глубин морских, то моё умерло в день, когда истина постучала в дверь: НАВСЕГДА.

Последним лучиком надежды – заката – и первым лучиком веры – рассвета – живёт во мне несмолкающая музыка любви. И я молю жизнь несущее солнце и небеса даровать тебе счастье и уверенность в том мире, который строишь Ты».

Послевкусие после рассказа оседало на душе холодными каплями вечерней росы. Я зябко повела плечами и спустила ноги на пол. Меня безудержно тянуло к зеркалам, но я сдержалась, задумчиво глядя в окно. Густые тени окутали сад, отголоски заката измазали деревья чёрно-красными мазками, причудливо вплетаясь в ветви, одушевляя темноту, делая её живой. В какой-то момент мне даже показалось, что в плетёном кресле возле раскидистого куста белой розы кто-то сидит, неторопливо попивая что-то из хрустального бокала. Иллюзия была настолько яркой, что я отчётливо видела блики тусклого света, вспыхивающие на гранях, когда фужер подносили к губам.

– Тётя Ди? – непроизвольно прошептали губы, и я замерла, настороженно ожидая ответа.

– Мр-р-мя-ыв!

Что-то холодное ткнулось мне в руку, и я вскрикнула:

– Эдина, чёрт тебя побери! Так и до инфаркта довести недолго!

В груди гулко и часто колотилось сердце, вызывая гул в ушах и жар в щеках. Я прижала ладони к лицу и глубоко задышала, пытаясь успокоиться.

– Так, Аина, хватит выдумывать на пустом месте мистику. Не настолько уж страшны рассказы, чтобы тебе всякая жуть мерещилась, – произнесла я вслух в надежде, что звук собственного голоса успокоит расшалившиеся на пустом месте нервы.

Ни один ужастик давно не приводил меня в такое состояние, и я тихо начинала злиться сама на себя за непонятную реакцию на тётины истории, на летний сумрак, на кошку, которая продолжала тыкаться в меня, мурча и легонько потягивая за платье.

– Ну что? Что ты хочешь, моя дорогая? – подхватив крупное пушистое тельце своей красавицы и заглянув в её глаза, поинтересовалась я. – Кушать? Ну пошли, положу тебе печёночки, вымогательница.

Эдина, не мигая, вглядывалась в моё лицо, словно хотела что-то в нём разглядеть. От её взгляда мне снова стало не по себе, и я крепко прижала к себе мейняшку, поцеловав в уши и лоб.

– Ну всё, всё, отпускаю! – улыбнулась я, опустив мейн-куна на пол.

Задрав хвост и не оглядываясь на меня, Эдина уверенно двинулась в сторону кухни. Я неторопливо пошла за ней, угомонив сердце и выровняв дыхание. В голове звучала приписка, небрежным тётиным почерком сделанная после рассказа.

«Не хочу ни любви, ни почестей:

– Опьянительны. – Не падка!

Даже яблочка мне не хочется

– Соблазнительного – с лотка…

Что-то цепью за мной волочится,

Скоро громом начнёт греметь.

– Как мне хочется,

Как мне хочется —

Потихонечку умереть!»

Цветаевские строки бились в висках в такт моим шагам. Я снова утонула в мыслях: что такого в этих рассказах? Самых первых и местами наивных, но так цепляющих разум и душу.

«Вымысел это или правда? Вот в чём вопрос!» – кто-то прошептал в голове, и я сбилась с шага, остановилась и нахмурилась, стараясь удержать ускользающую мысль. Когда подняла глаза, оказалось, что стою напротив зеркала, рама которого с самого начала меня завораживала. По всему овалу расположились сердца в огне, умело спрятанные в завитках, похожих на волны.

– Мр-р-мыр-мяф. – Громкий зов с кухни напомнил мне, куда я шла.

Спохватившись, я мельком глянула в зеркало и пошла на голос Эдины. Выложив рыбу в кошачью тарелку, я достала из холодильника холодной воды, напилась прямо из бутылки. «И когда ты научишься пить из стаканов?» – мамин укоризненный голос в голове вызвал у меня привычный тихий смешок.

– Так вкуснее, – поставив кружку на стол, жизнеутверждающе произнесла я, погладила Эдину и отправилась в гостиную, намереваясь прочитать ещё один рассказ и отправиться спать.

«Желательно без сновидений», – мелькнуло в душе желание, пока я торопливо проскальзывала мимо зеркал в коридоре.

Умостившись в кресле, я задумчиво раскрыла тетрадку и перелистнула страницу.

«О, как нам часто кажется в душе,

Что мы, мужчины, властвуем, решаем.

Нет! Только тех мы женщин выбираем,

Которые нас выбрали уже.

Николай Доризо

Странно, почему именно ТЕБЯ и именно в настоящем я вспомнила именно СЕЙЧАС, когда моя жизнь нашла своё место в пространстве?

Постепенно наладился быт. Появился свой бизнес. И вдруг вчера – первое стихотворение (так, ни о чём – о прошлом), и – о тебе. Впервые за два года.

Или о нас.

Впрочем, «нас» нет. И никогда не было.

Просто осень в год моего тридцатилетия выдалась тёплой. На редкость бархатной. Время спокойной любви, неги и безоблачного счастья.

В ту осень мне было… дай Бог памяти. Двадцать два? Двадцать четыре?

2000 год. Август.

Мы познакомились в лучшую пору моей жизни. Я поступила в университет. Начала работать в газете. Молодая перспективная журналистка. Газетчик. Полная радужных надежд (я изменю мир!) и мечтаний барышня.

Встретила тебя.

Но даже сейчас, когда я совершенно точно знаю, что моя (заметь, именно моя, а не наша) история ни при каких обстоятельствах не могла закончиться благополучно, я говорю тебе: «Спасибо».

Спасибо, ибо благодаря тебе моя душа узнала, что такое Любовь. Пускай неудачная, неразделённая, с болью и кровью. Пускай коварная и иссушающая, безобразная в своей красоте и слабая в своей безжалостной силе. Но она была, и потому – спасибо тебе.

Спасибо, ибо я узнала, что слова в книгах не просто сказки и писательский вымысел. На край света, босиком по раскалённым углям… Звучит банально? В то время я так умела. Ради тебя. Во имя тебя. За тебя. Вопреки всему.

Спасибо тебе за это.

Спасибо за вулкан страстей, что взорвал все мои ледяные дворцы, вековые заносы снега и нагромождения неприступных каменьев, ослепительного в своей первозданной нетерпимости к чувствам мрамора.

Спасибо тебе. За то, что ушёл от меня. Бросил жестоко. С фарсом. В новогоднюю ночь.